— Что ж, надеюсь, вы хорошо отдохнули летом. Итак, начнем…
Моими учениками по-прежнему правила апатия. Обычное дело… но навевало тоску.
Но каждый раз, когда кто-нибудь нервно здоровался со мной в центре Портленда — или как та женщина, что подошла ко мне в спортзале и прошептала: «Я хочу, чтобы вы знали, что многие вам очень сочувствуют, вы так жестоко пострадали», — это лишь усиливало боль и злость, которые я до сих пор испытывала по отношению к Дэну. Что и говорить, после разоблачения Джадсона и его лжи он мог бы позвонить или прислать письмо со словами…
С какими словами?
Я сожалею, что ушел от тебя… особенно теперь, когда я знаю, что ты говорила правду?
Или:
Я знаю, что уйти от тебя к твоей подруге было предательством?
Что мы могли сказать друг другу?
Я вырулила на федеральную автостраду и постаралась выкинуть Дэна из головы, сделав погромче радио. За последний год я так часто моталась из Портленда в Бостон, что, казалось, знала каждый поворот, каждую трещинку на асфальте, каждый придорожный билборд. К половине второго ночи я добралась до отеля. Ночной портье заселил меня в номер, забрал ключи от машины, сказав, что сам поставит ее в гараж. Поднявшись в комнату, я попыталась заснуть. Не получилось. Я бродила по телевизионным каналам, я читала, я слушала джаз по радио, я старалась занять себя чем-то, только бы не думать о Лиззи. Все напрасно.
Но около семи утра усталость все-таки сломила меня, и на несколько часов я провалилась в сон.
Проснулась я от настойчивого телефонного звонка. «Доброе утро, вы просили разбудить…» Было пол-одиннадцатого утра, и после некоторого сонного замешательства до меня вдруг дошло: сегодня мне предстоит узнать, что Лиззи мертва.
Я быстро приняла душ, оделась и в четверть двенадцатого уже была в машине.
Трафик до Бруклина был ужасный и стоил мне опоздания на десять минут. Правда, Лиари я позвонила, пока стояла в пробке на Коммонвелт-авеню, и предупредила, что задержусь.
Когда я зашла в его кабинет, Дэн уже сидел напротив детектива. Он встал при моем появлении, протянул мне руку. Я коротко пожала ее, заметив, что Лиари наблюдает за нами. Мне стало интересно, какие выводы он сделал из этого формального рукопожатия, — не убедился ли лишний раз в том, что даже тридцать лет брака можно перечеркнуть в одно мгновение?
Я села на соседний стул. Лиари предложил кофе. Мы оба отказались.
— Хорошо, — сказал он. — Судмедэксперт на этой неделе завален работой, все из-за страшного пожара во Фрэмингеме, вы, наверное, читали. Но он все-таки сказал, что, поскольку тело находилось в воде более семи месяцев, они, вероятно, смогут идентифицировать его только по образцам ДНК, взятым из костей…
Я бросила взгляд на Дэна. Он сидел, опустив голову, уставившись в пол.
— В сложившихся обстоятельствах, — продолжил Лиари, я бы настоятельно рекомендовал вам не смотреть на тело… хотя это ваше право. Просто я сам видел, что от него осталось. Если бы я был на месте родителей, для меня это зрелище было бы в высшей степени болезненным. Но в то же время я официально уполномочен сообщить вам о том, что, если вы настаиваете, осмотр тела будет организован.
Я посмотрела на Дэна. На этот раз он встретился со мной взглядом и слегка покачал головой, прежде чем снова отвернулся.
— Мы не будем настаивать на осмотре, — сказала я Лиари.
— Думаю, это мудрое решение. Тогда…
Он потянулся к большому пакету, что лежал на столе, и достал оттуда два пластиковых пакета на молнии. Он открыл тот, что побольше, и извлек выцветший кусок джинсовой ткани.
— Это единственный фрагмент одежды, который нашли на теле. Я знаю, возможно, это нелепо — показывать вам кусок старой джинсовой ткани, но…
— Она носила джинсы, — сказал Дэн.
— Все носят джинсы, — сказала я.
— Выходит, в этом предмете одежды нет ничего, что вызвало бы какие-то ассоциации? — спросил Лиари.
Мы оба покачали головами. Тогда он полез в другой пакет, поменьше. Разложив на столе лист белой бумаги, он открыл пакет и высыпал на бумагу его содержимое.
— Это крестик, который был найден на теле. — Он приподнял маленький элегантный бриллиантовый крестик на серебряной цепочке. Меня как будто током ударило. Это был тот самый крестик, который Лиззи купила себе год назад.
— На крестике фирменный знак «Тиффани», — сказал Лиари. — Мы связались с магазином «Тиффани», здесь, в «Копли-Плаза». Они продают такие украшения.
