– О, нет! – засмеялась она.
Отель назывался «Шато», видимо, из-за декоративной башенки, как на готическом замке.
– Это неплохой отель,– сказала мадам Лану.– Должна заметить, что гостиницы в Париже – это проблема, особенно в сезон. Очень много туристов…
– И очереди бывают? – оживился Торгонавт.
– Очереди? – переспросила она.– Не думаю так.
Сложив вещи в общую кучу, мы стали посредине гостиничного холла. Портье, статью напоминающий референта члена Политбюро, записал номера наших паспортов и выдал несколько ключей с брелоками в форме больших деревянных шаров. Друг Народов извлек из кейса утвержденный еще в Москве список и, объявляя, кто с кем поселяется, лично раздавал ключи. Расклад вышел такой:
– Алла с Филиала и Пейзанка.
– Поэт-метеорист, Диаматыч и Гегемон Толя.
– Спецкор и я.
– Друг Народов и Торгонавт.
Судя по тому, что после оглашения списка оставалось еще два ключа, товарищ Буров и Пипа Суринамская заселялись в отдельные номера. В общем, типичное нарушение социальной справедливости, следить за соблюдением которой
– профессия товарища Бурова.
Когда все разобрали свои вещи и выстроились к лифту, Торгонавт огорченно заметил, что, наверное, считать создавшуюся очередь аргументом в коньячном споре некорректно, так как состоит она исключительно из советских людей. Для первого раза кабинка лифта уместила лишь чемодан Пипы Суринамской и в качестве привеска Гегемона Толю. Внезапно обнаружилось, что посредине холла остались сумка и авоська Поэта-метеориста, но сам он исчез. Мадам Лану и Друг Народов отправились на поиски, и, когда мы со Спецкором последними грузились в лифт, они наконец привели пропащего из бара, где он угрюмо рассматривал бесчисленные сорта пива.
– Мы давно забыли запах моря! – отмахнулся от упреков Поэт-метеорист.
Нам со Спецкором досталась миленькая комнатка с видом во внутренний дворик, замечательной ванной, телевизором и широкой супружеской кроватью.
– Как будем спать? – спросил он.– Как братья или как любовники?
– Это ошибка? – наивно предположил я.
– Нет, это не ошибка, это расплата за отдельный номер для генеральши…
– А почему расплачиваемся мы?
– Вопросов, подрывающих основы нашего общества, прошу не задавать. У тебя нет скрытой гомосексуальности?
– А у тебя?
– И у меня тоже! – ответил Спецкор.
Я аккуратно развесил в шкафу мой единственный выходной костюм, две сорочки и, мысленно поделив все выдвижные ящички пополам, разложил в них остальные вещи. Потом, взяв умывально-бритвенные принадлежности, пошел в ванную комнату.
– Биде с унитазом не перепутай! – вдогонку предостерег Спецкор.
В ванной было огромное, во всю стену зеркало, а раковина представляла собой углубление в широкой мраморной плите, являвшейся одновременно и туалетным столиком. Впрочем, это был не мрамор, а пластик. На столике лежали крошечные упаковочки мыла, шампуня и еще чего-то непонятного. Сбоку, на полке, высились стопки полотенец – от малюсенького до широченного – два раза можно обернуться. Я освежился под душем, на всякий случай пользуясь своим мылом (Друг Народов предупредил, что здесь все за деньги), а потом, протерев в запотевшем зеркале круг, как раз, чтобы вмещалось лицо, стал бриться, размышляя о том, что физиономия полнеющего мужчины незаметно превращается в ряшку, на которой трудно прочесть живые муки его души. Зато некто, страдающий, скажем, несварением желудка, взглянет на вас во всем ореоле духоборческой худобы, а в глазах у него будет светиться отчаяние падшего ангела. Женщинам это нравится.
– Ну и жмоты французы! – сказал я, выходя из ванной.
– Почему?
– На неделю мыла и шампуня с гулькин нос дали…
– Нет, это только на сегодня. Они каждое утро подкладывают. Можешь брать для сувениров,– объяснил мне Спецкор и проследовал в ванную.
Перед тем как затолкать свой чемодан под кровать, я решил переложить стратегические запасы продуктов питания, собранные предусмотрительной супругой моей Верой Геннадиевной, в тумбочку. И вдруг из одного пакета вытряхнулся молоденький рыжий тараканчик. Сначала он ошалелыми зигзагами помчался по нашей белоснежной кровати, а потом вдруг замер, шевеля усиками. Я тоже замер, возмущенный столь наглым нарушением всех правил выезда из СССР. Брезгуя раздавить предателя пальцами, я поискал глазами что-нибудь прихлопывающее, а когда осторожно взял в руки глянцевый проспект отеля и размахнулся, рыжий эмигрант уже исчез. Он выбрал свободу.
