Любка приходит с работы — молчит, с мыслями собирается: там ей думать не положено. Ляжет — тоже молчит. Зато калымить с ней — одно удовольствие.
У меня путевка закрывалась восемнадцатью часами. Если ментяра поймает после восемнадцати — труба! А у меня заказ: нужно капусту перевезти с базара, мужик платит полтинник в рублях.
Приезжаю домой, жду Любку.
— Руки помыла — бегом в машину. У чекиста должны быть всегда чистые руки, особенно перед большим делом.
Едем. Останавливает мент. Я говорю:
— Если приколется, покажи корочки — послужи революции.
Мент спрашивает:
— Что везем?
— Рыбу.
Я никогда не вру.
— Калымишь? Приплыл, значит.
— Не, командир, не приплыл.
— А чего ты такой смелый?
— А вот, видите девушку? Попросите, чтобы она свои документы показала. Только тихо-тихо!
Он подходит к Любке:
— Ваше удостоверение! Вы кто вообще?
— Вам вслух сказать или на ухо? — чеканит Любка и смотрит на него в упор.
— Можете вслух…
Смотрит документы.
— Можете ехать дальше.
И — тишина. А проходя мимо меня, шипит:
— Я тебя не останавливал.
Или так:
— Товарищ капитан (она все звания даже ночью различала), я еду с ним — он при мне.
— Но мне нужны его права!
— Товарищ капитан, мне некогда, чтобы вы смотрели его права. Завтра с вами разберемся.
— Вы не имеете права!
— Ваша фамилия и звание? — чеканит Любка.
— Это не по правилам дорожного движения, — мент уже не рад, что связался.
— Меня не волнует дорожное движение. Ваше звание, капитан?
Она с детства в КГБ.
Я ей все время трындел:
— Давай снимем квартиру.
— Нет, я хочу с мамой и папой.
— Но папа твой приходит с работы и бухает, в субботу спит, в воскресенье опять бухает. Ночью встанет, две рюмки опрокинет — и спать.
— У него трудная работа.
А здоровый был. Я ему прямо сказал:
— Только пальцем троньте! Я вас подожду и перееду, у меня тачка семь тонн — даже не почувствуете. А на работу опоздаете!
Он — раз!
— Переедешь?
— Да!
— Ну, дочка, ты мне и зятя выбрала…
— Кто кому зять? Вы мне — тесть? Да я вас в хрустальном гробу видал!
А я его действительно каждую ночь во сне видел. Мне всегда интересные сны снятся.
Но теща была золотая, вечно боялась, что я голодный:
— Люба, сделай ему, наконец, покушать.
Люба делает покушать: ставится сковородка и все, что на кухне есть, — туда. Перемешала, еще — бабах! Там может быть и картошка, и курица, и пара пельменей позавчерашних, и ложка чайная.
За столом молчком:
— Это кухня. Здесь принимают пищу, здесь светские разговоры не ведутся.
— Тю, может, я так лучше пищу перевариваю.
Он и свадьбу хотел на кухне сыграть, без светских разговоров, конечно.
Поели, встали, посуда помылась, разошлись. Кто опоздал — свободен до вечера.
Я говорю папе:
— Мне надоели эти порядки. Я сейчас не хочу есть, я хочу через полчаса.
— Через полчаса кухня закрыта.
Он даже телек не смотрел. Выпьет и думает. А чего ему думать? В субботу:
— Мать, водка кончилась.
Через двадцать один день я сказал Любке:
— Люба! Давай разведемся. У меня, кажется, ранний инсульт…
Как прощались? Как все, нормально: Любка мне каблуком в лоб дала — и все! Я сказал, что у нее вся семья — алкоголики и политруки, что ей никогда звезду на жопе не видать.
Мы, работники дурдомов, — все, как один!.. Ну, про наших товарищей-сограждан, слепоглухонемых да еще с придурью, я молчу. У нас все болезни — остаточное явление затянутого внутриутробного развития. Кого из нас удивит бухой пограничник в аэропорту? Меня нет.
Он у пассажиров, прилетевших прямым рейсом из Ганновера, спрашивает:
— Как… вы пересекли… польскую границу?
Это — русский страж.
Но вот немцы меня очень удивили: у них тоже оказался дурдом, только чистый, и поребрики вдоль тротуаров целые.
Я на велосипеде, как всегда, заехал недалеко, но неизвестно куда. В Германии кругом велодорожки. Это хорошо. Я, как всякий дальнобойщик, люблю покой и безопасность. А тут вдруг пропали все велодорожки, только бундесштрасса с выездом на автобан. Не, бляха-муха, это не для двух колес!
Спрашиваю немок в поле:
— Как найти велодорожку?
Они меня сразу поняли. Даже обрадовались:
— А зачем вам велодорожки, херр? Здесь рядом замечательная бундесштрассе.
