Ребята, конечно, завеселились. Ну и мне потеплее стало.
— Тогда почему он работает с автобусами, а не на заводе роботов? — спросил белобрысенький, улыбчивый.
— Отвечаю: чтобы доехать до завода роботов, надо сперва автобус иметь.
Вопрос, что был на лице завуча, разросся до восклицательного знака. Ученый глядит на меня обидчиво, будто я из его робота винтик вывернул. Механик с макаронки — между прочим, тощий и длинный, как макаронина, — остался при лице серьезном и как бы безжизненном. Только знатный бригадир улыбается и как бы намекает: мол, давай, Фадеич, шуруй.
— Теперь возьмем Валерку. Тоже парень — золотые руки, хотя иногда бывают как крюки. Та?{ ему всего двадцать два. Что он делает по ночам? Изобретает вечный аккумулятор. Чтобы давал ток, пока не развалится. Недостаток есть: у него рот до ушей, хоть завязочки пришей.
— Так он несимпатичный? — жалостливо спросила девчушка с сережками.
— Это почему? У клоунов в цирке рты до ушей, а мы их любим.
— Вечный аккумулятор теоретически невозможен! — умненько крикнул сзади кто-то умненький.
— А ты приходи к Валерке и растолкуй.
Шуму в зале прибыло. Ребята вроде бы заспорили, только уж я не вникал, не до этого.
— Расскажу про Матвеича, плотника. К нему на квартиру заходить не советую. Такие рожи из дерева понаделаны, что волосы на голове дыбятся от страха. Но есть чучела и приятные. Дай ему бревно — вытешет ракету, дай полено — будет кукла, дай щепку — сделает ложку. Есть, правда, недочет: любит пиво бочковое.
— А что он у вас делает? — засомневался белобрысый хохотун.
— Кузова для грузовиков. Конечно, у него не кузова выходят, а чистые фаэтоны.
Скосился я на своих товарищей: завуч дробно и нетерпеливо постукивала карандашом по столу, будто я не выучил урок; ученый теперь глядел на меня так, будто я робот, позабывший все команды; макаронщик сидел хмуро, как макарон сырых поел; а знатный сборщик улыбается — весело ему, как и ребятам.
— Теперь про Эдика, электрика. Голыми руками берет провода в двести двадцать и не моргнет. Не обедает по три дня, как верблюд. Фонарик у него сделан карманный — может самолет ослепить. Машину личную приобретает. Но, само собой, есть недостаток: дипломатом хочет заделаться.
— Разве это недостаток? — спросил курчавый в очках.
— А кто ж за него в бригаду? Ты, что ли?
— Почему он не обедает? — какая-то девчоночка заинтересовалась.
— За границу же поедет, а бизнесмены нынче тощие.
И я глянул на механика с макаронки, который сидел
и наверняка переваривал свою продукцию.
— А вот моторист Василий по звуку скажет, что и где барахлит в двигателе. Сильный, как кран-тельфер. Столитровую бочку с бензином перышком бросает в кузов. В дружине ходит. Шпань и пьянь от него рассыпается. Вот, мол, Васька-Дизель идет. Ну и недостаток имеется — от него жена ушла.
— Почему ушла? — спросили сразу три барышни.
— Брюнет подвернулся. Да была бы умной, не ушла.
Я перевел дух — у меня, слава богу, один неучтенный остался, но для характеристики человек трудный.
— Ну и есть в бригаде окрасчик Николай. Работу держит, краску с закваской не спутает. Но, скажу вам, ни читать, ни писать, ни считать не умеет. Чистый пень.
— Не может быть! — отозвалось несколько голосов.
— У нас же обязательное среднее образование, — уже сердито встряла завуч.
— Миновало его среднее образование. Скажу вам по секрету, Николай-окрасчик вроде бы не человек, а инопланетянин. Поэтому и не знает ни грамма.
Ребята зашумели все и враз, требуя пояснений.
— Мы, конечно, его не проверяли, но Валерка утверждает, что этот Николай к нам с луны свалился.
— А какие лично у вас интересы? — скоренько спросил паренек в очках.
Я, конечно, подумал, что не дай бог он и верно станет доктором, зубным, но отвечать начал обстоятельно.
— Я интересуюсь элементарными частицами. Они ведь теперь всюду. Частицы в физике, частицы в веществах, частицы в пыли, не считая частицы черта в нас…
— Достаточно! — оборвала завуч, — Спасибо за информацию.
— На дому стоит антенна, под антенною труба; приходите, наша смена, будем рады завсегда, — попрощался я с ребятами.
Из школы мы шли со знатным сборщиком.
