– Так, в юношах ходил в школу “Динамо”…” Что я сморозил? В какое “Динамо”? В юношеские секции стадиона “Буревестник” я ходил. Бегал, играл на “Буре” в футбол, зимой надевал там “норвеги” и “гаги”. “Буревестник” сто лет, наверное, украшал Москву в Самарском переулке в десяти минутах хода от моего дома. Теперь нет ни “Буревестника”, ни Самарского переулка. С чего в голову мне пришло “Динамо”? Позже я решил, что своими школьными годами и динамовской секцией я просто попытался увернуться от лишних интересов. Про мой университетский диплом в Турпасе не знали (трудовая книжка В. Н. Куделина осела в Тюмени), общество “Буревестник” было студенческим, и потребовались бы объяснения, почему я занимался спортом на “Буре”, вот тогда и выпрыгнуло это “Динамо”. А я болел-то не за “Динамо”, а за “Торпедо”, но, видимо, в ту пору мне совершенно никого не хотелось допускать в свое московское прошлое. И вот после игры с салымскими прозвище Москвич от меня отпало, а приклеилось новое – Динамо: “Привет, Динамо!”, “Динамо, ты не на танцы?” Понятно, что и по трассе, хотя бы от Салыма и до Оби, пошли дурацкие слухи о том, что в Турпасе, в СМП, завелся какой-то динамовец, чуть ли не игравший некогда за мастеров. Естественно, я клял себя за футбольные подвиги, но изменить ничего уже не мог. Скоро явился по мою душу (или – по мои ноги) спортивный инструктор из Тобольска и сообщил, что меня будут пробовать в сборную участка. Я взъерепенился, заявил, что приехал в Сибирь строить дорогу и прочее, что с салымскими у меня вышло случайно, здешним советами я постараюсь помочь, а насчет всяких сборных – извините! “Посмотрим, посмотрим, – заявил инструктор. – Есть и комсомольская дисциплина!”
Позже, в июле, августе и сентябре, мне все же пришлось выезжать на местные спартакиады. Интерес к моим спортивным возможностям проявил Вадим Константинов, если помните, начальник комсомольского штаба стройки.
А его дурачить и тем самым вызывать у него новые подозрения я не хотел. А потому несколько раз бегал спринт и средние, играл в волейбол и футбол в Тобольске, Тюмени и Сургуте.
В Тобольск я теперь рвался.
Прораб и мастера мои не то чтобы на меня дулись (матерились в мыслях), но все же они явно держали меня за работника особенного. Коли он у начальства на заметке как спортсмен, то что с него спрашивать? Однако все я исполнял с толком и старанием и – мастеровые люди скоро признали – умело, на четверку с плюсом, а то и на пятерку. Да и на стадионе, все видели, я не халтурил. А потому к моим отлучкам (они и не были долгими – сутки, двое, ну три дня) относились без ворчаний и даже поощряли наставлением: “Нас там не подведи!” В том времени по душе мне было отношение моих сверстников к спорту. Нынче в почете и корысти олимпийские и денежные дисциплины (для исключительных), все же остальные наши граждане помоложе – качок на качке, нога свистит над виском врага. Опять же мода, средство для престижа и профессиональных удач, непременное добавление к мобильному телефону и тонированным стеклам иномарки. Ворчу, ворчу, пожилой человек, вот и ворчу… Ко всему прочему в ворчании моем сказывается давнее отношение, свысока и даже с чувством жалости любителей открытых пространств – бегунов, футболеров, всадников – к силовикам, борцам и штангистам, легких атлетов – к тяжелым, к натужникам, или в обиходе у нас к п… (не могу на бумаге воспроизвести это слово, неизящно), ну скажем, к ветрогонам либо к ветродуям, или, выражаясь стилем кроссвордовых загадок, к отравителям воздуха в зале. Но опять же ворчу, ворчу. Стало быть, досадую. Или даже завидую. Но качкам – качково. А их нанимателям – тренажерные залы и фитнес-центры. И прекращаю ныть… В пору же моей турпасской жизни мне было приятно расположение молодых людей к трате своих энергий (работа – сама собой) на беговых дорожках, на игровых площадках, стадионы были живые, шумные, цветные. Простодушные чувства, но что было, то было. Профсоюзами проводились всевозможные соревнования и турниры “низовых производственных коллективов”, где борьба шла именно не “за корову”, а удовольствия ради. Ну и за какую-нибудь салатницу с гравировкой по серебру.
Вот и я был взят под присмотр профсоюзных и комсомольских, естественно, старальцев и включен в сетку не только тюменского, но и западносибирского календаря – бег, футбол, волейбол, зимой – лыжи. Однако я выговорил право на некую независимость. И мог, сославшись хотя бы на нужды бригады, поездки выбирать.
От Тобольска я ни разу не отказывался.
