Я в бардачке порылся, новую пачку сигарет оттуда достал.
Распечатал.
– Ничего-то ты, – вздыхаю, – Вова, не понимаешь…
Он в ответ только головой покачал:
– Может, – отвечает, – и не понимаю. Только у меня у самого то же самое. Как кого встретишь – ну, из детства, разговоришься о пацанах – так только и узнаешь: этот сидит, этот спился, этот – в Чечне погиб, от этого – жена ушла, а этого – у ларька за бутылку водки зарезали. Тьфу, беда…
– Беда, – соглашаюсь.
– Будто, – продолжает, – всех ветром уносит, а ты в каком-то затишке пристроился. Шефа возишь, деньги имеешь. Дочь растишь. Дачу вон построил… А людей – уносит. Как эта херня называется-то?
– Глаз урагана, – шепчу, прикуривая. – Эта херня, Вов, называется – глаз урагана…
Маленькая черненькая собачка. 1983. Весна
Все нормальные девушки – немного ведьмы.
Что уж тут о ненормальных говорить.
А нормальная девушка жить в бледном болезненном мире декадансного стихосложения, я так полагаю, – просто не в состоянии. Нормальные девушки они вообще существа достаточно приземленные: «женское счастье, был бы милый рядом».
Я от таких «нормальных» всегда, кстати, – пытался бежать чуть ли не впереди собственного визга.
Ну его, простите, такое «женское счастье» на фиг…
Не всегда получалось, ага.
К сожалению.
Они ведь, сцуко, не только приземленные, они, блин, еще и цепкие.
Ухватистые.
И проворные.
Прямо беда…
У меня даже примета в студенческие времена была: если девушка начинает приходить к тебе с сумками еды и наводить порядок на кухне – жди проблем в личной жизни.
А лучше всего – сразу избавляйся.
От девушки, в смысле.
Ибо суровый жизненный опыт подсказывает, что бояться по этой жизни стоит не только данайцев, но и этих якобы заботливых существ с полными разными вкусностями сумками и заботливыми, почти материнскими взглядами.
Иначе – совьют гнездо.
И вы даже не представляете, с какой скоростью произойдут неизбежные перемены в этом, недавно еще таком заботливом и любвеобильном ангеле…
Они такие, ага.
Хуже них могут быть только вышеупомянутые бледно-зеленые поэтессы: с пылающим взором очей, с красноватыми от недосыпу и злоупотребления различными стимуляторами белками, а также дикой кашей там, где у нормального человека должен располагаться головной мозг.
У женщин он, кстати, – тоже есть, я точно знаю.
Так что – не надо ля-ля…
…Галка Сергеева была ведьмой прирожденной.
Можно сказать – органической.
Но вот поэтессой при этом она не была ни разу: несмотря на декадентскую бледность, неаккуратность в одежде и чуть ли не демонстративно неухоженные ногти. Что, казалось бы, неопровержимо свидетельствовало о ее принадлежности как раз к этому пугающему лично меня цеховому сообществу.
Галка была – Поэтом.
С большой буквы.
Разницу чувствуете?
Настоящим, очень талантливым и очень, как мне тогда казалось, – внешне некрасивым поэтом.
С поэтами такое бывает…
…Сейчас-то я понимаю, что это не так: не в смысле таланта, а в смысле красоты, разумеется.
Просто этот тип красоты – не ко мне, а к Николаю Васильевичу Гоголю, ага.
Это он тащился от мертвых панночек и прочих невинных утопленниц, я несколько другой типаж, извините, предпочитаю.
Я жизнь люблю.
А смерти не то чтобы боюсь, – я свое еще в армии отбоялся, – просто стараюсь держаться от этой дамы по возможности подальше.
К сожалению, увы, не всегда получается.
Вообще наш жизненный путь, как правило, украшен смертями близких и знакомых нам людей, как обычная дорога стандартными полосатыми столбиками с указателями километража от пункта назначения или до пункта прибытия.
Такие дела…
…А еще Галка – была своей.
К ней, в маленькую комнату неподалеку от метро «Рижская», можно было прийти хоть когда, хоть в любую ночь за полночь.
Главное, чтобы Галка сама была дома.
Достать купленное по дороге вино и какую-нибудь немудрящую закусь, и до утра проговорить о стихах и просто за жизнь, о которой, как я понимаю сейчас, эта не следящая за своей внешностью девчонка знала побольше, чем мы с Афониным и Вещевайловым.
Метро «Рижская»…
Старый кирпичный дом…
Девятнадцатый век, или ЖЭК номер шесть
оказал мне изысканно-странную честь
жить последним жильцом в красном доме на слом
с раскладушкой, картошкой и старым котом.
