В дверях стояла Люба.
— Нет, нет! — закричал я. — Не подходи ко мне.
Я не знаю, почему я так закричал, почему я сказал именно эти слова, только она, это уж точно я помню, пожала плечами, сделала, впрочем, еще одну попытку приблизиться ко мне, а я застонал:
— Умоляю. Ради бога. Я же тебя не звал. Нельзя ко мне. Ко мне сейчас должны прийти. Точнее, они уже здесь.
Люба недоуменно глядела на меня, а я повторил:
— Да, да, тебе надо немедленно уйти. Очень прошу. У Каменевых уже горит свет. Я должен быть там…
Я помню: Люба заплакала. Мне было ее очень жаль. Но я ничего не мог поделать. Я боялся разоблачений. Я всю жизнь боялся… Чего-нибудь, да боялся…
В то самое время, когда повсюду обсуждалась эта отвратительная мысль о деклассированных элементах, пришедших к власти, на квартире у Каменевых горел свет. Здесь было не так много людей: Зиновьев, Радек, Сокольников, Луначарский, Розенгольц и Крестинский.
Говорили об этой злополучной статье. Смеялись. Острили. Радек шепотом рассказывал (только для мужчин) анекдот о том, как в одной дивизии по рекомендации журнала "Большевик" провели анектное обследование членов дивизионной парторганизации; оказалось, что при Троцком все в дивизии было свежее: и рыба, и сифилис, и гонорея, а теперь все запущенное.
— Это пошловато, Карл. Ситуация обостряется, и надо в связи со съездом что-то предпринимать радикальное, — сказал Каменев. — Эта статья серьезнее, чем вы думаете. Впервые мы обозначили, что такое власть сегодня. Под флагом борьбы с расслабленностью и буржуазным индивидуализмом всюду идет уничтожение интеллигенции. Сталин и его компания ежедневно инструктируют десятки руководителей губкомов, ведомств, военных подразделений. Если с такой активностью и дальше пойдет смещение кадров, от завоеваний революции ничего не останется.
— Он заинтересован в том, чтобы на основных постах были деклассированные элементы. Какой спрос с пьяницы? Они у себя устраивают попойки — это самый легкий путь привлечения ограниченных людей на свою сторону, — сказал Сокольников.
— А вы хотели, чтобы диктатура пролетариата состояла из одних интеллигентов? — сказал Рыков. — Пролетариат есть пролетариат. Пролетариат всегда пил, всегда образовывал толпу, всегда жаждал вождя.
— История знает вождей двух типов, — вмешался в спор Луначарский. — Вожди элиты, как Цезарь, Лютер, Наполеон, и вожди толпы — Мюнцер, Спартак, Разин, Пугачев. Сегодняшняя история дала нам новый тип вождей. Пожалуй, революция не может продолжаться, если не будет выделять из своей среды вождей…
— В этом вся загадка исторического развития, — сказал Пятаков. — Какие вожди займут пустующее место. Вожди толпы, ориентированные на деклассированные элементы, или вожди культуры и разума, способные повести за собой массы.
— Свято место пусто не бывает, — засмеялся Радек. — Пока мы здесь болтаем, Иосиф и его братья все бразды правления прибрали к рукам.
— Все решит съезд, — сказал Каменев. — Могу вас заверить, что многое будет зависеть от того, насколько мы сумеем убедительно выступить на съезде. Насколько сумеем поддержать друг друга. Я буду требовать выполнения завещания Ленина: Сталин не должен занимать пост Генерального Секретаря.
— Неужто ему мало быть членом Политбюро? — улыбнулся Радек.
— Еще неизвестно, что выкинет на этом съезде Троцкий, — заметил Розенгольц.
— Песенка Троцкого спета. Он сам это понял и полностью переключился на книги.
— Я от его "Уроков Октября" не оставил камня на камне, — сказал Сокольников. — Я его поймал на таких неточностях…
— Ты уже писал об "Уроках Октября", причем неубедительно.
— Сейчас заканчиваю новую работу, — ответил Сокольников. — Если выступит Троцкий, мне придется бить справа и слева, и Троцкого и Сталина.
— Ты профессиональный раскольник, — заметил Радек.
— Поразительно, как все оказывается перевернутым. В свое время мещане от революции клеймили Ленина за сектантство и раскольничество. Исторически же "сектантство" и "раскольничество" Ленина были только необходимым и неизбежным средством отстаивать и развивать те именно непосредственно революционные стороны марксизма, которые стали живой водой для мирового пролетариата, — это Зиновьев заметил мрачно.