Уже в первый свой футбольный приезд в Тобольск (бежал еще и эстафету, сто и двести метров) я получил указание судьбы. Городской Тобольский стадион главной своей трибуной (в шесть рядов) совмещался с белеными стенами Гостиного кремлевского двора. В оконных проемах второго этажа Гостиного двора, заложенных кирпичом, крепились раскрашенные эмблемы спортивных обществ, в их числе и нашего ведомственного “Локомотива”. А под эмблемами бежали желтые слова на синей ленте: “Счастливых стартов в учебе, труде и спорте во имя нашей великой Родины!”
Под сводами же тобольского Гостиного двора лежали бумаги Сибирского архива.
Сколько раз приходилось мне потом вспоминать слова желто-синего приветствия: “Счастливых стартов в учебе, труде и спорте!” Когда с усмешкой. Когда с горечью.
Соседство стадиона с Гостиным двором не было для меня открытием. Во время шефского праздничного посещения Тобольска я, естественно, не мог не заметить трибуны и футбольные ворота. Показал их Марьину. Большинству здравомыслящих людей присутствие стадиона на Соборной площади в Москве или рядом, на Ивановской, показалось бы неуместным или даже кощунственным. А тобольская София, как Успенский собор для России, была духовным столпом и покровом для всей Сибири, от Урала и до Аляски. Мы тогда с Марьиным повздыхали, попечалились, а эпизод со стадионом в статью включить забыли. Да и не нашлось бы у районного городка денег вывести стадион в какое-либо иное место. Вот и занимал он бывшую торговую площадь бывшей сибирской столицы, примыкая южной своей трибуной к Гостиному двору, западным боком находясь на расстоянии метров тридцати урезанной им же Красной площади от огромного сооружения средневекового оборонного вида, глухо называемого горожанами Тобольским тюремным замком (но о нем старались помалкивать).
В первый свой приезд в Тобольск я как следует и не рассмотрел Гостиный двор. Потом было время почитать о нем. Положение Тобольска притягивало к нему купцов из государств дальних и странных. Караваны с товарами приходили сюда из Китая, Индии, Персии, бухарцы же обустроили в городе торговую слободу. А потому и возник здесь меновый или Гостиный двор, второй (местное непоколебимое убеждение) по размаху и коммерческой энергии после Гостиного двора московского. В мучимом пожарами Тобольске при замене деревянных строений на каменные одним из первых по чертежу Ремезова и встал в Кремле наш Гостиный двор. Нынче он был не только искажен, но и изуродован переделками. Однако своеобычность его угадывалась. Строили его как русскую крепость – башни, почти боевые, с шатровыми кровлями и машикулями. И как восточный караван-сарай – торг во внутреннем дворе, аркады галерей (внизу – лавки и кладовые, над ними – купеческие номера, попросту – кельи). Европа и Азия. Опека двуглавой птицы, взирающей на запад и на восток… Увы, шатры башен были утрачены, арки двух ярусов заложены, в номерах и палатках пробиты прямые анфилад: устраивали присутственные места, а потом и архивные службы.
Все эти мизерно существенные для многих подробности я привожу здесь исключительно по причине приязненной слабости к тобольскому Гостиному двору. Отчего она возникла, прояснится позже.
А в тот день, когда я прочитал пожелание “счастливого старта”, я вышел на поле в команде сэмпээшников против мостовщиков. В старом фильме на манер “Вратаря” “Рельсы” бились бы с “Мостами”. Макушкой трудов строительно-монтажного поезда считалась укладка рельсов, мостовщики же, понятно, седлали Иртыш, Обь, а уж потом какие-нибудь Уренгой и Надымы.
Болельщиков на трибунах и у кромок поля собрались сотни, я давно не играл при столь оживленном внимании публики. С первых же минут раздались возгласы: “Дуля! Дуля!”, призывающие, по моим понятиям, сейчас же всадить “дулю”, то есть гол. Потом сообразил, что призывы эти звучат лишь при атаках “Мостов”, а от нас “дули” никто не требует и, возможно, не ожидает. Это меня раззадорило. В перерыве мне разъяснили, что обид на зрителей держать не надо, они справедливы, а возгласы их обязаны взбодрить всетюменского любимца, центрфорварда “Мостов”, имеющего фамилию именно Дуля. Я уже имел возможность понять, что это за “девятка” играет против нас. И в командах мастеров таких таранных центровых, да еще и с умным ударом, видеть приходилось редко. Но не трудно было сообразить, в чем слабости Дули по имени Федор. Я принялся давать советы ребятам, опекавшим его, мол, играйте на опережение, не давайте мячу долетать до “девятки”, он засохнет, сам же мяч добывать не станет. Но кто я был таков, чтобы лезть с советами к ветеранам сборной “Рельсов”? Выскочка по чьей-то прихоти, да еще и с сомнительной легендой какой-то турпасской провинции. Но к прощальному свистку на меня уже не косились. Я волок игру и забил два мяча, один, правда, добил с пяти метров, второй же влепил из-за штрафной площади под планку. А любимец сибирских народов Дуля всадил нам три гола. При ничейном раскладе, три на три, мы тогда и разошлись.