7
Ребят приучаю выходить кучно из проходной: коли вкалываем вместе, то и нечего ползти по одному. Прошли мы своей компанией метров пятьдесят — и рты поразинули от явления пивного ларька народу. Какой-то умник смекнул соорудить его поближе к автопредприятию. Из любопытства мы подошли. Я, как бригадир, купил всем по кружке пива, а потом вертлявую пивную барышню попросил запомнить всех в личность и в дальнейшем никому этого мочегонного напитка не выдавать, включая и меня. Все позубоскалили. А Кочемойкин пробурчал что-то в том смысле, что мое бригадирство до пива не касаемо. Касаемо не касаемо, а ларек я ковырнуть пообещал, — не дело человеку нервы после работы испытывать. Мы-то все пойдем домой, а каково Матвеичу?
На перекрестке порукопожатились и разошлись. А с Эдиком нам по пути до автобуса.
— Скоро машину-то купишь?
— Думаю, в следующем году, Фадеич.
Раньше коли Эдик, то и стиляга. По одежде и наш сильно моден: просторная на нем шубейка до колен, вроде бы цигейковая, шапка меховая в два обхвата, на ногах индейские сапоги-мокасины. Но лицо худое, в обтяжку и скулы с черепом выпирают.
— Эдик, отец у тебя кто?
— Дипломат, уже второй год в Латинской Америке.
— А мать?
— Ученая, доктор наук.
— По какой части?
— Физик.
— Ага, элементарные частицы, — понял я. — А чего ж ты при таких родителях подался в ремонтники?
— А куда надо было, Фадеич?
— Детки таких родителей идут по стонам или на тепленькие местечки.
— Да ведь я тоже временно.
— Знаю, намереваешься по отцовой линии.
— Хочу поступить в Институт международных отношений.
— Ага, понял я твою мечту, Эдик… Хочешь на собственной машине подкатить к институту, а?
— Точно, Фадеич, — засмеялся Эдик, да и не засмеялся, а как бы зажмурился от удовольствия.
А я прикидываю. Эдик уйдет в дипломаты, Валерка в какой-то изобретательский институт намыливается. Я пенсионного возраста, Матвеич на подходе. Николай-окрасчик хоть и старается, но стопроцентно все ремонтные специальности пока не охватил ввиду природной неграмотности. Василий-моторист из-за жены работает без смысла — ему хоть грузовик искупать, хоть слона подковать. Остается один Кочемойкин.
— Эдя, а бригада как же?
— Я еще поработаю.
— Ну а как ты чувствуешь дальнейшее развитие бригады?
— А у нее должно быть развитие?
Глянул на меня искоса, но умно — лоб его широкий эмалированный светится от остатков мартовских снегов. Ну что я вижу-то в нем, кроме этого лба да шапки боярской? Что знаю о нем, кроме хотения дипломатом сделаться? И копнул ли я поглубже своих соратников по ремонту, чтобы глядеть да видеть? Эх, бабка-ёжка, кривая ножка…
— Эдя, смысл жизни как понимаешь?
— Фадеич, тебе бы социологические опросы вести, — усмехнулся он.
— А все ж таки?
— До автобусной остановки не успею объяснить.
— А ты в двух словах.
— Было бы счастье, Фадеич, а без смысла жизни обойдемся.
— Хорошо. А в чем счастье?
Он прямо-таки засмеялся. И то: идет по улице махонький мужичок в ватном пальто с воротником из векши, в шапочке с кожаным верхом, в бурках скрипучих — их после войны носили, теперь позабыли… И этот мужичок, то есть я, который ему верхом кожаной шапочки до плеча достает, интересуется смыслом жизни и счастьем… Приносите хохотушек, напечем из них ватрушек.
Эдик достал из коричневой коробочки с золотой верхушкой длинную сигарету кофейного цвета, потом зажигалку не то в форме бутончика, не то в форме унитазика белого металла… И закурил — смотреть любо. Я представил его за рубежом — какого хочешь бизнесмена за пояс заткнет. Девушки, что встречались, смотрели на него зырко и млели, как снежок мартовский. Правда, заприметив меня, несказанно изумлялись, зачем это я прилепился сбоку. Я и говорю: приносите хохотушек, напечем из них ватрушек.
— Смысл жизни, счастье. Зачем тебе это, Фадеич?
— Для бригады.
— Бригаде нужны работа и деньги.
— А счастье, Эдя?
— Идеалист ты, Фадеич.
— Только на деньгах да работе хорошей бригады не взрастишь. Вот тебе пример живой. Работы у нас навалом, заработки неплохие и будут еще повыше. Чего ж ты в дипломаты вознамерился? Чего Валерку другие дела манят?
— Есть места поинтересней бригады.
— Я вот и хочу, Эдя, чтобы наша бригада была поинтересней иных мест.
Не доходя до остановки, он погасил свою красивую сигарету.
— Фадеич, я в другую сторону.
— Разве не домой?
— Халтуру нашел — «Жигули» у частника.