— Опаснее всего сектанты-теоретики, — улыбнулся Радек. — Иосиф и его братья терпеть не могут неосектантства…
— А здесь действительно любопытная диалектика, — заметил Луначарский. — Великая идея рождается сначала в одной голове, потом захватывает малую человеческую общность, прозванную в народе сектой. Секта или группа исповедует свое учение и привлекает на свою сторону миллионы. Так было с христианством, и так было с учением Маркса…
— Опять вы, Анатолий Васильевич, соединяете Христа и основоположников. Если вы таким образом станете решать и национальный вопрос, нам несдобровать…
— Полностью согласен с Анатолием Васильевичем. В тяжелой сектантской, раскольнической двадцатилетней борьбе Ленина против лучших представителей умиравшего периода рабочего движения вырастали новые силы. Мертвое хотело заглушить живое, но живое выжило и победило и через головы живых мертвецов протянуло руку вечно живым коммунарам Парижа и заветам Маркса.
— Лео, не говори красиво, — заметил Зиновьев.
— Прекрасно сказано, — покачал головой Луначарский.
— У Ильича не было любви к власти. И это главная черта будущего вождя революции. Сейчас снова стоит один и тот же вопрос. Мы не должны допустить к власти вождей из рабов, вождей из холопов и хамов!
— А хам грядет!
— Скорее всего, — сказал Каменев. — Мы — интеллигенты-теоретики. Мы боимся оружия, боимся побед. Мы теоретизируем по поводу того, надо ли нам побеждать.
— Что же прикажете делать? — спросил Сокольников.
— Теперь все решит съезд, — повторил Каменев.
На следующий день в Моссовет, где был кабинет Каменева, приехали два члена ЦК, Каганович и Микоян.
Встреча носила чисто дружеский характер, и ее финал обещал быть ничем не примечательным.
— Слишком много кривотолков вокруг этой пресловутой статьи в "Большевике", — сказал, улыбаясь, Микоян. — Надо как-то снять этот вопрос.
— Статья была, как вы знаете, посвящена первому тщательному обследованию партийцев, о чем в свое время было принято решение на Политбюро, которое проводил Сталин, — ответил Каменев.
— Все правильно. Никто не подвергает сомнению содержание и качество статьи. Сталин высоко оценил ее проблемность и назревшую актуальность. Но вот масса писем, которые идут в ЦК, настораживает. Запахло скандалом, который никак нежелателен перед съездом, — это Каганович пояснил.
— Что же прикажете делать, добрые люди? — улыбнулся Каменев.
— Вот мы и пришли к вам посоветоваться. Мы захватили с собой ворох писем из разных уголков страны. Поглядите, как реагирует оскорбленный народ.
— Я представляю, — ответил Каменев, листая корреспонденцию.
— А может быть, поставить этот вопрос на одном из заседаний Секретариата или Политбюро? — бросил пробный шар Микоян.
— Думаю, что этого не следует делать, — сказал Каганович, поглядывая на Каменева, — Сталин в последние дни не в духе.
— Что значит не в духе? — возмутился Каменев.
— Это все-таки с ним надо обговорить, — сказал Микоян. — Я не решусь ему об этом докладывать. Вот если бы вы, Лев Борисович, позвонили Сталину…
Через минуту Каменева соединили со Сталиным.
— У вас есть готовое решение по этому вопросу? — спросил Сталин.
— Еще нет, но мы склоняемся к тому, чтобы обсудить эти проблемы на одном из заседаний Политбюро. К тому же определить дальнейшую линию журнала нам перед съездом просто не помешает, Иосиф Виссарионович, — ответил Каменев.
— Если склоняетесь готовьте этот вопрос. У меня нет оснований не доверять вам, Лев Борисович. Единственная просьба: чтобы сама постановка вопроса, каким бы он кратким ни был, не была формальной. И поручите этим вашим собеседникам подготовить неплохое решение.
— Хорошо, — ответил Каменев и положил трубку.
Я подловил себя на том, что стал бояться, как бы меня не заподозрили в какой-нибудь психической болезни. В свое время был сделан намек: "Хорошо, мол, что в лагерь, а то мог бы и в психбольничку загудеть…" А тут крысы. Самое гнусное — вижу реальных крыс и сомневаюсь: а вдруг их нет, вдруг это мне только кажется? Вот и сегодня утром на столе была эта, без подпалин, с хвостом обрезанным, косилась в мою сторону: дура, не понимает, что я ей добра хочу, не подложил ей бутербродик с отравой, а то бы… Когда постучала Марья Ивановна, крыса спрыгнула на пол. Я накинул пальто на плечи, встретил хозяйку.
