Евангелист быстро управился с замками. Крольчиха, чуть приоткрыв дверь, ласково позвала:
— Джудди, это я.
Овчарка несколько недоверчиво посмотрела на Крольчиху и принюхалась.
— Свои, свои, — сказала Крольчиха и погладила овчарку. Та заскулила. Крольчиха взяла ее за ошейник, отвела в уборную и закрыла.
— Зверюга, — процедил Евангелист. — Кокнуть бы ее. Где патефончик?
Они прошли в спальню. Патефон стоял на своем обычном месте. Евангелист взял его, поставил на кровать и открыл.
Патефон был пуст.
— Где же твоя шкатулка? — зарычал Евангелист.
— Здесь была, — растерянно пробормотала Крольчиха. — Вот жид пархатый! Да вот же она!.. — И показала на трюмо.
Там стояла шкатулка красного дерева. Она была закрыта, и Евангелисту пришлось порядочно повозиться, прежде чем он справился с хитрым замочком.
— Да бери ты, и валим отсюда, — поторапливала его Крольчиха, прислушиваясь, как беснуется в уборной овчарка.
Однако Евангелист во что бы то ни стало хотел посмотреть, что в шкатулке. Интуиция и опыт уже подсказывали ему, что там ничего нет. К тому же она была подозрительно легкой. Так и вышло — в шкатулке сиротливо лежали одно колечко с явно поддельным камешком и дешевенькие сережки.
— Для таких идиотов, как мы, и оставил! Неужели уплыло все? — разочарованно сказала Крольчиха, оглядываясь.
— Не уплыло, — уверенно сказал Евангелист. — Просто перепрятано. Колонул, наверно, тебя.
Квартира состояла из двух комнат и была забита старинной мебелью, коврами, картинами. Огромный шкаф между тем был почти пустой: три-четыре платья, изрядно поношенный костюм и шуба. На тряпки Лева тратиться не любил. На полочках, на столиках, на секретере — повсюду стояли всякие безделушки, дорогие, должно быть, но Евангелист искал драгоценности. Он был уверен, что они где-то в доме. Крольчиха время от времени поглядывала в окно. Балда торчал на месте.
Перетряхнули все, что можно было перетряхнуть. Трижды обыскали комнаты, кухню, ванну — ничего. Андрей высказал предположение, что драгоценности могут быть спрятаны в сливном бачке, но в уборную заглянуть было невозможно: овчарка буквально взбесилась там.
Всем было ясно, что найти драгоценности можно разве случайно. Лева мог спрятать их где угодно. Или у него есть потайной сейф. Но тогда почему он хранил их в патефоне?.. Проверили за картинами, отодвинули диван. Пусто.
— Берем хоть эту дребедень, — презрительно сказал Евангелист, показывая на безделушки, — и рвем когти. — Он взял маленькую серебряную статуэтку. — Дон-Кихот на своей кляче, — повертел ее, хмыкнул и сунул в портфель. — Давай, Племянник, складывай что приглянется. С паршивого жида хоть шерсти клок.
Они набили портфель и пошли к выходу. Дверь в спальню была открыта настежь. Андрей машинально заглянул туда. Какая-то несообразность остановила его, задержала внимание.
— Постойте-ка… — Он понял, в чем дело. Кровать, на которой валялся перевернутый вверх дном патефон, была не прибрана, как будто с нее только что встали. Поверх одеяла лежало скомканное покрывало. А вот подушки почему-то не примяты, а, наоборот, взбиты. Похоже, постель нарочно привели в беспорядок…
Андрей шагнул в спальню, снял с кровати патефон и откинув одеяло, увидел чем-то набитую наволочку.
— Ну молоток! Ну голова! — выдохнул Евангелист. — А Лева не дурак, — повернувшись, сказал он Крольчихе. Он вывалил из портфеля на кровать безделушки и запихал туда наволочку с драгоценностями.
Андрей, уходя, все-таки положил в карман Дон-Кихота, уж очень он был симпатичный, смешной.
Евангелист, выйдя из парадной, перешел улицу и направился к трамвайной остановке. Балда шел следом в некотором отдалении, прикрывая его. Крольчиха, а за нею и Андрей пошли в противоположную сторону. За углом сели в троллейбус, однако ехали врозь, каждый сам по себе, и лишь когда через несколько остановок вышли из троллейбуса и нырнули в темный переулок, Крольчиха задержалась и дождалась Андрея.
— Умница, — сказала она. — Князева наука, сразу видно. Но как ты допер?
— Сам не знаю. Подозрительно показалось, что постель разобрана, а подушки не смяты. И покрывало лежит…
— Все видели, а допер один ты.
Где-то поблизости раздались громкие шаги. Так могли стучать по мостовой только подкованные сапоги. Крольчиха вмиг преобразилась, схватила Андрея за руку и закричала:
— Шалопай! Бандит! Сколько раз я тебе говорила, чтобы не шлялся по ночам!.. Вот был бы отец живой, он показал бы тебе!.. А ну пошли сию минуту домой!.. — Она тащила Андрея, а он делал вид, что упирается.
— Не пойду…
— Пойдешь, я еще с тобой справлюсь!
Рядом появились два легавых:
— В чем дело?
