— Что за опасность?
Толстяк Монагас почувствовал, как зеленые глаза девушки сверлят его, словно желая увидеть насквозь или прочесть тайные мысли, и испытал сильное желание очутиться как можно дальше отсюда: у него вдруг возникла уверенность, что ей все известно.
И все же он переспросил упавшим голосом, повернувшись к матери, которая заканчивала укладывать скудные семейные пожитки:
— Что за опасность?
— Мы этого не знаем, — неохотно откликнулась Аурелия, не поднимая взгляда. — Но если моя дочь говорит, что мы должны уехать, значит, так надо.
— Но ведь вы заплатили до субботы, — запротестовал Однорукий. — Останьтесь по крайней мере до этого дня!
— Нет! Мы съезжаем.
Это открыл рот Асдрубаль — впервые за эту ночь, — но его тон ясно говорил о том, что парень настроен решительно.
— Куда?
— Мы этого не знаем.
— Как же так! — растерялся Монагас. — Как же я вас найду?
— Зачем?
— В случае необходимости.
— Не думаю, что мы когда-нибудь чем-то сумеем вам помочь.
— А если вам придет письмо или кто-то будет вас спрашивать?
— Мы не ждем писем. — Асдрубаль на мгновение замолчал и прямо заявил: — И нас никто не знает.
Однорукий Монагас обвел взглядом лица всех четверых — а их глаза были обращены на него, — понял, что все пропало, и сник, вдруг почувствовав себя побежденным. Он сделал два шага, рухнул на край ближайшей кровати, понурив голову, и стал водить рукой по своей огромной потной лысине.
— Что со мной теперь будет? — прохрипел он. — Боже праведный! Что со мной будет?
Пердомо недоуменно переглянулись и молча уставились на лоснящегося от жира толстяка, вдруг превратившегося в олицетворение горя и отчаяния.
Тогда Аурелия села напротив и положила руку ему на колено.
— Да не расстраивайтесь вы так! — сказала она. — Найдете других постояльцев. Разве стоят того деньги, что мы вам платили!
Тот не сразу отреагировал и помедлил, прежде чем отважиться взглянуть ей в глаза.
— Вы не понимаете, — сказал он наконец. — И никто бы не понял… — Он сделал паузу. — Но она права: вам лучше уехать. Уезжайте и не вздумайте возвращаться… Никогда!
— Почему?
— Потому что Антонио даз Нойтес найдет ее, если она останется в Каракасе. Или в Маракайбо, Валенсии, Пуэрто Кабельо или в любом другом венесуэльском городе. — Толстяк скорбно покачал головой. — У него повсюду есть люди, они сообщат ему о любой девушке, которая годится для его бизнеса. — Говоря это, он не сводил взгляда с Айзы, словно, кроме нее, вокруг больше никого не было. — Он хотел тебя похитить, — добавил Монагас. — Хотел превратить в самую знаменитую в стране проститутку. Уж он-то знает, как этого добиться. Ему лучше, чем кому бы то ни было, известно, как накачать девушку наркотиками и развратить, чтобы она исполняла любые прихоти клиентов.
Асдрубаль с угрожающим видом шагнул вперед.
— Вы это знали! — воскликнул он. — Знали и ничего не сказали, сукин вы сын!
Толстяк даже не удостоил его взглядом.
— Я испугался, — сказал он. — Вы бы тоже испугались, если бы столкнулись с этим бразильским мерзавцем. Уезжайте! — настойчиво повторил он. — Пожалуйста, уезжайте туда, где он никогда не сможет ее найти!
— Каким образом? — поинтересовался Себастьян. — Ведь нам еще не выдали ни удостоверений личности, ни вида на жительство. Как только мы покинем Каракас, нас тут же схватит полиция.
Однорукий оторвал взгляд от Айзы и посмотрел на него:
— В Управлении по делам иностранцев работает один негр, Абелардо Чиринос. Если вы уже подали документы, он за пару часов все уладит за пятьсот боливаров… Скажите ему, что вы от меня!
— У нас нет денег.
— У меня есть… — сказал Мауро Монагас. — Мне их дал Феррейра. Заберите их себе! Пусть за свои же деньги останется с носом. Это сукин сын! Не чета мне: я таким родился, — а вот он настоящий выродок, который хотел отдать Айзу этой сволочи Медине или нацисту Майеру… — Он улыбнулся чуть ли не впервые за много лет. — Как же приятно подложить им свинью! — признался он. — И радостно осознавать, что при всех своих деньгах никто не сможет заплатить за то, чтобы прикоснуться к ней первым.
Оставшись один — еще в большем одиночестве, чем когда бы то ни было, — в грязной комнатенке, где провел столько лет, Однорукий Монагас лег на кровать и, глядя в потолок, стал перебирать в памяти все мгновения, которые он пережил здесь, прильнув глазом к отверстию в стене. Он спрашивал себя, что же теперь его ожидает, ведь он больше не сможет заполнить свое существование чудесным присутствием неповторимой Айзы.