– Пошли получать валюту! – распорядился, выходя из ванной, освежившийся Спецкор. – А потом обедать. ..
Товарищ Буров сидел в глубоком вольтеровском кресле посредине обширного номера с окнами на набережную. Перед ним, на журнальном столике, были разложены конверты и две ведомости.
– Распишитесь вот здесь! – приказал он, и мы покорно поставили свои закорючки напротив цифры 300.– А теперь вот здесь! – И он подвинул к нам еще одну ведомость.
– А это что? – спросил Спецкор.
– По двадцать франков с каждого на представительские расходы! – строптиво объяснил присутствовавший при сем Друг Народов. – Кроме того, каждый должен сдать по бутылке в общественный фонд.
– Крутые вы ребята! – не по-доброму удивился Спецкор.
– Так положено,– закончил тему товарищ Буров.
– А одна кровать в номере – тоже «так положено»? – голосом ябеды спросил я.
– У меня тоже одна! – возразил рукспецтургруппы, озирая свой беспредельный номер, и стало ясно, что спорить бесполезно.
Спускаясь вниз, в ресторан, я нетерпеливо достал из конверта три большие бумажки по 100 франков с изображением лохматого курнофея, похожего на батьку Махно в исполнении актера Чиркова. «Делакруа»,– поколебавшись, сообразил я и тихо загордился собой.
Обедали мы за длинным, видно, специально для нашей группы накрытым столом.
– Хорошо быть интуристом! – сказал Спецкор, озирая приличную сервировку, дымящиеся супницы и графины с чем-то темно-красным.
– Морс? – спросила Пейзанка.
– Сама ты морс! – нервно ответил Поэт-метеорист и придвинул к себе сразу два графина.
Появилась Алла с Филиала, переодевшаяся в бирюзовое, очень шедшее к ней платье. И хотя за столом было несколько еще не занятых мест, она, не задумываясь, направилась к свободному стулу между мной и Спецкором. Сердце мое дрогнуло совсем по-школьному. Я налил из графина ей и себе – это было сухое вино.
– Я очень люблю красное вино! – сказала она, пригубливая из бокала.– Именно красное – оно живое…
– А наш руководитель, судя по всему, любит коньячок из общественного фонда! – кивнул Спецкор на багровую физиономию товарища Бурова.
Официант, бережно склоняясь над каждым, разлил по тарелкам суп – протертое нечто, а узнав, что мы из Москвы (Друг Народов с заячьей улыбочкой вручил ему краснознаменный значок), он мгновенно куда-то убежал и вернулся, неся большую корзину толсто нарезанного белого хлеба.
– Алла, у меня к вам очень серьезный вопрос,– начал я, когда с супом было покончено, а второе еще не принесли.– Скажите, если бы на рублях изображали творческих работников – художников, композиторов или писателей… Как бы вы их распределили?
– Писателей?
– Допустим, писателей.
– А знаете,– сказала Алла,– я, когда получила конверт, почему-то подумала о том же самом. Странно, правда?
– Наверное, у нас много общего,– игриво заметил я и покосился на Спецкора, но он думал о чем-то своем.
– Наверное…– согласилась Алла.– Хорошо, давайте попробуем прикинуть, но только вместе… Писатели?
– Писатели.
– Значит, сначала на рубле… Самое трудное: с одной стороны, купюра мелкая, а с другой – ее в руках люди держат чаще всего…
– Может, Гоголя на рубль? – предположил я.
– Допустим,– кивнула Алла.– А на трехрублевку тогда – Тургенева.
– Может быть, лучше – Лермонтова? – засомневался я.
– Допустим. А Тургенева, значит, на пяти рублях?
– Принимается. А кого на десятку?
– На десятку? – задумчиво повторила Алла, отщипнула корочку хлеба и положила в рот. Я вдруг заметил, что мысленно называю ее не «Алла с Филиала», а просто «Алла».– Костя, а если на десятку Блока?
– Может, Маяковского?
– Не-ет, Блока!
– Для вас я готов на все! А кто у нас тогда будет на двадцати пяти рублях?
– Чехов! – не задумываясь, ответила Алла.
– На пятидесяти?
– Достоевский!
– Тогда на ста рублях – Лев Толстой! – подытожил я.
– Конечно! – обрадовалась Алла.– Видите, как все складно получилось! Складно и познавательно! Человек заглядывает в кошелек и приобщается…
– И главное – облагораживается процесс купли-продажи! – добавил я.– Гениально!
– А Пушкина вы на копейке выбьете? – ехидно поинтересовался Спецкор, который, оказывается, все слышал.
– Действительно, мы забыли Пушкина! – огорчилась Алла.– Без Пушкина нельзя…
