Ей было понятно, почему решили «поставить на место» именно этого известного педагога, мешавшего планомерно разрушать систему образования в прославленном заведении, давшем России столько известных пианистов. Но особый бесчеловечный цинизм проявлялся в том, что дети в этой травле использовались в качестве лжесвидетелей, причем, для обвинений, которые самим «пострадавшим» наносили изощренную психологическую травму на всю жизнь. И такие «педагогические новации» вполне устраивали правоохранительные органы, а главное, представляли особые «удобства» органам прокуратуры. Ведь в таком случае они вставали «на защиту ребенка, которому «показалось», а вовсе не занимались травлей живого человека, уничтожая всю его жизнь.
И все это творилось с известными людьми — в разводах, связанных с дележом имущества, в служебных разборках, при попытке освободить место «родному человечку». Между тем, наигранная «беспомощность» правоохранительных органов в отношении настоящих педофилов — уже привела к народным бунтам с попытками самосуда, поскольку эта «педофильская кампания» вовсе не была направлена на действительную защиту прав ребенка. Дети использовались взрослыми участниками «борьбы с педофилией» в качестве предлога, чтобы свести счеты с невиновным человеком. Никому не приходило в голову, какую травму мог получить ребенок на всю жизнь, поучаствовав в подобных «следственных мероприятиях».
Из своего личного опыта Лариса Петровна хорошо знала, что в таких случаях с правоохранительными органами можно было договориться по сходной цене, без «давления сверху». Но в случае с педагогом такое и предлагать не имело смысла. Заявление на него подала мать одной из учениц, которую он готовил к международным конкурсам юных пианисток.
Девочка показывала хорошие результаты, но завоевывала лишь вторые места. Ей явно не хватало вдохновения, какой-то «искры божьей». И отсутствие этих необходимых в творчестве «мелочей» было бессмысленно пытаться наверстать муштрой. Это и пытался объяснить матери девочки старый пианист, когда она пришла просить его о дополнительных занятиях.
Огорченная мать решила, что педагог намеренно старается больше заниматься с другими детьми, более талантливыми, на его взгляд, — в ущерб успехам ее дочери на конкурсах.
Написав заявление, она поинтересовалась у пианиста, будет ли тот больше заниматься с ее дочерью. Оскорбленный педагог наотрез отказался заниматься с дочкой вообще. Тогда ее мать заявила, что теперь она прекратит дело лишь после крупной суммы, которую он должен ей передать для работников прокуратуры.
— Понимаешь, Лариса, в нашей профессии очень важно иметь правильную осанку, ведь даже каждая нота приписывается — каким пальцем ее можно брать. Педагог поправляет ноги, руки, корпус… А она его обвинила, что он — «трогал» ее дочь! А как ее научишь, если не «трогать»? Но у нашего «дедушки» класс за стеклянной дверью, а в самом классе стоит диван, там постоянно сидит множество учеников! Теперь их допрашивают, как их учитель «трогал» дочку этой ужасной женщины!
Как у всякой мамы, у Ларисы Петровны имелось много претензий к педагогическому коллективу очень средней школы, где обучалась ее Солнышко. Ее претензии были связаны, в основном, с некорректным обращением учителей, которые иногда срывались на детей з-за бытовых неурядиц и большой нагрузки. Но она никогда бы не решилась устроить кому-то из учителей «крупный разговор», чтобы не навредить своему ребенку. В случае обвинений пианиста девочка, как ни в чем ни бывало, продолжала учиться в той же школе, никак не проявляя последствий в поведении. Полученной психологической травмы от «педофилии» своего прежнего педагога не демонстрирует. Это сразу же наводило на мысль, что мама с дочкой хорошо поторговались за свою «педофилию» с новым директором школы, решившим избавиться от строптивого педагога.
Пианистка рассказала, как съемочная группа с телевидения встретилась с девочкой прямо в школе. И та беззаботно смеялась, проявляя исключительную беспечность. А всем своим подружкам, недовольными оценками, советовала «написать заявление» на своих учителей, чтобы решить свои проблемы с «творческими данными». И это, как она утверждала, «совсем не страшно», в прокуратуре работает «хорошая тетенька», она все протоколы пишет сама, а потом просит только подписать. И еще надо сходить с мамой в «экспертный центр», где другая «тетенька эксперт» будет расспрашивать, что она знает о том, откуда берутся дети, и за какие «нехорошие места» могут «трогать дяденьки девочек».
