«Я помню, а ты и не вспомнишь…»
Я помню, а ты и не вспомнишь
Тот мягкий, по марту, снежок,
И имя мое ты не вспомнишь,
И это уже хорошо.
Все то, что на свете осталось,
Я именем Даши зову.
Такая тоска или жалость —
Я вижу тоску наяву.
ПОСЛЕ ПРОСМОТРА ФИЛЬМА «ДЕТИ РАЙКА» — ОСЕНЬЮ 1973 ГОДА
Чего-то плакать стал в кино,
Хотя кино не те,
Но хорошо — пока темно —
Не видно в темноте
Ни мокрых глаз или ладонь,
Прижатую слегка,
За все страданья примадонн
Родных «Детей райка».
Там и потеря, и тоска.
Потери — через раз.
И заработок из-за куска,
И от куска отказ.
Неразделенная любовь,
И разделенной свет,
И столкновенье чуждых лбов —
Чего там только нет.
Бездомность, блеск и нищета.
Невесел и конец,
Когда понятна вся тщета
Двух любящих сердец.
Но из Повторного кино
К Никитской выходить.
Кому перо, кому станок,
Кому портвейн пить.
Но на Никитской, у кино,
Я видел то молчанье —
И астроном и агроном —
Как бы однополчане.
Глаза мои опухали,
Ресницы машут лопухами,
Одна ресница, как лопух,
Другая — веточкой еловой —
По девочке светлоголовой
Слезой падет на летний луг.
А людям — пожимать плечами,
С чего же так орать ночами,
Как морж или медведь,
С чего же все на свете путать,
Котенка под рубахой кутать,
Штанов, но сути, не иметь.
Жить обреченным явно на смех,
А между тем, спокойно, насмерть,
Блевотиной освободя,
Жить для себя.
Качайся в смехе, покачайся,
Но ты особо не печалься,
Сегодня — точно не помру.
Я комнату спокойно отопру,
Ботинки в сторону отброшу,
Чернил налью в твою галошу,
Рукою об руку потру.
Прощай, мое сокровище, —
Нелепые слова,
Но как от них укроешься —
Кружится голова.
И мартовская талость
Бросается и рвет.
Мне докружить осталось
Последний поворот.
Спят в диване валенки,
И галоши спят.
Ты усни, мой маленький
Бледнолицый брат.
Сном объяты площади,
Летний сад молчит,
И на медной лошади
Медный всадник спит.
«Не прикидываясь, а прикидывая…»
Не прикидываясь, а прикидывая.
Не прикидывая ничего,
Покидаю вас и покидываю,
Дорогие мои, всего!
Все прощание — в одиночку,
Напоследок — не верещать.
Завещаю вам только дочку —
Больше нечего завещать.
Жили-были волки
У зеленой елки,
Прятались под ветками
Со своими детками.
Елку срубили,
Волков не спросили,
Потому что волки
Проживут без елки.
«Отпоют нас деревья, кусты…»
Отпоют нас деревья, кусты,
Люди, те, что во сне не заметим,
Отпоют окружные мосты,
Или Киевский, или ветер.
Да, и степь отпоет, отпоет,
И товарищи, кто поумнее,
А еще на реке пароход,
Если голос, конечно, имеет.
Басом, тенором — все мне одно,
Хорошо, пароходом отпетым,
Опускаться на светлое дно
В мешковину по форме одетым.
Я затем мешковину надел,
Чтобы после, на расстоянье,
Тихо всплыть по вечерней воде
И услышать свое отпеванье.
ВОСПОМИНАНИЕ О ЛЕНИНГРАДЕ 65-ГО ГОДА
Все трезво. На Охте.
И скатерть бела.
Но локти, но локти
Летят со стола.
Все трезво. На Стрелке.
И скатерть бела.
Тарелки, тарелки
Летят со стола.
Все трезво. На Мойке.
Там мост и канал:
Но тут уж покойник
Меня доконал.
Ах, Черная речка,
Конец февраля,
И песня, конечно,
Про некий рояль.
Еще была песня
Про тот пароход,
Который от Пресни,
От Саши, плывет.
Я не приукрашу
Ничуть те года.
Еще бы Наташу
И Пашу — туда.
Ничего не получалось —
Я про это точно знал,
Что всегда доступна частность
И неведом идеал.
Я его однажды видел —
Не во сне, а наяву —
Появился в лучшем виде,
Повалился на траву.
Мы во Внуково лежали,
Отменялся самолет.
Ничего уже не жаль мне,
Жалко вот —
Жаль мне только, жалко только —
И тогда, да и теперь —
Ничего не знаю толком
О тебе и о себе.
«Чего ты снишься каждый день…»
Чего ты снишься каждый день,
Зачем ты душу мне тревожишь,
Мой самый близкий из людей,
Обнять которого не можешь.
Зачем приходишь по ночам,
Распахнутый,
с веселой челкой, —
Чтоб просыпался и кричал,
Как будто виноват я в чем-то.
А без тебя повалит снег,
А мне все Киев будет сниться…
Ты приходи, хотя б во сне,
Через границы, заграницы.
Я иду по городу —
Мысль во мне свистит:
Отпущу я бороду,
Перестану пить,
Отыщу невесту,
Можно — и вдову,
Можно — и неместную, —
Клавой назову.
А меня Сережей
Пусть она зовет,
Но с такою рожей
Кто меня возьмет?
Разве что милиция
И — пешком — под суд.
За такие лица
Просто так берут.
Да, дошел до ручки,
Да, теперь хана.
День после получки,
Денег — ни хрена.
Что сегодня? Пятница?
Или же четверг?
Пьяница, ты пьяница,
Пропащий человек.
Борода не вылечит,
Мама не спасет,
Потому что мама
Под землей живет.
Может, мне податься,
Скажем, во Вьетнам?
Да война там кончена
И порядок там.
Ну, а если в Чили?
С хунтой воевать?
Ведь меня учили
В армии стрелять.
Ночью на заборе
«Правду» я читал:
Сговор там, не сговор?
Не понял ни черта.
Ясно, убивают,
А я в стороне.
Хорошо, наверно,
Только на Луне.
Остается во фляге
Невеликий запас,
И осенние флаги
Зажжены не про нас.
Вольным — вольная воля,
Ни о чем не грущу,
Вздохом в чистое поле
Я себя отпущу.
Но откуда на сердце
Вдруг такая тоска?
Жизнь уходит сквозь пальцы
Желтой горстью песка.
«Я к вам травою прорасту…»
Я к вам травою прорасту,
Попробую к вам дотянуться,
Как почка тянется к листу
Вся в ожидании проснуться,
Однажды утром зацвести,
Пока ее никто не видит, —
А уж на ней роса блестит
И сохнет, если солнце выйдет.
Оно восходит каждый раз,
И согревает нашу землю,
И достигает ваших глаз,
А я ему уже не внемлю.
Не приоткроет мне оно
Опущенные тяжко веки,
И обо мне грустить смешно
Как о реальном человеке.
А я — осенняя трава,
Летящие по ветру листья,
Но мысль об этом не нова,
Принадлежит к разряду истин.
Желанье вечное гнетёт —
Травой хотя бы возвратиться.
Она из мрака прорастет
И к жизни присоединится.
