У каждого есть свой Вифлеем, который он без колебаний называет, когда его спросят, откуда он. Оказывается, это черта, которую может воспитать в себе не только исключительно homo sapiens. Это нечто гораздо более глубинное…
Сердечный привет,
ЯЛВ, Франкфурт-на-Майне
Варшава, вечер
Януш,
я тоже, как и каждый год, слушала новогодний концерт из Вены и снова не могла понять, почему зал тамошней филармонии на экране телевизора кажется таким огромным. Когда я оказалась там впервые, то поразилась тому, насколько он мал. А великолепная техника венских филармонистов, безупречная в каждой музыкальное фразе, вместо того чтобы восхитить, разочаровала своей предсказуемостью. Возможно, поэтому оживление в зале вызвало появление дирижера, руководителя Бостонского оркестра, который споткнулся на лестнице. Наконец хоть немного жизненности и естественности, присущие ошибкам. Но это так, на полях.
Януш, ты пишешь, что в этот день должен быть в Торуни, потому что там твой дом, и это навсегда. Наверное, ты прав, но, с другой стороны, каждый из нас носит в себе ощущение дома и воспоминание о нем. Мы всегда помним о том, где и когда в нем зажигали свечи, запах стоявшего на столе супа из помидоров и когда в доме наступала тишина. Впрочем, недоразумения с партнерами возникали у нас и в связи с тем, что они никогда не зажигали свечей без повода, не любили суп из помидоров, предпочитая бульон, или как огня боялись домашней тишины. Итак, дом, который ты берешь с собой, выходя в мир, как узел, закинутый за спину, однажды придает тебе сил, помогая справиться с трудностями, в другой раз провоцирует эмоциональную стычку с миром. С другим мужчиной, с другой женщиной. А когда все начинает казаться бессмысленным, ты закрываешь глаза и переносишься в то место, которого уже нет. Находишь азимут и вновь бросаешь вызов… нереализованным мечтам.
С наилучшими пожеланиями
из моего варшавского дома,
в котором силен дух того, легницкого,
и слава богу…
М.
P. S. Я больше не пытаюсь убедить своего мужчину в том, что самая вкусная яичница получается на сливочном масле. Допускаю варианты. И vise versa[22]. Ты ведь читал «Есть, молиться, любить» Элизабет Гилберт? В этой книге есть несколько дельных наблюдений, к примеру следующее: «Теперь, когда у тебя новый возлюбленный, ты стала совсем другим человеком. Когда-то ты выглядела как твой муж, теперь — как Дэвид. Ты даже одеваешься и говоришь, как он. Ты знаешь, что некоторые люди похожи на своих собак. Мне кажется, что ты всегда похожа на своих возлюбленных». А пошло бы мне сходство с моими «голденами» Кьянти и Орсо? Разве только если бы я была по очереди то блондинкой, то рыжей. Зато что за характер!
Франкфурт-на-Майне, четверг, ночь, 3 января 2008
Малгожата,
в радиусе двух километров (если за центр круга мы примем мою квартиру), в том районе, где я живу (Вестенд, Франкфурт), находится около тридцати ресторанов. И неудивительно, потому что здесь сосредоточились по большей части дирекции банков, страховых и консалтинговых компаний, проектные бюро или научные институты. В обеденный перерыв из небоскребов из стекла и бетона высыпают толпы людей, которых тоже надо накормить и напоить. Жителей вроде меня здесь не много, но большинство из них тоже едят не дома. Это одиночки или приезжие, которые поселились тут, чтобы было близко добираться до работы, а настоящие их дома и семьи остались в Гамбурге, Нюрнберге или Ганновере. Остановился здесь на время и я. В январе 2002 года. Но это совсем другая история.
Здесь можно найти рестораны, предлагающие кухни всего мира: итальянскую, скандинавскую, японскую, китайскую, монгольскую, индийскую, французскую, тайскую и даже английскую, что мне представляется исключительным событием, потому что у англичан, как мне кажется, есть какой-то мутирующий ген и они, по всей вероятности, не чувствуют вкуса. Думаю, что ходят туда исключительно англичане, и только из патриотизма или чтобы наконец услышать английский без акцента, по крайней мере без американского акцента. Есть здесь и неприметный, маленький, но всегда полный посетителей вьетнамский ресторан. Я довольно часто хожу туда, впрочем не всегда, чтобы поесть.
Хозяин ресторана Куать Тху Нгует, доктор наук, историк, закончивший Ханойский и Гейдельбергский университеты. Когда он убедился, что в Германии не горят желанием принять на работу вьетнамского историка, к тому же говорящего со странным акцентом, он вспомнил, что всегда умел хорошо готовить.
Он уже немолод. Примерно в моем возрасте, хотя выглядит как мой младший брат, родившийся, когда я уже был в выпускном классе. Маленького роста худощавый мужчина с выразительным шрамом на правой щеке. Куать Тху Нгует сидит в основном на высоком стуле за кассой и всегда улыбается. Касса рядом с баром. В первый раз, два года назад, когда я ждал места за столиком, я тоже сел за барную стойку. Завязался разговор. Куать Тху Нгует знает английский, но не использует его, мы всегда разговаривали по-немецки. Я заметил, что он никогда не вставляет в речь английские слова. Для Германии последних лет речь без англицизмов кажется даже странной. От него не услышишь даже «о'кей». А с тех пор как я принес ему изданные во Вьетнаме переводы двух моих книг, я всегда могу прийти к нему в заведение без того, чтобы заранее заказывать столик. Для меня всегда найдется место. Может, потому, что я вот уже два года не сажусь ни за один столик. Я прихожу туда, чтобы, сидя за барной стойкой, под итальянское вино вести беседу с Куать Тху Нгуетом.
Бернд Грайнер, немецкий профессор истории из Гамбурга, издал в 2007 году потрясающую книгу под названием «Война без фронтов» {нем. Krieg ohne Fronten, Hamburger Editions, Hamburg, 2007). Я закончил ее читать несколько дней назад, под утро. Я подумал, что теперь эмоции от прочитанного поутихли и я могу прийти в бар к Куать Тху Нгуету со своими новогодними поздравлениями и выпить с ним вина. И поговорить. Он прочитал книгу задолго до ее появления на рынке. Грайнер лично попросил его написать рецензию на книгу. Куать Тху Нгует дал вежливый отказ, мотивировав его тем, что не хотел бы писать о том, что пережил сам лично, потому что был бы необъективным. Рецензии должны быть объективными, а его рецензия таковой быть не может. Если бы на месте Грайнера был я, то счел бы такой ответ лучшей рецензией, какую только может получить книга.
Куать Тху Нгует родился во вьетнамской деревушке Ми-Лай[23]. И в начале февраля 1968 года ему было неполных 14 лет. Грайнер описывает — холодно, без эмоций, приводя только факты, — резню в Ми-Лай в феврале 1968 года. Он ссылается на показания американского солдата, данные перед комиссией конгресса США. В течение нескольких минут автоматы М-16 превратили Ми-Лай в кровавое месиво. Пули прошивали и женщин с маленькими детьми на руках, и мужчин, на коленях молящих о пощаде, и стариков, которых американские солдаты вытаскивали из ям, сделанных в земляном полу хижин и прикрытых циновками. Сначала они расправлялись со стариками, а потом зажигалками «Zippo» поджигали хижины. От тех же самых зажигалок вечером прикуривали сигареты.
Это не были акты возмездия, проводимые в состоянии кипящей ненависти. Это была, как сказал солдат, хладнокровно скалькулированная американскими офицерами операция. «Когда мы убьем матерей, некому будет рожать солдат для Вьетконга. Когда мы убьем детей, некому будет вступить во Вьетконг. А когда мы убьем всех, не будет наконец никакого Вьетконга» — так говорил тот солдат. Возможно, он услышал это от лейтенанта Уильяма Колли, одного из главных ответственных за Ми-Лай. После прошедшего в США курьезного скандального процесса его приговорили к «мучительному» наказанию: сорок четыре месяца домашнего ареста. С правом на увольнительные. Хоть каждый день…
Деревушка Ми-Лай лишь одна из сотен обращенных американцами в пепел. И об этом мы узнаём (сорок лет спустя!) из книги Грайнера. Проблема состояла в том, что американцы часто не располагали сведениями, какая из деревень поддерживает Вьетконг (то есть вьетнамских партизан в Южном Вьетнаме — это для сведения нашим более молодым читателям), а какая нет, так что для большей уверенности они уничтожали те деревни, в которых находили большие запасы риса, предполагая, что они предназначены для партизан. Ассоциации с усмирением польских деревень немцами во время Второй мировой войны как-то напрашиваются сами собой…
Не случайно, и тем более не для рекламы, я упомянул марку культовой зажигалки «Zippo». Славу военной преступницы она получила в 1965 году, когда американское телевидение показало репортаж об американском военно-морском патруле, в котором солдаты поджигали ею бамбуковые хижины вьетнамских крестьян. То zippo a village — так в просторечии называли усмирение деревни. И напалмы тоже называли просто «zippo», а слово «zippoing» стало для американского солдата синонимом любого поджигания.