Галка читает стихи чуть протяжно, немного раскачиваясь, глаза полузакрыты.
Ворожит, ворует…
…Самое смешное, и самое страшное, что у Галки это было – всерьез.
Все остальные, и я в том числе, большей частью, – играли в слова.
Она в этих словах – жила…
На последние деньги – четыре рубля —
я купила коту красный окорок, для
того, чтоб за весь побирушкин свой век
он наелся, как ест каждый день человек…
…А вот кота, кстати, – совершенно не помню.
Только его жадное чавканье дурной ливерной колбасой с говорящим прозвищем «собачья радость».
Не только собачья, как выясняется…
Странно, да?
Стихи помню – кота нет…
…Семь пробьет, а в восьмом приходили друзья,
и жалели они то кота, то меня,
то меня, то кота, и печенье и сыр
доставали как дар, и съедали дары…
А вот печенье и сыр – помню очень хорошо.
Обычная по тем временам закусь под сухонькое.
Вот только как эта нехитрая снедь умудряется становиться настоящей высокой поэзией, – я и тогда не понимал, да и, если честно, – сейчас тоже не всегда догоняю…
Не того профиля способности, извините.
Видимо, для этого надо было не играть в слова, а жить в них.
А это уже – совершенно не мой диагноз: я всегда относился к себе довольно иронически, а «тонкие душевные терзания» вкупе с пафосом старался нещадно душить, искренне полагая источником дурновкусия.
Как говорит моя нынешняя жена: у тебя отвратительно здоровая психика, не убавить и не прибавить.
Сам удивляюсь.
Для прозы это – нормальный диагноз.
Для поэзии – приговор…
Мы жалели гостей, как хороших людей,
что не знали, о как мы с котом прехитры,
как мы ждем проводить и окончить содом,
и обратно нестись, кот со мной, я с котом,
а вернувшись, ходить и ходить все гуськом,
да по всем этажам в красном доме на слом…
…Поссорились мы нелепо и, в принципе, закономерно.
Из-за бродячего призрака идей коммунизма.
Ага.
Не шучу.
Так оно и было.
Ничего смешного…
…Надо сказать, что водку в ту пору прекрасную молодые русские поэты пили мало и редко.
Не верите?
А зря…
Зачем ее, простите, пить, когда вокруг так много куда более дешевого и вкусного портвешка продается?
А мы, хоть и словесники, – но и в арифметике тоже немного смыслим.
В смысле, – считать умеем.
А портвешком, кстати, – уж нахлобучит, так нахлобучит…
Но в тот раз нам как раз – простите за невольный каламбур – как раз с портвейном-то и не повезло.
Не было его, миленького и любименького.
Вот и пришлось закупать горькую, как сама жизнь, и вызывающую при употреблении точно такой же рвотный эффект «андроповку».
И какой-то колбасы типа «собачья радость» вместо привычного сыра с печеньем.
Игорь, правда, чтоб немного сгладить разницу во впечатлениях, прикупил в Елисеевском грамм двести ароматной молотой «арабики»: турка у Галки в наличии имелась, а варка кофе Афониным искренне почиталась, даже была для него – священна. У меня вообще было ощущение, что эта процедура у него на третьем месте стояла: после стихов и женщин.
А может – и на втором.
Игра в слова давно уже стала для него судьбою, а женщины – так, приятным к ней дополнением, не более того.
Такой уж он был человек, что поделаешь.
Тогда был.
Сейчас – не знаю.
Увы…
…Ну да ладно.
Вопрос «куда ехать», естественно, не стоял.
Само собой – к Галке.
Еще на прошлой неделе договаривались…
…С самого начала все не так пошло.
Да еще и водка эта дурацкая.
Вот и договорились до общественно-политического строя.
Срамотища…
…Надо сказать, что на закате советской империи, что бы сейчас ни говорили о своем героическом прошлом «кухонные бойцы» той счастливой эпохи, диссидентом было быть модно и достаточно безопасно.
Если не переходить определенную грань, разумеется.
А так, анекдоты «про дорогого Леонида Ильича» рассказывало и слушало столько народу, включая и номенклатурных работников, что вполне могло хватить не на одну стройку века.
Просто – они были никому не нужны.
Ни стройки, ни, простите, рассказчики.
Нет, самых-то буйных и сумасшедших, разумеется, – изолировали любым удобным образом. Предпочитая все-таки гуманно высылать из страны, к чему многие из этих людей, не скрываясь, и стремились.
Но вот остальные…
…Власть, судя по предпринимаемым ею шагам, даже футбольных фанатов больше опасалась: те, пусть и не обремененные подходящей по случаю антисоветской идеологией, были способны хоть на какие-то активные действия.
