К тому моменту, когда им подали кофе по-турецки, было решено, что Дарк должен делать карьеру на стороне правых. Причины были очевидны. Правые находились у власти и, по всей вероятности, не собирались с ней расставаться. Дарк, много лет занимавшийся бизнесом, знал немало нужных людей со связями в партийной машине. В то же время у левых процесс выдвижения кандидатов был утомительно демократичен и неразумно нацелен против тех, кто никогда не состоял в партии. «Все очень просто, Чарльз, – сказала Джулия, когда они выходили из ресторана. – Единственное, чем ты рискуешь, это на всю жизнь лишиться уважения своих друзей». И опять Дарк громогласно расхохотался.
Поначалу у него возникли трудности, но уже вскоре он выдвинулся кандидатом в сельском Саффолке, где умудрился отпугнуть от себя половину избирателей, поддерживавших его предшественника, беспечно брошенным замечанием по поводу местных свиней. Они с Тель-мой продали свой загородный коттедж в Глостершире и купили домик на окраине их избирательного округа. Политика открыла новые черты в характере Дарка, которые в бытность его владельцем фирмы звукозаписи, книгоиздателем и управляющим на телевидении оставались в тени. Всего через несколько недель он сам появился на экране, демонстративно возмущаясь несчастным случаем, произошедшим в его округе: пенсионер, которому отключили электричество, умер от переохлаждения. Нарушив неписаное правило, Дарк, отвечавший на вопросы корреспондента, больше обращался не к нему, а к телекамере, причем успел дать беглый обзор последних правительственных успехов. Он говорил, не закрывая рта. Две недели спустя он снова был в студии, уверенно опровергая самоочевидные вещи. Это произвело впечатление на друзей, помогавших ему делать первые шаги в политике. Его заметили в высших партийных кругах. В какой-то момент, когда правительство столкнулось с сопротивлением собственных заднескамеечников в парламенте, Дарк горячо отстаивал целесообразность принимаемых решений. С рассудительным и компетентным видом он выступал в защиту программ, нацеленных на то, чтобы поддержать богатых и предоставить бедным самим позаботиться о себе. После длительных размышлений и дополнительных викторин за обеденным столом Дарк решил выступить против сторонников смертной казни на ежегодной конференции по проблемам уголовного наказания. Смысл заключался в том, чтобы продемонстрировать не только жесткость, но и заботу о преступниках, жесткость и заботу. Он прекрасно говорил об этом во время радиодискуссии о законности и порядке и трижды срывал умеренные взрывы аплодисментов у слушателей в студии. «Тайме» процитировала его выступление в передовице.
В течение следующих трех лет Дарк посещал званые вечера и значительно поднабрался знаний в наиболее перспективных, по его мнению, областях – образовании, транспорте, сельском хозяйстве. Он старался не сидеть без дела. Так, он совершил прыжок с парашютом на благотворительном мероприятии и сломал себе голень. Все это зафиксировали телевизионные камеры. Дарк заседал в составе жюри, присуждавшего знаменитую литературную премию, и выступил с опрометчивыми выпадами в адрес его председателя. Ему доверили внести на рассмотрение местный законопроект, объявлявший преступниками водителей-мужчин, делающих попытку завязать знакомство на улице. Из-за недостатка времени на подготовку законопроект провалился, но о Дарке заговорили бульварные газеты. И все эти годы он ни на минуту не умолкал, многозначительно поднимая указательный палец, высказывая мнения, о которых никогда раньше не задумывался, демонстрируя возвышенно-пророческий стиль представителя своего времени: «Полагаю, что выражу всеобщее убеждение в том, что… », или: «Никто не станет отрицать, что… », или: «Правительство совершенно ясно дает понять, что… » и т. д.
Дарк написал заметку в «Тайме» с обзором первых двух лет действия закона о лицензировании бродяжничества и, сидя в восхитительной гостиной на Итон-сквер, прочитал ее вслух Стивену: «Благодаря этому закону удалось не только решить проблему социального балласта, но и переложить заботу о бедных на более бережливый, более здравый сектор общественной благотворительности, создав тем самым идеальную модель в миниатюре, на которую следует ориентироваться всей экономической политике правительства. Десятки миллионов фунтов сэкономлены на выплатах по социальному обеспечению, а множество мужчин, женщин и Детей на своем опыте познали опасности и волнующие преимущества экономической самостоятельности, традиционной для делового мира нашей страны».
Стивен нисколько не сомневался в том, что рано или поздно его другу наскучит политика и он возьмется З а что-нибудь еще. Сам Стивен с показной гримасой отвращения насмехался над оппортунизмом Чарльза.
