Когда они приехали в больницу, Майк спал. Голова забинтована. Все лицо в кровоподтеках. Больница привела Ким в смятение. Грязь, равнодушие персонала. Врачей не сыщешь.
Наконец врач смог поговорить с ней:
– У него трещина в ребре или в двух. Сломана рука. Множественные раны и ушибы. Он оправится. Я сделал ему укол.
Только теперь Ким заплакала.
– Я не сказал, что он умирает. Я сказал, он оправится.
– Да. Да. Спасибо. Да. Могу я забрать его домой?
– Пока нет. Я жду, что покажет рентген.
– Но он не может здесь оставаться!
– Почему?
Ким обвела взглядом палату. Ей не хотелось обижать врача. Он был очень добр к ней.
– Ну а я могу остаться с ним?
Врач заговорил с Кати по-гречески, потом покинул их.
– Тебе негде тут разместиться, – сказала Кати. – В любом случае ты ничем не сможешь ему помочь. Мы приедем завтра.
Ким подошла к койке Майка и постояла рядом, держа в ладонях его безвольную руку. Он не просыпался. Ким передала медсестре сумку с вещами. Выйдя из больницы, она снова заплакала:
– Извини. Знаю, я такая глупая.
Кати в замешательстве посмотрела на нее:
– О чем ты?
– Ну, что я плачу. – И тут она вспомнила, что говорит с гречанкой, а не с англичанкой.
– Переночуешь у меня, – сказала Кати. – Не хочу, чтобы ты сегодня оставалась в том ужасном доме.
Ким плохо слышала, что говорила ей Кати, но была благодарна ей за то, что не придется возвращаться домой одной.
Утром Кати сказала, что им надо отвезти Майку что-нибудь поесть. Предыдущим вечером она кое-что оставила в палате, чтобы Майк мог позавтракать; питание в греческих больницах более чем скудное, об этом должны заботиться родственники пациента.
Майк еще не отошел от вчерашнего укола. Он приоткрыл один глаз:
– Эт…ы.
– Да, это я. Что с тобой произошло?
– Р…бил м…шину.
– Я об этом слышала.
– М…хи. Н…али.
Ким не могла понять ни слова, да и не очень прислушивалась. Ее слишком потрясло его опухшее, все в кровоподтеках лицо, хотя она старалась не показывать этого. Накормила его йогуртом с медом и час просидела с ним. Кати отправилась в Палиоскалу, столицу острова, и должна была приехать позже. Ким пошла узнать подробности аварии. Врач, которого она нашла, был тот же, что и вчера.
– Долгое же у вас дежурство.
– Да. Даже слишком. – Усталый вид подтверждал его слова.
– Можете сказать мне, что все-таки произошло?
– Крестьянин нашел его в горах, лежащим на обочине дороги. Он перевернулся, и его выбросило из машины. И крестьянин привез его к нам.
– Вы должны сказать, кто этот крестьянин. Хочу отблагодарить его.
Врач рассмеялся:
– Мы – греки. Неужели вы думаете, что мы оставим человека умирать на дороге? Конечно, я скажу, где он живет.
– И насчет машины. Я хочу, чтобы ее доставили сюда.
– Я собираюсь подержать вашего мужа у нас еще пару дней. Он еще в шоке. У крестьянина, который нашел вашего мужа, есть брат. Он автомеханик и уже доставил машину в Палиоскалу. Вам нужно будет заплатить ему.
– В каком состоянии был мой муж, когда его привезли?
– Бредил. Он знает греческий?
– Не очень хорошо. А что?
– Когда его привезли к нам, он свободно говорил по-гречески. Но с тех пор ни слова не может сказать.
– И что он говорил?
– Говорил-то он свободно, но все какую-то бессмыслицу.
Когда Кати приехала за ней, Ким настояла, чтобы та отвезла ее домой. По-прежнему запертый, с закрытыми ставнями, как она оставила его, дом выглядел странно мрачным на слепящем послеполуденном солнце. Когда она отперла дверь и вошла, ей показалось, что кто-то, – возможно, Лакис – побывал в доме в ее отсутствие. Она как будто уловила слабый запах масла для волос. Это заставило ее заглянуть в шкаф, проверить свое белье, но ничего не было тронуто, все, как и прежде, было аккуратно сложено.
Она распахнула ставни, и комната, когда в нее хлынуло солнце, словно облегченно вздохнула, как легкие от глотка кислорода. Она занялась уборкой. Вымыла пол, столешницу; до блеска вычистила стеклянную колбу масляной лампы. Подмела в патио, протерла плиту и пол в уборной. Потом сожгла в саду мусор, бросив заодно в огонь старые половики Лакиса, грязные и дырявые.
Ей казалось, что, наведя в доме порядок, ей удастся отвести от него новые беды.
Канистра для питьевой воды была почти пуста. Нужно было идти с ней в деревню и наполнить водой из крана возле церкви Девы Непорочной. Даже когда они ездили за водой на машине, все равно приходилось тащить такую тяжесть по тропинке до дома. С полной канистрой и Майку это было нелегко. Была и другая возможность, которую они с ним уже обсуждали, но ни разу ею не воспользовались.
У солдат на горе была вода. По прямой до поста было недалеко; Ким обычно избегала пользоваться той тропинкой. Альтернатива – поход в деревню – была малоприятна и утомительна. Жара начинала спадать, но по-прежнему ни малейшего ветерка, который принес бы облегчение.
– Сыграй на их слабости для разнообразия, – произнесла она вслух и решила попросить воды у солдат.
Она сбросила шорты и футболку и надела брюки и блузку с длинным рукавом, темные очки и соломенную панаму. Прихватила сигареты для солдат и пластмассовую канистру и отправилась в путь.
Пока она поднималась по извилистой тропинке в гору, туфли покрылись белой пылью. Из трещин на валунах по обе стороны от тропы росли пучки шалфея и камнеломки. На полпути к сторожевому посту она остановилась и взглянула на мыс позади. Таинственный наблюдатель был снова на месте – крохотная прямая фигурка, смотрящая в море с края утеса.
Камни на гребне горы, через которые ей предстояло пройти, выглядели как выщербленные зубы, крошащиеся от иссушающей жары. Двое молодых новобранцев на посту сидели, прислонясь спиной к огромным бакам, на одном из которых виднелась надпись Аммо, то есть песок, и Неро – вода. Они сидели, раскинув ноги; каски стояли между башмаками на желтой земле. Увидев приближавшуюся Ким, оба вскочили.
Солдатам было лет по восемнадцать – мальчишки с улыбкой до ушей. Они таращились на нее, словно она была кинозвезда или знаменитая поп-певица, прилетевшая на вертолете.
Она поздоровалась, протянула сигареты одному и другому. Они с наслаждением закурили, глубоко затягиваясь и выдыхая дым вертикально вверх. У солдат еще не сошла краска смущения, они по-прежнему улыбались, когда Ким подняла канистру и сказала:
– Тэло нэро. Хочу воду.
– Вы говорите по-гречески! – восхитился один из мальчишек.
– Немножко. Могу только что-то попросить.
– Вы очень хорошо говорите по-гречески! Очень хорошо! – Он схватил канистру и побежал к крану.
Ким почувствовала, что, перейдя на английский, первый солдат хочет таким образом устранить конкурента в лице своего напарника.
– Где вы живете?
– В белом доме у моря.
– Я его видел. И видел, что вы там живете.
– Пожалуйста! Не наливайте доверху, а то я не донесу!
Ким слишком поздно поняла, что допустила промашку. Солдат не стал ее слушать:
– Пустяки! Я сам донесу ее вам до дома.
Он уже быстро говорил что-то по-гречески своему приятелю, который улыбался и согласно кивал. Несмотря на ее протесты, молодой солдат схватил полную канистру и потащил вниз по склону к дому.
Он недооценил тяжести канистры, и, хотя ни на секунду не умолкал, расспрашивая ее, ему приходилось нелегко – он тяжело дышал и перехватывал канистру то одной, то другой рукой. Форма под мышками потемнела от пота, но он отказывался остановиться передохнуть. Когда они дошли до дома, он со стуком поставил канистру на бетонный пол патио, сел рядом, утирая пот, заливавший глаза, и попросил еще сигарету.
Ким принесла ему сигарету и налила воды, которую он принес. Присела рядом, пока он отдыхал.
– Где ваш муж? – спросил он.
– В доме. Спит.
Парень попытался заглянуть в окно. Оно было открыто. Она надеялась, что после яркого света улицы он ничего не увидит. Похоже, ему не хотелось возвращаться на пост.
– Пора, – сказала Ким, вставая и протягивая руку на прощание, – мы не хотим, чтобы вы упустили турок.
Он не почувствовал иронии в ее словах, но тоже встал. Ким проводила его до ворот и смотрела, как он быстро шагает по тропинке. Потом оглянулась на мыс, где упорный наблюдатель по-прежнему стоял, устремив взор на море.
На другое утро Ким проснулась с тем же необъяснимым ощущением подавленности, что посещало ее раньше. Она приоткрыла глаза и протянула руку, ища теплое тело Майка, но его не было, и она не могла вспомнить, что с ним случилось. Потом все нахлынуло снова. Она натянула футболку и побрела в патио, щурясь от слепящего солнца. Несмотря на яркий день, было отвратительное ощущение, будто все вокруг затянуто какой-то жирной пленкой, чем-то мутным, молочно-белым. Свет расплывался на виноградной листве, обесцвечивал синеву моря, плещущегося в конце сада. Как на плохо отфиксированной фотографии, краски которой пожухли от времени.