Руководство канала уже получило претензию от «хороших тетенек» из прокуратуры, что журналисты не имели права встречаться с «жертвой педофила», не поставив в известность следователя и мать девочки.
Слушая этот ужас о современных «новациях» в подготовке будущих пианисток, Лариса Петровна мысленно проецировала ситуацию на свою обожаемую дочь, с которой она никак не переставала оставаться одним целым, как ни старалась обособиться хотя бы из педагогических соображений. Она никак не могла допустить мысли, что устроители подобной травли не задумываются о будущем самого ребенка. Какое может быть будущее в искусстве у девушки, которая уже обвинила своего педагога в подобных вещах? Нет, ни мать, ни заказчики, ни исполнители этих скандальных «кампаний по борьбе» — никто и не думал о будущем ребенка. Но они считали, будто можно было выйти на сцену и тронуть душу человека музыкой — не только не считаясь с чьей-то большей одаренностью, но и предварительно приняв участие в уничтожении живого человека…
Музыка, по ее представлениям, была тонким проводником, сразу же добирающимся до каждой души. Странно, но мать была искренне уверена, будто у ее дочери после всей мерзкой истории издевательства над собственным учителем — могло быть будущее в творческой профессии. Ведь она заставила собственную дочь на глазах у всех предать нравственную суть искусства. По мнению Ларисы Петровны, это означало не понимать и не слышать музыку вовсе, быть каким-то… «механическим пианино», музыкальной шкатулкой. Если точнее, не иметь души вовсе. Сама эта мысль вызывала горячее желание немедленно вмешаться и навсегда перекрыть дорогу… гарпиям.
— Это же гарпии! — непроизвольно вырвалось у нее.
— Да, ты совершенно права! Мне тоже приходила такая мысль, почему-то, — призналась пианистка. — Сюжет не пропустили на телевидении потому, что журналисты оставили в нем бесстыдное подначивание мамаши прокуроршей. Та не знала, что ей говорить, а прокурорша на камеру предложила матери написать все на бумажке под свою диктовку, вызвавшись суфлером держать бумажку перед ее физиономией при очередном дубле записи ее выступления. Представляешь?
— И это есть в Интернете? — поинтересовалась Лариса Петровна.
— Да! Только прокуратура уже написала владельцам сайта требование закрыть этот ролик, а скоро и самого режиссера уволят с телевидения, — всхлипнула пианистка.
Она особо не рассчитывала ни на какую помощь, Ларисе Петровне позвонила от полного отчаяния, понимая, что положение ее учителя стало полностью безнадежным после того, как его взяли под стражу до суда и заключили в СИЗО. Это должно было стать не только элементом психологического давления на строптивого педагога.
Органы прокуратуры хорошо знали, каким издевательствам подвергаются в заключении те, кто обвинялся в педофилии. Пианисту стукнуло уже 64 года, он имел сердечную недостаточность и массу сопутствующих заболеваний, в заключении встретил свой 65-й день рождения. Женщины понимали, что обвинение рассчитывало, что его просто прикончат в тюрьме до суда. Но опытные уголовники только посмеялись над вздорностью предъявленных ему обвинений. Его сокамерники даже попытались создать ему какие-то непрезентабельные «удобства» в его заключении, ласково называя «Дедом».
Лариса Петровна подумала, как многие нынче рвутся на телевидение, не понимая, как голубой экран выявляет все до подкорки в них самих. Даже если бы режиссер все сделал по требованию следователя прокуратуры, все равно была бы видна огромная пропасть между изолгавшейся, абсолютно бесстыдной женщинойследователем — и пожилым человеком, которого она пыталась уничтожить по ложному обвинению. Ведь посмеялись же над ее попытками обитатели СИЗО, хотя не видели этой передачи. Она подумала, что появился какой-то новый вид «творчества» — создания удобного «нового образа», отрицающего всю жизнь человека, его настоящую личность. Но грязь никак не липла и отваливалась от старого пианиста, хотя гарпия из прокуратуры была готова его и эпоксидкой обмазать, чтобы прилепить к нему этот вожделенный ярлык «педофила»! И это с головой выдавало ее нечеловеческую сущность. Если мать девочки, зайдя за недопустимые для женщины границы, все же не могла откровенно лгать про пианиста на камеру, то эта видела в ее нерешительности сделать последний шаг — чисто «технические затруднения», вызываясь помочь с суфлерством. Она действительно не понимала, что женщина не может сделать последнего шага, равнозначного убийству собственной души.