— Это не подходит, — говорю я. — Там опасно.
— Как опасно? — удивились немки. — По бундесштрассе разрешено ездить на велосипеде. А у всех машин есть обязательная страховка. Никакого для вас риска: если собьют, все ваши обязательства возьмет на себя страховая компания, за ее счет вас и похоронят.
Ну, думаю, с бабами разговаривать — только время терять. Нашел мужика, тоже немца. Германия же! А он мне ту же пургу погнал:
— Я вижу, вы иностранец, не все понимаете. Никакой опасности нет, все и всё застрахованы. Если что, то, по вашему желанию, ваше тело отправят на вашу родину за счет страховой компании.
Ага, соображаю, отправят! Я в России видел: труп целый день во дворе лежал, вокруг дети сидели, а по нему мухи ползали. Так его не то что на родину, в морг никто отвезти не хотел.
Меня бандиты научили о себе беспокоится в первую очередь. С виду тот же Белый — качок, весь из мозолей. Может омоновцу по телефону влепить:
— Мы твою жену, как старую грелку, порвем!
А сам, блин, каждые полчаса жене звонит:
— Лен! Все нормально? Ничего не было? Ну, будь…
Потому что каждому придурку не сообщишь, что ты от Рыбки, у тебя кости накачаны и ты крутой. Один раз такие неорганизованные придурки его квартиру почистили: не знали же, что он бандит. Даже не взламывали, а просто аккуратненько ключи подобрали.
Белый одного поймал и в подвале прижал: к трубе привязал, рот задраил и подвесил. Трое суток там с ним промучился, пока его родня не расплатилась. Столько бабок он с них снял!
Вообще, с рэкетом свяжешься, сразу попадаешь в большие бабки. Они так и говорят, почти нежно:
— Ну, мужик, ты в такие бабки попал! Ты себе не представляешь… Ты на меня будешь работать всю жизнь. Гляди, я счетчик включаю: с завтрашнего дня — десять процентов в день.
Эти рисковать не будут: они вообще на велосипедах не ездят. Все, что меньше четырех колес — от лукавого, потому что страховки для них никакой не придумано. Кому они, кроме себя, нужны?
По-моему, боятся там все, но все боятся по-разному. Андрей в страхе был спокоен:
— Ребята, нам звездец! Приезжал от Папы Чук и уже требовал проценты. Так что, Рыжий, будем скоро висеть на суках.
Плевать, что я всего-навсего водила. Я тоже буду висеть. На Пашу-бухгалтера только за то, что он подписывал бумажки для банка, навесили три тыщи баксов. На меня две тыщи. Просто раскидал Папа восемьдесят тыщ долга на всю нашу фирму — платите!
А наш Паша, Паша-Маша-растеряша, вообще был феномен донельзя. Окончил какие-то курсы, бабки обналичивал за мелкие проценты: в банк положит и тут же снимет, и всегда с выгодой. Он такие шуры-муры творил! Ему шел только процент от сделки, а оклада не было.
Паша был маленький, шустрый и все время смеялся. Он вырос в киевском бандитском районе, поэтому жил всегда с усмешкой. Говорил поговорками, бабка научила.
— Рыжий! Хрен с горы! У тебя колесо спустило.
— Врешь.
— Чего врешь — я сам взял и ниппель вывернул.
Я пошел смотреть — колесо целое. А Паша доволен:
— Все! Я в нормальном настроении, теперь можно работать.
Он как-то умудрился кулечки целлофановые списать как сгнившие. Гений! Но тоже бандит.
Машину я вожу классно. Любую. Участвовал в чемпионатах мира по радиоспорту, однажды даже засек позывные шпиона. На трубе играю с детства. После того, как я забросил трубу и установил на крыше огромные сверхмощные радиоантенны, соседи пожаловались отцу:
— Борода, уйми сына. Раньше мы от него глохли, а теперь телевизор посмотреть не можем.
Эти антенны такие помехи создавали в космосе — труба!
Зато я ни к кому не пристаю с вопросом, в каком году Пушкин написал «Конька-горбунка». Мне по барабану. Я до сих пор не пойму: если Герасим написал Муму, почему памятник поставили Лермонтову? Чудно же! Зачем мне эти проблемы?
У меня было здоровое сибирское детство: без комплексов, все время на свежем воздухе. И дальше не хуже. А как из армии пришел, ну, отгудели, как положено, со всей родней, а на следующий день мы с отцом в баню поехали. Он говорит:
— Поедем, возьмем водочки моей самодельной — и на дачу, в баню.
Ну, баня как стояла, так и стоит рядом с дачей. А свинью, которая там жила, отец зарезал: кормить нечем. Хе! Свинью-то! Да она и не в бане жила, а в утепленном сарайчике. Все строили сами: отец же плотник.
