Ближе к осени ветер на аллеях усилился и погнал в сторону особняка первые желтые листья. Временами ветер достигал такой силы, что потрескивали и стонали деревья, а особняк запружали горы шуршащей листвы. Самое странное — те ветры постоянно меняли направление, а случалось, и неслись навстречу друг другу, и тогда, сталкиваясь, образовывали непредсказуемые вихри. Это явление чем-то напоминало мое ветреное отношение к Вере.
В один из вечеров, во время «чаепития втроем», приехал отец сестер, мужчина с умным, интеллигентным лицом.
— Папа! — Вера бросилась к отцу, прижалась к нему, заплакала. — Я так соскучилась!
— С приездом, отец! — Наташа подошла, чмокнула отца в небритую щеку и представила меня.
Мужчина тепло пожал мне руку, назвался Петром Владимировичем и, доставая из портфеля бутылку водки, спросил:
— Так чей вы поклонник? Мечтательницы Веруни или нашей хозяйки, замечательной Матрены — Наташи?
— Угадай! — усмехнулась Наталья, но тут же выпалила: — Ну, конечно, Веруни! Зачем мне поклонники? Вот еще!..
…Я засиделся до полуночи. С Петром Владимировичем мы выпили всю водку и еще полбутылки какой-то наливки, которую он достал из шкафа и назвал «заначкой от дочерей». Петр Владимирович рассказал о БАМе — «великой стройке, которая никому не нужна»; рассказал легко, с юмором, подтрунивая над «высоким начальством» и над собой, то и дело прерывался, интересовался московскими новостями.
— Самую большую новость ты знаешь — у Веруни появился поклонник, — смеялась Наташа, пуляя в меня из невидимого пистолета.
Подыгрывая ей, я кивал, но про себя думал, что мое появление в этой семье и в самом деле событие.
Когда я уходил, Вера решила меня проводить и вышла в коридор накинуть плащ.
— Уж ты береги мою дочку. Она, Веруня, хорошая, — сказал мне Петр Владимирович на прощанье.
Когда мы вышли, в лицо ударил шквальный ветер. Старые деревья раскачивались и трещали, молодые клонились чуть ли не до земли, ветви неистово били по дворовым пристройкам — это был мощный натиск стихии. Пригнувшись, мы ступили в аллею, Вера стиснула мою ладонь и поежилась.
— Какой сегодня сильный ветер. Скоро осень. Но папа приехал, теперь все будет хорошо… Папа часто выпивает. После смерти мамы стал… Вы, пожалуйста, не выпивайте с ним. Ему нельзя, у него здоровье неважное, — вой ветра заглушал ее слова.
Мы дошли до следующей аллеи, которая вела к метро, я поцеловал Веру в щеку.
— Беги домой, а то мне придется провожать тебя обратно.
— Ага! — Вера послушно кивнула, но на мгновенье замерла и вдруг всхлипнула.
— У меня такое предчувствие, что мы расстаемся навсегда… Не бросайте меня! Мне без вас будет плохо…
В метро, подогретый выпивкой, я почувствовал, что мои мысли скачут между обезоруживающей просьбой Веры и свободой, которую я имел до встречи с ней. Потом внезапно налетевший смерч унес особняк вместе с его обитателями куда-то в Исландию и передо мой одна за другой возникли прежние мои подружки, веселые, жизнелюбивые, без всяких комплексов — мы легко сходились, беспечно проводили время и так же легко, без выяснений и взаимных обид, расставались… Потом тот же смерч, каким-то непонятным образом вернул особняк на место и я увидел Веру, Наташу, их отца, и ударился в размышления: «каждая семья — микрогосударство со своими законами, вождями, друзьями; посещая эти государства, надо уважать чужие обычаи, нравы, и нельзя просто так вторгаться, навязывать свое, разрушать сложившиеся устои; нельзя походя, для забавы, привязывать к себе доверчивых людей, тем более играть в любовь»…
Для нас счастье начнется в июле
(поверхностный обзор семейной жизни)
Когда говорят о моей жене гадости — а именно только гадости о ней я и слышу — мое сердце готово выскочить из груди. Говорят, моя жена легкомысленная, взбалмошная, горластая психопатка, что на людях она вечно рисуется и что вообще ей не мешало б поправить голову, а меня устраивает склад характера жены. Говорят, у нее жуткие манеры и вкус подкачал — некоторых соседок, например, раздражает склонность жены украшать себя бантиками, а мне все в ней нравится, особенно бантики.