— Лиззи там покупала, — тихо произнесла я.
— Ты уверена? — спросил Дэн.
— Она рассказывала мне, что ходила в «Копли-Плаза» покупать его.
О чем я не стала рассказывать, так это о том, как Лиззи призналась мне, что купила крестик, когда «была в миноре, грустила — дай, думаю, побалую себя ювелирной безделицей за 2600 долларов, чтобы прогнать тоску».
«Я уверена, что это красивый крестик», — сказала я тогда.
«Ты не находишь, что это печально, когда сама себе покупаешь украшения?»
«Да нет, Лиззи».
«Когда ты сама это делала, мам?»
Я не знала, что ответить, и она приняла мое молчание за ответ.
«Видишь, я права», — сказала Лиззи.
— Так вот, — продолжил детектив Лиари, — по нашему запросу в «Тиффани» подняли бухгалтерскую отчетность, и выяснилось, что по кредитной карте Лиззи было оплачено такое же ожерелье. Конечно, она могла купить его кому-то в подарок, поэтому мы и не торопимся с выводами…
— Она носила ожерелье постоянно, — сказала я. — Она любила его.
Долгое молчание.
— Что ж, это очень полезная информация, — сказал Лиари. — А пока мне нечего вам сообщить, до результатов анализа ДНК. Больше нам опереться не на что. Мне очень жаль, что пришлось вытащить вас обоих сюда, но нам было необходимо знать, ее ли это украшение.
Он поднялся, давая понять, что беседа окончена.
— Мы свяжемся с вами, как только получим окончательный результат.
Мы вышли из здания вместе. День был холодный, серый, безрадостный. Мы не проронили ни слова, пока не отошли на почтительное расстояние от полицейского участка. Я посмотрела на Дэна и увидела, что его лицо залито слезами.
— Она мертва, да? — прошептал он.
— Думаю, да.
Его лицо исказилось, и я видела, что он держится из последних сил. Я взяла его за руку и держала, пока он пытался прийти в себя. Когда он почувствовал, что снова может говорить, он сказал:
— Спасибо тебе.
— За что?
— За то, что держала мою руку.
Мое сердце пропустило удар. Он посмотрел вверх, на серое небо, потом бросил взгляд на часы.
— Я должен возвращаться в Портленд, — сказал он.
— Понимаю.
— Мне пришлось перенести операцию на вечер, чтобы я смог выбраться сюда.
— Хорошо, что ты приехал.
Еще один пропущенный удар.
— Ханна…
Он попытался поднять на меня глаза, но не смог.
— Я скучаю по тебе, — сказал он.
Я не ответила.
— Я скучаю и…
— Разве ты не счастлив в своей новой жизни? — спросила я.
Еще удар.
— Нет. Совсем не счастлив.
— Мне жаль.
— Означает ли это…
— Что?
— Я скучаю по тебе.
— Ты это уже говорил.
— Возможно ли, чтобы мы поговорили об этом? — спросил он.
— Поговорили о чем?
— О возможности…
— Нет никакой возможности…
— Я ошибся. Я так ошибся, черт возьми.
— Понимаю.
— И теперь я вижу, что…
Он потянулся к моей руке, но я вовремя убрала ее.
— Ты выгнал меня, как наемного работника, — произнесла я спокойным голосом. — Ты не хотел поверить мне, хотя я и умоляла тебя. Ты оставил меня ради моей подруги. И даже после того, как я была публично отмщена, ты ни разу не позвонил…
— Я хотел позвонить…
— Хотел, но не позвонил.
— Мне было стыдно и…
— И ты до сих пор не можешь заставить себя это сделать.
— Мне следовало позвонить. Теперь я знаю.
Сердце снова замерло.
Он сказал:
— Пожалуйста… давай попытаемся встретиться и просто поговорить.
— Не думаю, что это нужно, Дэн.
— Я ни о чем не прошу…
— Знаешь, в первые пару недель после твоего ухода, если бы ты позвонил мне и сказал: «Я совершил чудовищную ошибку, я хочу вернуться домой», я сделала бы страшную глупость, приняв тебя обратно. Потому что ты не только перечеркнул тридцать четыре года нашей жизни. Ты просто вышвырнул их на помойку, и ты бросил меня в ту минуту, когда я больше всего нуждалась в тебе. А сейчас… — Я пожала плечами. И добавила: — А сейчас я уезжаю в Париж.
— Ты… что?
— Сразу после Рождества. Я взяла в школе полугодовой творческий отпуск. И еду в Париж.
— И что ты там будешь делать?
— Просто буду в Париже.
Я видела, что он пытается осмыслить мои слова.
