«Я сетую. На что я сетую?»
Я сетую. На что я сетую?
Я просто так с тобой беседую,
И мне с тобой легко.
Печаль твою не унаследую,
Я — далеко.
Мы на луне? Да, на луне.
Во всяком случае — извне
Причин и следствий, чтоб грустить,
Свои сто грамм не пропустить.
И жизнь не пишется с листа.
Она — такая простота,
Что заблудиться проще,
И от рожденья до креста —
Как в роще.
Я б эту рощу описал,
Но это — скучно.
Висит у девочки коса
Благополучно.
Зубы заговаривал,
А теперь — забыл
Я секреты варева,
Тайны ворожбы.
Говорю: дорога
Лучше к январю.
Что глазами трогал,
То и повторю.
То, что губ касалось,
Тронула рука —
Это не казалось,
А наверняка.
Говорю: во плоти
Вижу существо,
А во мне колотит
Жизни волшебство —
Зубы заговаривать,
Чепуху молоть,
Чтоб дорожкой гаревой
Убегала плоть.
Чтобы возле рынка
В сборище людском
Плавать невидимкой
В небе городском.
«О, когда-нибудь — когда?»
О, когда-нибудь — когда? —
Сяду и себя забуду
Не надолго — навсегда,
Повсеместно и повсюду.
Все забуду. Разучусь.
(И разуюсь, и разденусь.)
Сам с собою разлучусь,
От себя куда-то денусь.
«Спаси меня, Катя Васильева…»
Спаси меня, Катя Васильева[17], —
О жалкие эти слова,
А ты молодая, красивая,
Пускай мне конец — ты права.
Не плачу. Не то разучаюсь,
Не то разучили меня,
Но вот под конец получалось —
Одна у меня ты родня.
Твою фотокарточку мятую
Из рыночного ларька
Которые сутки не прятаю —
Заслуга не велика.
Но пусто на сердце и сухо.
Прости меня, Катя, привет.
Уж лучше была бы ты сукою,
Но ты, к сожалению, нет.
Вчерашний день погас,
А нынешний не начат,
И утро, без прикрас,
Актрисою заплачет.
Без грима, нагишом,
Приходит утром утро,
А далее — в мешок
Забот, зевот… И мудро —
Что утро настает
И день не обозначен,
И ты небрит и мрачен.
Светлеет. День не начат,
Но он пешком идет.
Ни словом, ни делом
Ни в чем не виня,
Но что бы ты делала —
Вместо меня?
А что б получилось
Из этой тоски?
Вязала б, вязала,
Наверно, носки.
Красные, зеленые
Или даже белые…
Я носков не вяжу,
Ничего не делаю.
Я мараю по листу
И себя раскидываю,
Но давай начистоту
Я тебе завидую.
Есть такая девочка
В городе Москве,
Девочка не денежка —
Золото в тоске.
Есть такая девочка —
Вечером, с утра —
Для нее я дедушка,
А по мне — сестра.
Я смешу ее, смешу,
Вру или печалю,
А она мне — парашют,
Белый да печальный.
Ничего она о том
Не подозревает, —
Я люблю ее за то —
Плачет и зевает!
Плачет и зевает,
Мается и мает,
Ходит, как гусыня, —
А бы ей бы сына,
А бы ей бы дочку —
Чтоб не в одиночку…
А бы, а бы, а бы —
бабы, бабы, бабы.
«Живет актриса в городе Москве…»
Живет актриса в городе Москве…
Чего ж актриса суетится?
Актриса в зеркальце глядится,
Глаза хохлацкие — в тоске.
В глазах — хохлацкая тоска.
Давай, актриса, потоскуем —
Как жаль, что ты не потаскуха, —
Тебя бы проще приласкал.
Что стих! Ладонь на голове
Или на лбу разгоряченном, —
Но я не трогаю девчонок, —
Ни трезвым, не осоловев.
Зима на улице, зима!
Декабрь в Москве — такое дело!
