Он качнул головой, отгоняя воспоминания и заставляя себя сосредоточиться на том, что ему предстояло сделать сейчас, чтобы охладить сердце Джованни и остановить его.
Триш, наверное, все еще ждет в коридоре…
Да, конечно.
Куда мы отправимся отсюда? Есть ли такое место, куда можно уехать вместе? А хочу я уехать с ней? А она со мной?
Наверное, нет.
Секунду-другую он задержался на гладкой, как лед, и, как лед, холодной совершенной простоте этой мысли. Почти безразлично, даже с некоторым удовлетворением, что пришел к ней, точно альпинист, озирающий вершину, когда восхождение завершилось.
Наверное, нет.
Значит, так. А дальше что? Он представил себе знакомое лицо Элизабет: овал, тени, изгиб бровей, некогда любимое подергивание уголков ее рта, которое предшествовало улыбке, непринужденную свободу ее движений.
Элизабет, Этьен, Лиза.
И Деон?
Я не знаю.
— Охлаждать дальше, профессор? — спросил техник у машины «сердце-легкие».
— При какой температуре началась фибрилляция?
— На двадцати пяти градусах, сэр.
— Хорошо. Так и оставьте.
Теперь ему предстояло имплантировать аорту так, чтобы компенсировать заращение трехстворчатого клапана. Они с Мулменом получили материал для трансплантации в полицейском морге — аортальный клапан и кусок аорты длиной в три дюйма, взятый у девочки, которую сшибла машина, когда она каталась на велосипеде. Ее убитые горем родители все же нашли в себе силы дать разрешение на изъятие аорты. В отделении радиотерапии сосуд отстерилизовали облучением из кобальтовой пушки, и теперь он лежал в ванночке на столе с инструментами. Одним концом его надо подсоединить к левой легочной артерии, а конец с клапаном к разрезу в правом предсердии.
— Как, по-вашему, — спросил он Мулмена, — взять нам за образец французов и завести его под аорту или наложить связку, как мы делали в лаборатории?
За Мулмена ответил Питер Мурхед.
— Может быть, французский метод лучше, Деон?
— Откуда это следует? И потом, почему мы должны просто копировать их?
И он наложил имплантируемый сосуд над аортой. Он не мог бы объяснить почему. Так действительно было лучше? Или он просто хотел сделать по-другому? Внести в операцию что-то свое?
На собаках так получалось лучше, сказал он себе. Правда, у собак грудная клетка глубже, но места под грудиной, по-видимому, вполне достаточно. Конечно, этот метод даст хороший результат, как каждый раз давал на собаках.
Триш ждет за дверью.
Элизабет сейчас дома и тоже ждет.
«Нельзя повернуться спиной», — сказал Филипп.
Сможет ли Филипп сохранить это убеждение, когда будет обрабатывать гнойные раны, вправлять вывихи и лечить хронические болезни цветных жителей унылого, открытого всем ветрам поселка на задворках Бофорт-Уэста? Сумеет он наглухо захлопнуть дверь между собой и своим прежним миром?
И снова вернулась эта мысль: бросить его одного или встать рядом с ним?
Причины, по которым мне лучше было бы остаться в стороне, сохраняют свою вескость. Он в любом случае уедет, так есть ли смысл в последнюю минуту брать на себя роль мученика? Да и не было бы это наиболее легким выходом? Сказать им: ну, хорошо, в этом участвовал и я. Если вы вынуждаете его уйти, то, раз я помогал ему, вам остается заставить уйти и меня. И тогда я смогу бросить все, одним махом избавиться от проблем, уехать, куда мне заблагорассудится. Оставить жену, детей, больных, клинику, коллег, вечные свары — весь этот проклятый клубок. И с чистой совестью. Я отстаивал справедливость, и не моя вина, что все так произошло.
Но что труднее: жить с чистой совестью и не знать проблем или же с нерешенными проблемами и ощущением вины, вечно сомневаясь в истинности своих мотивов?
Действительно ли это предательство? Что бы я ни предпринял, ничего уже изменить невозможно.
Накануне вечером, вдруг возмутившись от сознания своей беспомощности, он набрал номер телефона.
Мужчина, взявший трубку, разговаривал настороженно, особенно когда узнал о цели звонка. Однако в конце концов он согласился принять Деона на несколько минут, и через два часа Деон остановил машину перед домом П. Джуберта, члена парламента от националистов, который был отцом девочки по имени Мариетт и однажды подарил белого игрушечного кролика черному малышу.
