– Ты чего-нибудь понимаешь? – спросил я.
– Спасибо папе-маме, на репетитора не жалели. Волоку помаленьку!
– А мои жалели,– вздохнул я.– О чем хоть говорят-то?
– Над нами издеваются…
На экране возникло узкоглазое астматическое лицо Черненко.
– Клевещут, что якобы генсек шибко приболел,– перевел Спецкор.
– И точно! Последний месяц никого не провожает, не встречает… Вот смеху будет, если помрет!
– А знаешь анекдот? – оживился Спецкор.– Значит, мужик на Красную площадь на очередные похороны ломится. Милиционер спрашивает «Пропуск!» А мужик: «У меня абонемент!..»
– А знаешь другой анекдот? – подхватил я.– Очередь в железнодорожную кассу. Первый просит: «Мне билет до города Брежнева, пожалуйста!» Кассир: «Пожалуйста!» Второй просит: «А мне до города Андропова!» Кассир: «Пожалуйста!» Третий просит: «А мне до города Черненко!» Кассир: «Предварительная продажа билетов за углом!»…
Хохотал Спецкор громко, азартно, по-кинконговски колотя себя в грудь:
– Ну, народ! Ну, языкотворец! Предварительная… Жуть кошмарная!
Потом начался американский боевик. Я почти все понял и без перевода: Кей-Джи-Би готовит какую-то людоедскую операцию, сорвать которую поручено роскошному суперагенту, владеющему смертельным ударом ребра ладони. Переупотребляв всю женскую часть советской резидентуры и переубивав мужскую часть, он, наконец, добирается до самого главного нашего генерала, руководящего всей операцией. У генерала полковничья папаха, Звезда Героя величиной с орден Славы и любимое выраженьице: «Нэ подкачайтэ, рэбьята!» Суперагент засовывает генерала в трансформаторный ящик, где тот и сгорает заживо. Заканчивается фильм тем, что суперагент, получивший за выполнение задания полмиллиона, отдыхает на вилле в объятиях запредельной брюнетки, а проходящий мимо окна мусорщик достает микрофончик и докладывает: «Товарищ майор, я его выследил!»
– Чепуха! – фыркнул я.
– У каждого своя «Ошибка резидента»– рассудительно заметил Спецкор.
И совсем уже поздно, когда, наверное, уснули даже самые непослушные дети, началась викторина, суть которой сводилась к тому, что если пытающая счастья девушка не сможет ответить на вопрос ведущего, она снимает с себя какую-нибудь часть туалета. Если же она угадает, раздеваться придется ведущему. Первая девица (а разыгрывался «мерседес») очень скоро осталась в одних ажурных трусиках и, не ответив на последний вопрос, с гримаской притворного отчаяния уже потянула было трусики книзу, но тут ведущий замахал руками и что-то закричал.
– Если она это сделает, передачу запретят за безнравственность,– перевел Спецкор.
– Перестраховщики! – расстроился я.
– Обидно,– посочувствовал мой сосед.
– У нас такого никогда не будет! – сказал я.
– Это точно,– согласился он.
Следующая девица, надо отдать ей должное, прилично подраздела ведущего, но в конце концов и сама осталась в трогательных панталончиках. Ей присудили поощрительный приз – тур на Багамы.
– Слушай, сосед,– сказал мне Спецкор.– У меня тут в Париже есть знакомая… Мадлен… Я ее в прошлом году в Домжуре снял… Тоже журналистка. Возможно, завтра я не приду ночевать…
– Ну, конечно, с ней в одной койке поинтереснее, чем со мной!
– Конечно… Так вот, ты не волнуйся, а главное – не поднимай шума…
– Спи с ней спокойно, дорогой товарищ! – успокоил я его.– Но вообще-то будь поосторожнее!
– Думаешь, кто-нибудь постукивает глубинщикам?
– Кому?
– В Комитет Глубинного Бурения – КГБ…
– Думаю…
– Кто?
– Профессор…
– Не-ет… Он староват для этого дела… и потом глубинщики по-другому выглядят…
– А кто же тогда?
– Не знаю…– пожал плечами Спецкор.– Может, этот кролик из общества дружбы. У них там полно – работа такая… Ладно, давай спать. Завтра у меня взятие Парижа. Если Мадлен на своем поле выступит лучше, чем в Москве, я предложу ей руку и сердце. Ты храпишь?
– Иногда…
– Ясно,– кивнул он и достал из тумбочки беруши. Засыпая, я думал о том, что, не дай Бог, Спецкор соскочит к своей Мадлен, и тогда глубинщики меня затаскают…
В семь часов утра нас разбудили стук в дверь и бодрый голос Друга Народов:
– Через двадцать минут в штабном номере утренняя оперативка. Явка строго обязательна!
Потом мы слышали, как он барабанит в соседний номер и объявляет то же самое. Пришлось подниматься.
– Как ты думаешь,– спросил меня Спецкор, выглядывая из ванной с зубной щеткой в руке.– Буров действительно дурак или прикидывается?
– Не знаю… Окончательно выяснится, когда он доберется до самого верха…
– И в этом наша трагедия! – покивал Спецкор.