Слегка актриса обалдела
Вчера от талого дерьма.
Москву туманом унесло…
Все пасмурно. Куда деваться?
По вечерам Москве сдаваться?
Старо. Травою поросло.
Есть мудрость нераскрытых книг,
Столы за дружеской беседой,
И прелесть жизни их оседлой —
Другим рассказывай про них,
А мне рассказывай… о чем?
Рассказывай! О чем, актриса?
Во что идею облечем,
Чтоб смысл веселый не укрылся?
Тиха украинская ночь…
В реке не надобно топиться,
Тону! — а телу не помочь, —
До середины даже птица
Не долетит, а человек —
Куда до птицы человеку…
…Еще: вола светлеет веко,
Опущенное тяжело,
И мельницы едва крылами
Качают в сумерках степных,
И за чумацкими волами,
Волами, травами — колых…
Колых — влетит ночная птица…
«Колы разлюбишь…» — шепот тих…
И мельница крылом — колых…
И до туретчины катиться
По соляному шляху…
— Слых…
— Не слухаю…
— А ты послухай!
— Ну, не хочу! —
Тогда гляди
На ковшик Млечного Пути —
Повис, — серебряный, казацкий…
И начало уже казаться —
Звезда с звездою говорит
На языке, земле невнятном…
Чего нам завтра сотворит? —
Не говорит звезда, — горит…
Не ходи в дома чужие
На чужих кроватях спать.
Если сладко положили —
Можно с белого и спасть.
На полу оно и жестче,
Ветер с форточки — метлой.
На полу — уже как в роще —
И покойно и светло.
В январе уже тепло.
И пускай мороз, но солнце
Посылает божий стронций
На оконное стекло.
Прижимаюсь лбом к стеклу,
Рожей радуюсь теплу!
От мороза проза
холодеет так —
розовая рожа,
вскинутый пятак.
Чет — нечет,
а может, черт,
может, все возможно,
если улица течет
у тебя подножно.
Если улицы, мосты,
переулки, лестницы
навсегда в себя вместил —
все во мне поместится.
Все поместится во мне,
все во мне поместится —
онемею — онемел —
переулки, лестницы.
«Хотел бы я писать всерьез…»
Хотел бы я писать всерьез
Про замечательный мороз,
Про мало ли, про мало что,
Но получается не то.
Строка сменяется строкой
И возникает под рукой
Картина в ясной простоте,
Но получаются не те.
Как мне себя же разгадать,
Души движенье передать,
Не притворяясь, не шутя,
Хотя бы так, как бы хотя.
Но небольшая благодать —
Желание зарифмовать,
Хотя в попытке этой есть
Как будто мужество и честь.
«Цветет себе, не опадая…»
Цветет себе, не опадая,
то дерево среди веков,
где откровенность молодая
и откровенность стариков.
И посторонний человек
сочтет уже за дерзновенность,
и примет он, как откровенность,
твой черновик и твой побег.
Бежим! Но ловкостию рук
творим иллюзии другие,
как будто нам все недосуг,
зато желания — благие.
По белому снегу
я палкой вожу,
стихи — они с неба,
я — перевожу.
Чего, переводчик,
стемнело к пяти,
и разнорабочим
к пивным подойти?
Он ярок, он желтый —
тот свет от пивной,
не жулик, не жлоб ты,
но где-то виной,
среди занавесок,
зеленой травы, —
а желтый — так резок,
и синий — увы.
Вот так бы, казалось,
без всяких увы,
ну, самую малость —
остаться живым.
И снег тот февральский,
и свет от пивной
кружили бы в вальсе,
но где-то виной —
стою, понимая
средь света и тьмы,
что около мая
не станет зимы.
То зимним, то летним
прикинется день,
его не заметим
сквозь всю дребедень,
но только бы — только —
осталось в глазах,
хоть малою толикой…
Гремят тормоза —
трамвай — и вечерний
снежок — или снег?
Наметим, начертим
почти без помех.
«Самолеты, как мороженые рыбы…»