Джуберт держался с ледяной вежливостью. Они сидели в его гостиной, уставленной массивной полированной мебелью африканского ореха. Ни его полная добродушная жена, ни дочка не вышли к неожиданному гостю.
На вопросы Деона он ответил коротко:
— Мариетт чувствует себя отлично. Благодарю вас. Наш врач смотрел ее на прошлой неделе и сказал, что все прекрасно. — После этого он еще плотнее сжал губы и сморщил длинный нос, словно уловив неприятный запах. Соблюдать условности было ни к чему.
— Вас, наверное, удивило, почему я обратился к вам в связи с опытами профессора Дэвидса, — сказал Деон.
Проницательные глаза с некоторым самодовольством обвели взглядом внушительные и топорные (хотя, скорее всего, дико дорогие, решил Деон) кресла, сундуки и стеклянные горки. На него Джуберт не посмотрел и только неопределенно кивнул.
— Дело в том, что мне известно, каким влиянием вы пользуетесь. И если вам станет ясна цель этих экспериментов, вы поймете, насколько необходимо, чтобы профессор Дэвидс продолжал свою работу. Не говоря уж о впечатлении, которое это произведет за границей.
Опять наступила долгая пауза.
— Эта работа не отвечает интересам Южной Африки.
— Как вы можете утверждать это, не зная, в чем она заключается? — с вызовом воскликнул Деон.
— Она противоречит учению церкви, — продолжал Джуберт, словно Деон его не перебивал.
Переубедить этого человека было невозможно. В конце концов Деон в ярости ушел (в ярости и на себя за то, что явился сюда, что склонился перед врагом). Джуберт проводил его до автомобиля. И только когда они стояли у машины, в нем мелькнуло что-то человеческое.
— Я сожалею, что не могу помочь вам. Особенно после того, что вы сделали для моей девочки.
— Вы ничем мне не обязаны, — не сдержался Деон. — Я прошу только выслушать и подумать.
— Очень жаль, что вы примешали к этому политику.
Деон поглядел на него с недоумением.
— О чем вы, черт побери, говорите? О политике никто и не заикался.
— Английские газеты. Они утверждают, будто мы преследуем этого врача потому, что он цветной. И теперь мы уже не можем отступать.
Деон понял. Памятуя о своей политической карьере (и может быть, вожделенный пост министра совсем уже близок), П. Дж. Джуберт, член парламента, не мог себе позволить выступить в поддержку цветного.
Какие мы странные существа, размышлял Деон. Наша техника дает средства для достижения нашей извечной мечты об обществе изобилия. И тем не менее половина мира голодает. Мы в состоянии посылать ракеты в загадочный мрак космоса или исследовать тайны человеческого тела, как делаю я. И тем не менее мы способны равнодушно смотреть на чужие страдания. Наше нравственное чувство не изменилось. Подобно животным, к которым принадлежим, мы продолжаем подчиняться законам самосохранения, лежащим вне сознания.
Это было еще одно предательство. Но только на этот раз оно оказалось почти желанным. Ведь абсолютное предательство ведет к абсолютному одиночеству? И не станет ли одиночество первым шагом на пути к духовному возрождению?
А может быть, к искуплению моего собственного вероломства?
Филипп сказал: «Нельзя повернуться спиной».
А давным-давно человек средних лет, теперь уже старик, сказал юноше, теперь мужчине средних лет: «Мы можем только пытаться».
Не знаю.
Но, говоря «не знаю», ты подразумеваешь, что никогда не узнаешь, или же этим словам сопутствует безмолвная клятва «я найду ответ».
Эта мысль поразила его настолько, что его руки на миг замерли, так что Мулмен и Питер Мурхед с недоумением взглянули на него.
Ну, конечно, подумал он. Именно так.
«Не знаю, но найду ответ».
Он улыбнулся под маской неожиданной иронии этого открытии. Он обдумал его во всех аспектах и с величайшим тщанием — точно так же, как шовный материал, с помощью которого он только что закрепил имплантат.
Я должен это сделать. Любой ценой! Как я могу знать, если не испытал сам? Я найду ответ. Филипп и я, мы встанем вместе, как братья, перед нашими обвинителями и вместе заглянем в неведомое.
Будь я проклят, если поеду с ним в Бофорт-Уэст, ведь (тоже с иронической улыбкой) мне не надо будет никуда уезжать, так как очень-очень сомнительно, чтобы они что-нибудь со мной сделали. Конечно, Снаймен будет торжествовать — и я, а значит, и все кардиологическое отделение на время окажемся в немилости. Но единственной реальной ценой будет мужество встать на сторону Филиппа.