В номере рукспецтургруппы собрались все, кроме Поэта-метеориста и Пейзанки. Побледневшая Алла шепнула мне, что провозилась со своей соседкой почти целую ночь: таблетками отпаивала, утешала, чуть не колыбельные пела, та вроде бы успокоилась, но из отеля выходить наотрез отказывается – боится новых впечатлений.
Пока товарищ Буров признавал минувший день удовлетворительным и распространялся по поводу укрепления дисциплины в группе, Торгонавт рассказал, что Поэт-метеорист пропил в баре свои франки, теперь не может голову оторвать от подушки, умоляет принести опохмелиться и обещает вернуть с премии. Одним словом, «белка» – белая горячка.
На утренней планерке постановили: Поэта-метеориста и Пейзанку оставить в покое, так как он не может выйти из номера, а она не хочет.
Шведский стол – уникальная возможность из пестрой толпы завтракающих людей выявить соотечественников. Если человек наложил в свою тарелку сыр, ветчину, колбасу, кукурузные хлопья, булочки, пирожные, яблоки, груши, бананы, киви, яичницу-глазунью, а сверху все это полил красным соусом – можешь, не колеблясь, подойти к такому господину, хлопнуть по плечу и сказать: «Здорово, земляк! Мы из Москвы. А ты?» Но, судя по всему, кроме нас, советских в отеле больше не было.
Наевшись до ненависти к себе, мы отправились в автобусную экскурсию по городу: Елисейские поля, Тюильри, собор Парижской богоматери, Центр Помпиду… Мадам Лану неутомимо объясняла, что кем и когда было построено, кто где когда родился, жил, умер.
– Такое впечатление, что они домов не ломают, а только строят новые,– глядя в окошко, заметила Алла.
– Для того чтобы сломать дом, его нужно купить,– объяснил Спецкор.
– Ну, тогда бы они разорились на одном нашем Калининском проспекте! – вставил я и поймал настороженный взгляд Диаматыча.
Подъехали к Эйфелевой башне. Вблизи она напоминала гигантскую опору линии электропередачи. Мадам Лану рассказала, что поначалу французы были резко против этого чуда инженерной мысли, но потом привыкли и даже полюбили. А к двухсотлетию Великой французской революции башню должны отремонтировать.
– Тоже к круглым датам пену гонят! – не удержался я.
– Это – общечеловеческое! – добавил Спецкор.
– Вы мешаете слушать! – сердито одернул нас Диаматыч.
Я глянул на Спецкора с выражением, означавшим: «Ну, теперь-то ты убедился?» Он ответил мне движением бровей, которое можно было перевести так: «Возможно, ты не так уж далек от истины, сосед!»
Мадам Лану объяснила, что подъем на башню программой не предусмотрен, но у нас будет свободное время, и каждый сможет насладиться незабываемой панорамой Парижа. Стоит это недорого – 35 франков. По тому, как все переглянулись, я понял: никто, включая меня, не насладится незабываемой панорамой, предпочитая памяти сердца грубые потребительские радости.
Обедать нас повели в китайский ресторанчик, перед входом в который стоял большой картонный дракоша и держал в лапках рекламу, обещавшую роскошный обед всего лишь за 39 франков 99 сантимов. Обед был действительно очень вкусный, но впечатление подпортил Спецкор, сболтнувший, будто изумительное мясное рагу приготовлено из собаки. Особенно переживала Алла, ибо дома у нее остался не только сын Миша, но и пудель Гавриил. Потом был музей Орсе. Перед входом, на площадке, окаймленной каменными фигурами, выстроилась довольно приличная очередь.
– Ура! – закричал Торгонавт.– Я выиграл!
– Я бы вам не отдал коньяк! – огорошил его Спецкор.– Очередь за искусством – это святое…
Мадам Лану объяснила, что раньше здесь был обыкновенный вокзал, но со временем необходимость в нем отпала и его переоборудовали в музей искусства XIX века.
– Они из вокзалов – музеи, а мы из музеев – вокзалы! – сказал я.
– Молодой человек, вы забываете, где находитесь! – возмутился Диаматыч.
– Он уже вспомнил и больше не будет! – поручился за меня Спецкор, а бровями показал: «Да, сосед, ты абсолютно прав!»
Когда мы вошли в музей с высоким, переплетчато-прозрачным, как у нас в ГУМе, потолком, мадам Лану разъяснила, где что можно посмотреть, и вручила каждому по бесплатному проспекту. Мы разбрелись кто куда. Пипа Суринамская завистливо бродила возле портретов салонных красавиц и внимательно разглядывала их туалеты. Гегемон Толя пошел искать WC и застрял возле крепкотелых майолевских женщин. Товарищ Буров и Друг Народов остановились возле «Олимпии» и заспорили, сколько она могла бы потянуть на аукционе в Сотби. Удивил Торгонавт: он рассматривал картины через сложенную трубочкой ладонь и приговаривал: «Какие переходы! Какой мазок!» Увидев нас, он обрадовался и повел показывать «умопомрачительного» Пюви де Шаванна. При этом он возмущался тем расхожим мнением, которое бытует о торговых работниках, а ведь среди них есть люди тонкие, образованные. В частности, он, Торгонавт, уже много лет собирает молодой московский авангард.