Он почувствовал непреодолимое желание плакать, плакать без всякого стеснения, как он не делал с тех самых пор, когда был самым одиноким, печальным и несчастным ребенком на свете. Он все еще плакал, когда в дверь постучали, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержаться и вытереть глаза грязным носовым платком, прежде чем открыть.
— В чем дело? — с ходу накинулся на него Лусио Ларрас. — Я жду уже больше двух часов. Где она?
— Кто?
Тот посмотрел на него как на сумасшедшего:
— Кому еще быть, тупица? Девушка.
— Она ушла, — ответил Однорукий Монагас с неожиданным спокойствием, удивившим его самого. — Покойники предупредили ее о том, что ты придешь, и она сбежала. — Он махнул рукой, показывая, чтобы тот оставил его в покое. — И передай своему шефу, чтобы не трудился ее искать. Он ее никогда не найдет! Айза не для него и не для Майера или какого-нибудь другого козла. Она ничья. И в жизни не станет принадлежать кому бы то ни было!
Лусио Ларрас посмотрел на него так, словно ему стоило огромных усилий понять, о чем он говорит, и это на самом деле стоило ему таких усилий. Он ничего не сказал, но заглянул в соседнюю комнату и удостоверился в том, что все ушли, забрав с собой то немногое, что у них было. Вернувшись, властным и не оставляющим сомнений жестом пригласил толстяка последовать за ним.
— Пошли! — приказал он. — Дон Антонио наверняка захочет с тобой поговорить.
— А если я откажусь?
— Я сверну тебе шею прямо здесь. Ясно?
— Яснее некуда.
Он сунул ноги — прямо так, без носков, — в старые башмаки и стал застегивать свою вечную заношенную гуяберу, культей придерживая ее на огромном животе. Когда полчаса спустя Лусио Ларрас втолкнул его к дону Антонио Феррейре, тот окинул его долгим взглядом, в котором читались недовольство и недоумение.
— В чем дело? — спросил бразилец. — Где девчонка?
— Она смылась, — поспешил ответить телохранитель. — В доме никого не осталось, а этот только и знает, что нести какую-то ахинею. Поэтому я его сюда и приволок.
Бразилец повернулся к Мауро Монагасу и смерил его взглядом, ожидая объяснений.
— Она проснулась посреди ночи, говоря, что ей угрожает опасность, убедила братьев, и они ушли, — пояснил толстяк. — Я попытался их задержать, но это оказалось невозможно.
— И ты хочешь, чтобы я поверил в эту чушь?
— Это правда.
— Ты что, меня разыгрываешь? Соплячка просыпается, говорит, что подвергается опасности, и все встают и уходят? В жизни не слышал ничего подобного!
— Я же вам говорил, что она особенная. — Монагас на мгновение замолчал и добавил, понизив голос: — Полагаю, она разговаривает с мертвецами.
Дон Антонио даз Нойтес ошарашенно посмотрел на него, а затем повернулся к Лусио Ларрасу, словно прося разъяснений, однако тот сохранял невозмутимость, потому что, судя по всему, ничто на свете его не удивляло.
— Разговаривает с мертвецами, да? — повторил бразилец, теребя кончик носа: это был нервный жест, который у него не получалось контролировать. — Прекрасно! Скоро ты сможешь поболтать с нею, если не объяснишь все толком. — Он сделал паузу и, казалось, решил пробуравить толстяка взглядом. — Ладно, — согласился он. — Предположим, что ты действительно ничего ей не сказал и они уехали сами. Почему тогда ты меня не предупредил? Достаточно было взять телефонную трубку и позвонить любой из моих девочек. Через пять минут я был бы уже в курсе.
— А я и не хотел, чтобы вы об этом узнали.
Можно было с уверенностью сказать, что вот тут-то дон Антонио Феррейра и в самом деле растерялся. Он посмотрел на однорукого Мауро Монагаса так, словно никогда его раньше не видел.
— Ты не хотел, — пробормотал он, не переставая теребить кончик носа. — Почему?
— Потому что Айза не рождена быть шлюхой и для того, чтобы ее лапали типы вроде Майера. — Он усмехнулся. — Я отдал ей ваши деньги и дал время, чтобы скрыться. — Он сделал паузу. — Вам ее никогда не найти, — уверенно заключил он. — Никогда!
— Это мы еще посмотрим, — невозмутимо ответил бразилец. — Я могу сделать так, что в Венесуэле человека отыщут даже под землей. — Он начал рассеянно насвистывать мелодию карнавальной песенки, а затем сказал так, словно речь шла о чем-то малозначительном: — Однако есть еще одна проблема — ты ведь прикарманил мои две тысячи боливаров. Что же мне с тобой сделать?