— Вот, заберите его! — сказала Крольчиха вроде даже с радостью. — Мать с ума сходит, день, и ночь работает, чтобы накормить эту ораву, а он!.. У-у.. — Она замахнулась на Андрея, но не ударила и почти натурально всхлипнула: —Лучше пусть в тюрьме сидит. Где ты шлялся, я тебя спрашиваю, уродина ты проклятая?..
— В кино был.
— В кино! Знаю я твое кино. Дошляешься…
— Что же ты мать обижаешь? — укоризненно покачал головой один из легавых с сержантскими лычками на погонах. — Нехорошо, парень.
— Честное слово, я был в кино.
— Уж я тебе покажу дома такое кино!.. — выкрикнула Крольчиха и снова потянула Андрея за руку.
Легавые постояли, посмотрели им вслед, обменялись мнениями насчет того, что страшное это дело — безотцовщина, совсем подростки распустились, и пошли продолжать обход, охранять спокойствие и безопасность граждан. Их дело ловить хулиганов, жуликов, задерживать подозрительных, а мать с сыном сами как-нибудь разберутся, тут ничем не поможешь.
Когда Крольчиха и Андрей вернулись на хату, Евангелист с Балдой были уже там. Содержимое наволочки валялось на столе. Золотые монеты, кольца, брошки, кулоны, крестики, браслеты… Все это богатство сверкало, переливалось, завораживало.
— Кусков на сто, гад буду! — восхищенно сказал Балда. — Смотри-ка, царь! — Он взял монету и долго разглядывал ее.
— Тут пахнет не ста кусками, — проговорил Евангелист. — Тут раз пять по сто кусков. Думать, кореша, надо, куда загнать. В Питере нельзя, сгорим без дыма и огня. Жидовня сейчас забегает, замечет икру.
— Был в Москве один барыга, — сказала Крольчиха, — но хрен его знает, может, загнулся давно. Старик уже.
— Они не загибаются, — усмехнулся Балда. — Им страшно.
— Надо выяснить.
Андрей не принимал участия в обсуждении. И на драгоценности, рассыпанные по столу, смотрел равнодушно. Что-то сломалось в нем. Он не испытывал ни гордости за себя — ведь он же, он нашел! — ни чувства удовлетворения. Ему было безразлично. Он полез в карман за папиросами и — вытащил статуэтку Дон-Кихота. Нет, он понятия не имел, что это очень ценная вещь — статуэтка просто нравилась ему.
_ Покажь, что за штуковина. — Балда протянул руку. Повертел Дон-Кихота и, покачав головой, сказал: — Во гад, как настоящий. Прямо комик жизни, злодей на сцене.
Ну, у кого какие мыслишки имеются? — спросил Евангелист.
— А Леве и толкнуть, — неожиданно предложил Андрей.
— Чокнулся, что ли?! — испуганно воскликнул Балда и вскочил. — Во дает Племянник!.
— Сиди смирно, — сказал Евангелист. — Сдается мне, что Племянник дело толкует… К легавым Лева не побежит — это факт, и гроши ему до фени. А за эти вещички он удавится. А ты как мыслишь, мать?
— Тут покумекать надо, — с сомнением ответила Крольчиха.
— Надо, — согласился Евангелист. — Хорошенько надо. Присмотрим за Левой и за его жидовней и тогда решим. А пока ложимся тихо на дно. Племянник, ты рвешь когти?
— Да, — кивнул Андрей, — Поеду.
— Валяй. Через месячишко приваливай обратно, к тому времени толкнем это барахлишко, получишь свою долю.
Андрей, глядя на «барахлишко», подумал вдруг, что неплохо бы подарить что-нибудь из этого Валентине Ивановне, а то с пустыми руками и ехать неудобно. Ему приглянулась камея, оправленная в золото.
— Можно, я возьму? — спросил он, беря камею. — Подарю хозяйке, у которой жили. Она за могилой присматривает…
— Бери, какие дела, — разрешил Евангелист. — здесь всем хватит и еще останется. — Он усмехнулся. — Еще какую-нибудь хреновину возьми, загонишь на Урале. А гроши-то у тебя есть?
— Немного есть.
— Я могу куска два дать, — сказала Крольчиха. — Потом сочтемся.
— На том свете пирожками с ливером, ха-ха! — рассмеялся Балда.
Евангелист молча ударил его ладонью в лоб.
— Ты чего, я же пошутил…
— И я пошутил, — сказал Евангелист.
Андрей оставил у себя камею и Дон-Кихота.
НИЧЕГО на первый взгляд не изменилось на станции в Койве. Тот же вокзал, покрашенный в грязно-коричневый цвет, как почти все провинциальные вокзалы России, тот же кипятильник с сохранившейся надписью: «Бесплатно», та же торговая палатка, которая никогда, кажется, не открывалась. И в зале ожидания, куда Андрей заглянул любопытства ради — делать ему там было нечего, — тоже все осталось по-старому: скамейки с. вырезанными навечно буквами «НКПС» (теперь Андрей знал, что означают, а вернее — означали эти буквы), гофрированная «голландская» печка, чистая до уровня, куда уборщица могла дотянуться рукой, бачок с не меняемой неделями водой, отчего вода пахла, болотом, помятая кружка на цепочке…