От соседок я не раз слышал, что с женой мне не повезло, что она нескладеха, плохо шьет и не умеет готовить, что устроила в нашей квартире бедлам, а на их (соседок, то есть) замечания отвечает насмешливо-развязно, что у нее слишком много свободного времени и потому она пилит меня без всяких причин, но я-то уверен — с женой мне крупно повезло — я приблизился к счастью больше, чем кто либо. Моя жена, скажу вам, в сто раз лучше всех этих соседок — заявляю это ответственно. Она забавная, немного с чудинкой, немного несерьезная (в каком-то смысле) — ну и пусть. Хватит моей серьезности. К тому же, согласитесь, простодушие, чистая наивность в женщине неизмеримо ценнее всяких хитростей, изощренных умничаний.
Я не раз слышал, как за моей спиной мужчины не жалеют грубых слов, обсуждая мою жену (мужчины сплетничают не меньше женщин): называют невзрачной, безликой, и даже страшной, а я считаю ее красивой. Клянусь, она отлично выглядит. Особенно рядом со мной — ведь известно, женщина особенно женственна, когда рядом с ней мужественный мужчина. А я, смею вас уверить, достаточно мужественный. Мужественный и твердый (одно только имя о многом говорит — Аристарх). Вдобавок, я интересный (внутренне), и еще работящий — я электрик высокого класса, да кое-где подрабатываю по другим специальностям — у меня умелые руки — не гнушаюсь никакой работы, берусь за все, за что платят деньги (это не каждому под силу), и это не увлечение, а образ жизни. Я, понимаете ли, не могу без работы; даже в рай — этот бессрочный Дом отдыха — не хочу, ведь там ничего не надо делать. Потому и зарабатываю прилично и честно — мне не стыдно смотреть людям в глаза, потому и жена позволяет себе не работать, да и у нее дома дел хватает (что вы хотите — у нас четверо детей).
Наконец, жена единственная женщина, которая меня любит по-настоящему, подчеркиваю, — по-настоящему — у нее ко мне глубочайшая любовь — не то, что некоторые — виснут на муже, а зыркают по сторонам, строят глазки другим мужчинам. И пусть такая краля хоть кинозвезда и талантлива до жути, но нет уж, извините, мне такой и даром не надо. Больше скажу, есть женские профессии, которые никак не подходят для семейной жизни: это всякие актрисы, манекенщицы, художницы, поэтессы, философы (женщина философ — вообще чудовище). Самое лучшее — жениться на библиотекарше, медсестре, бухгалтерше (кстати, профессия моей жены). Из этих, как правило, получаются неплохие жены. Но, конечно, еще лучше — вообще не жениться, или вступить в брак как можно позже. Куда, собственно, спешить?
Именно так, или примерно так, я и рассуждал до сорока лет и жил припеваючи: днем вкалывал, вечера проводил с друзьями и случайными женщинами в развеселой кутерьме, в винно-табачном угаре — вел кипучую жизнь — до старости было много времени и я методично его убивал. И насмехался над женатыми, над их тягостной, полной унылых обязанностей, жизнью. А они, в свою очередь, посмеивались надо мной — известное дело, вид на семейную квартиру из холостяцкой конуры совершенно не похож на вид этой конуры со стороны квартиры семейных.
Ну а после сорока на меня все чаще стала накатывать непонятная тоска, загулы с друзьями наскучили до чертиков, у меня появились раздражительность, ворчливость. «Хандра ни к чему хорошему не приводит, — думалось. — Надо взять себя в руки и больше работать, хотя куда уж больше?!» Честно говоря, и в молодости мой характер был не подарочек, а после сорока я попросту превратился в зануду. Я изменился по многим причинам. Во-первых, замучил быт — вечно драное, наглаженное белье, питание — урывками, впопыхах, то и дело кредиторы рвали на части. Во-вторых, — натиск болезней; временами жаловался друзьям, что вот-вот загремлю в больницу и стану инвалидом. На что друзья женатики насмешливо замечали:
— Твои болезни уже тянут не на инвалидность, а на гроб с музыкой. Но ты не унывай, мы споем что-нибудь веселенькое на твоих похоронах.
Так они лихо развлекались. Отсмеявшись, вразумляли меня:
— Тебе нужна оздоровительная атмосфера, — и выпукло обрисовывали положительные стороны семейной жизни.
Под их давлением я стал подумывать: в кого бы влюбиться, на ком бы жениться? На худой конец — взять в домашние хозяйки? Примерно в это же время в нашей коммуналке освободилась комната — умерли соседи-старики (не дождались очереди на получение квартиры), и мне, как имеющему «перспективный возраст», предложили занять вторую комнату. В итоге я расширил свою холостяцкую хибару. Друзья женатики обозвали меня «везунчиком», «богатым женихом» и с двойным усердием взялись обрабатывать — муссировали тему женитьбы, в том смысле, что это замечательная штука.