— Если бы ты решил тогда примкнуть к другой стороне, – как-то сказал он Дарку, – то сейчас не менее страстно добивался бы национализации лондонского Сити, сокращения расходов на оборону и ликвидации частного образования.
Дарк хлопнул себя по лбу, притворяясь, что изумлен наивностью Стивена:
– Дурачина! Я же поддерживаю эту программу. Потому-то за меня и проголосовало большинство. Им не важно, что я думаю. Я получил мандат в обмен на определенные требования: более свободный Сити, больше оружия, хорошие частные школы.
– Но ведь на самом деле ты этого не хочешь.
– Конечно же нет. Но я на службе!
И они рассмеялись, подняв бокалы с виски.
Но в сущности, под циничными насмешками Стивена скрывалось восхищение тем, как стремительно Чарльз делал свою карьеру. Стивен не был знаком с другими членами парламента, а Дарк уже получил некоторую известность в узких кругах и с видом посвященного небрежно рассказывал о пьяных дебошах и даже драках в баре Палаты общин, о мелких нелепостях парламентского ритуала и небезупречном поведении членов кабинета. И когда наконец, после трех лет трудов в телевизионных студиях и на званых обедах, Дарк стал младшим министром, Стивен почувствовал искренний восторг. Стоило его старому другу занять высокий государственный пост, как деятельность правительства стала казаться Стивену почти что человеческим процессом, а сам он проникся уважением к земным благам. Теперь по утрам перед домом на Итон-сквер дежурил лимузин, пусть довольно маленький и обшарпанный, на кото ром министр ездил на службу, а в манеры Дарка вкрался налет усталой властности. Иногда Стивен думал, удалось ли Чарльзу окончательно усвоить мнения, которые он с такой легкостью выдавал за свои.
* * *
Двери Стивену открыла Тельма.
– Мы на кухне, – сказала она и повела его за собой через холл, но на полдороге передумала и остановилась.
Стивен показал рукой на голые стены, на грязные серые прямоугольники, оставшиеся в тех местах, где висели картины.
– Да, рабочие уже начали выносить вещи. – Тельма увлекла его в гостиную и заговорила быстро и тихо: – Чарльз сейчас очень раним. Не задавай ему вопросов и не напоминай, что он виноват, бросив тебя с этим подкомитетом.
С тех пор как Дарк занялся политикой, Стивен стал видеться с Тельмой гораздо чаще. Он составлял ей компанию по вечерам и пытался немного разобраться в теоретической физике. Ей нравилось делать вид, будто У нее со Стивеном установились более тесные отношения, чем с мужем, будто между ними существует особое, тайное понимание. Это не было флиртом, скорее знаком доверия. Стивена это смущало, но сопротивляться он не мог. Он и теперь кивнул, радуясь, что может доставить ей удовольствие. Чарльз был ее трудным ребенком, и Тельма часто прибегала к помощи Стивена: один раз – для того, чтобы не дать министру напиться нака нуне парламентских слушаний; другой раз – чтобы отвлечь его за обеденным столом от подтруниваний над ее молодой подругой-физиком, убежденной социалисткой.
– Расскажи мне, что случилось, – попросил Стивен, но она уже вернулась в гулкий холл и заговорила нарочито строгим тоном:
– Ты только что вылез из постели? У тебя ужасно бледный вид.
Она отмахнулась от его возражений, давая понять, что позже ему все равно придется сказать ей правду. Они продолжили свой путь через холл, спустились на несколько ступеней и миновали дверь, обитую зеленым сукном, которой Чарльз обзавелся вскоре после того, как получил пост в правительстве.
Экс-министр сидел за кухонным столом перед стаканом молока. Он встал и шагнул навстречу Стивену, вытирая испачканные молоком усы тыльной стороной ладони. Он заговорил веселым, неожиданно мелодичным голосом:
– Стивен… Стивен, столько всего изменилось. Надеюсь, ты отнесешься с пониманием…
Впервые за очень долгое время Стивен видел своего друга без темного костюма, рубашки в полоску и шелкового галстука. В этот раз на нем были свободные вельветовые брюки и белая майка с короткими рукавами. Он казался стройнее и моложе; без умело скроенного пиджака плечи его выглядели более хрупкими, чем обычно. Тельма налила Стивену стакан вина, Чарльз указал на деревянный стул. Все трое сели, положив локти на стол. Наступило неловкое молчание, словно никто не решался заговорить о каком-то важном известии. Наконец Тельма сказала:
