А как воспитывал? Самоучкой. Книг-то нужных прочесть не довелось. Во главу угла положил вот что: дети за родителей не в ответе, но родители за детей всегда в ответе. А коли так, то лепи, и прежде всего душу. Думаю, что меж природой и родителями обязанности разложены примерно равно: природа дала ребенку тело, а родители должны вложить душу.
Но Эдик у меня из головы нейдет. Как выпадет Генке тоже колотиться по жизненным кочкам… Ведь помощи, шельмец, не попросит.
— Ген, а может, хоть с комнатой?
— Как братья в свое время, так и я, — перебил он, возвращаясь к своей штуковине.
Я подсел к нему — разговоров у меня накопилось. Главное, охота его предупредить в одном моменте, но так, чтобы не настроить в ненужном направлении.
— Один мужик в очках мне чудную байку рассказал.
Генка заулыбался, как автомобиль после мойки, — баек моих он наслушался.
…Якобы в каждом загсе заведены новые свадебные обряды, да все разные. Для проверки способностей к семейной жизни. Надо пройти четыре ступени. Первая: коли невеста сумела зажечь газовую плиту, а жених включить телевизор, то ничего, совместно выживут. Вторая ступень посложней: невеста должна сварить пельмени из пачки, а жених вбить гвоздь. Третья ступень и того лучше: невеста печет пироги, жених ремонтирует кран. А четвертая не всем под силу, зато семейное счастье обеспечено: невеста должна раздобыть джинсовые портки, а жених дубленку. В сельской местности обычаи другие. Там жених обязан заколоть поросенка, а невеста сварить бадью кваса. Но в одном районе и того пуще… На молодую пару налетели две женщины: одна в черном, другая в белом. И давай молодых дразнить да ссорить. Сперва все думали, что эти бабы представляют собой жизнь и смерть. А это теща и свекровь. Ну?
Генка мой не зеленым с дерева сорван — глядит на меня серьезно, сознательно. Знает, что у каждой байки есть своя гайка. Я приготовился к вопросам, чтобы давать уклончивые ответы. Не бухну же: мать Весты, мол, против тебя.
— Отец, я знаю… Мать Весты против меня.
— Откуда же? — очухался я.
— Веста сказала.
— И что намерен предпринять?
— Мне с Вестой жить, а не с матерью.
— Так-то оно так, да жить тебе, Гена, и с ее матерью, поскольку она от дочки неотделима.
Он сгрудил отвертки и бросил свою машину. Ждал моих дальнейших слов насторожившись.
— Лидия Аркадьевна против тебя, а ты ее поверни за себя.
— Как это «поверни»? — усмехнулся он.
— Вот тут, Гена, будет закавыка, мозгой шевельни-ка.
С молодым надо говорить равно. Не для воспитания, а, откровенно говоря, один возраст перед другим не имеет никакого превосходства. Ни старый перед молодым, ни молодой перед старым. Как, скажем, цветок и дерево, самосвал и легковушка… Те и другие хороши. И возраст — это всего лишь жизнь в разном времени.
Генка живет для меня как бы в прошлом, поскольку я там, в двадцатичетырехлетии, уже был. Я для него живу как бы в будущем, поскольку в шестидесятилетии он еще будет. А вот, поди же, встретились в настоящем. Видать, как-то наше времечко пересеклось.
— Ген, ты на работе с чем имеешь дело?
— Знаешь ведь, с автоматами.
— А что у тебя в этих вот ящиках и ящичках?
— Инструмент, отец, — удивился Генка, поскольку эти ключи и сверла я неоднократно тягал.
— А какой ты журнальчик выписываешь?
— «Технику — молодежи»…
— А что ты сейчас мастеришь?
— В электронике копаюсь.
— Автоматы, инструменты, электроника… И все?
— Отец, скажи прямо!
А ведь говорено не раз, да, видать, не подошло сказанное к его сознанию, как автомобильное колесо к телеге.
Я вот думаю, куда бы свернула жизнь, принимай молодежь наши советы… Стал бы на земле рай, поскольку людской опыт приумножился бы несказанно. А стал бы? Не застопорилась бы жизнь на пределе, стариками достигнутом? У кого опыт, у того меньше хлопот. Только ведь опыт вроде бетона: затвердеет — хрен отдерешь. Такой вот опытный засядет хоть где — и незнакомое бракует, знакомое штампует. Между прочим, опыт есть родной братец стандарта.
Было бы верно, коли не скверно. Тем самым хочу сказать, что опыт хорош при уме, а так ему грош цена в базарный день.
— Ген, мир состоит из двух сущностей. Всего лишь из двух. Первая — это земля, машины, деревья, гарнитуры, твой «комбайн» расковыренный… Вторая сущность — это человеческие мысли, людские отношения, всякие страсти, любовь… Так вот ты, сынок, пока еще бултыхаешься в первой сущности.
— Ничего не понял, — бросил Генка, но насупился как бы на всякий случай.
— Имел ты дело с машинами да с железками. Ну и ладно. Родители тебя принимают, друзья понимают. А теперь шасть — и сразу из первой сущности во вторую перескочишь.
— Что, отец, куда перескочу?
— В сущность людских отношений, а ты об ней краем уха слыхал, пока мерин хвостом махал.
— Надоели твои прибаутки, — начал злиться Генка.
— Ее родители, мы с матерью, да вы с Вестой… Шесть человек переплетутся отношениями, что твой клубок. Распутаешь ли? Отец у Весты директор школы. Сможешь ли с ним разумно поговорить? Понравиться им сможешь ли, как надобно? Твоя невеста и будущая теща — женщины… Разберешься ли в их душах, отличных от мужских? Любовь у вас… А знаешь ли, что эта самая любовь тоже имеет свое развитие и затухание? Я уж не говорю про будущих детей…
Стал он усы щипать. Я жду, время у меня есть; правда, и у Генки усов много.
— Как всегда, усложняешь, отец. Теперь все сущности перемешаны.
— Тогда ответь мне на вопрос… Почему это родители Весты против тебя?
— Мало ли почему… Усы не понравились.
— Нет. Потому что ты ко второй сущности своими усами не прикоснулся.
Генка задумался. Мне того и надо.
9
Только это я натянул комбинезон для работы, как Чурочкин, бледнолицый кадровик, подошел ко мне с некоторой ухмылочкой:
— Николай Фадеич, в комнате отдыха вас ждут дамы. Примете?
Это где мягкие кресла, африканские пальмы и пучеглазые рыбки в аквариуме. Какие дамы, язви их под сваю?
— Сколько дам? — спрашиваю на всякий случай, поскольку догадываюсь о шутке.
— Пять, пропущены на территорию по указанию директора.
Видать, тут шутка пополам с подвохом. Затягиваю все молнии и направляюсь в комнату отдыха.
— В рабочей одежде? — ужаснулся Чурочкин.
— А я не в кадрах сижу.
По дороге представляю… Сидят пять членов месткома насчет диетпитания. С утра-то и в рабочее время? Или пришли тетки из административного корпуса насчет каких-либо женских вопросов. Так Восьмое марта уже минуло. Или корреспонденты насчет бригады. Пять человек, и все женщины? Или никого там нет, а Чурочкин в порядке шутки груши носом околачивает.
Открыл я дверь в комнату отдыха…
Господи боже мой, как об стенку головой. Пять штук приличных дамочек сидят под пальмами и глядят на меня, а рыбки пучеглазые глядят на дамочек.
— Здравствуйте, — сказал я оробело. — А тут не ошибочка в личности?
— Вы Николай Фадеевич? — спросила одна, которая всех постарше.
— До сегодняшнего дня числился им.
Они больше ничего не сказали, а уперлись в меня взглядами десяти глаз с таким форсом, что я оробел вторично. Дамочки все интеллигентные, одеты завидно. И от духов такой настой — помножь-ка запах каждой на пять, — что хоть топор вешай.
— Ничего не понимаю, — вздохнула одна.
— Чем увлек? — вопросительно вздохнула и другая.
Я, конечно, сел в мягкое кресло, поскольку дамочки пришли ко мне.
— Мы родители тех ребят, где вы недавно выступали, — начала старшая, почему-то волнуясь.
— Был грех, — признался я.
— Пришли к вам относительно деликатного вопроса…
— Насчет металлолома?
Они все переглянулись меж собой, будто я выразился. Но при женщинах я ни-ни, да и при мужиках этого избегаю — только уж если вынудят.
— Николай Фадеевич, произошла загадочная история, — продолжила старшая. — После вашего выступления, по словам завуча весьма неудачного, почти все мальчики класса решили не в девятый идти, а поступить в это… в профтехучилище…
— А потом всем пойти в вашу бригаду! — чуть не крикнула какая-то мамаша.
Я встал, поскольку для моих заготовленных слов не помешало бы рукопожатие, да засомневался насчет тактичности. Поэтому сказал просто, как положено:
— Поздравляю вас, дамочки, с этим праздником!
И сел. И подскочил, поскольку в комнате отдыха
вроде бы громыхнула атомная бомба — огня не было, но гул пошел. Даже я подумал, не передохли бы пучеглазые рыбки — так бабоньки галдели.
Я струхнул. Пять крепких теток, целая бригада, отметелят за милую душу, и супруга не примет.
— Дамочки, нельзя ли прояснить вопрос?
— Вы сбили с панталыку ребят! — прояснила одна.
Тут уж я смекнул окончательно и пригляделся позорче. Одна, значит, постарше всех и посерьезнее ликом. Вторая жирком заплыла, беленькая, на спелый кабачок похожая. Третья худенькая и черноволосая, наподобие цыганки, — глазами так и сечет. Четвертая под рыжинку выкрашена и даже сидя повыше меня будет. А у пятой сумка продуктовая, как воз на коленях, — затоварилась под завязку, три куриные лапы торчат.
