Чушь. Ты не хочешь покончить с собой.
Заблудившаяся мысль возникла и пропала, молниеносно, словно ящерица. Откуда она взялась? Похожая на чужую мысль, кукушкино яйцо; а может, на созревший задним числом ответ, но на какое ощущение? Ким инстинктивно прижала растопыренную ладонь к низу живота. Необъяснимое томление охватило ее, чувство одиночества, острое, как голод. Оно существовало отдельно от нее, чужое, но возникшее в ней, использующее ее тело. Казалось, что-то утекает из нее, оставляя пустоту. Как будто недовольное, что уходит из ее снов, желая вновь овладеть ею.
Она сбежала к морю, сбросила футболку и бросилась в холодную воду. Море освежало, как лаймовый сок. Шипело и пенилось вокруг ее тела. Кожа горела от его утренних холодных объятий. Она нырнула и оставалась под водой, сколько хватило дыхания, и, когда вынырнула, море вернуло ей чистоту, окончательно разбудило, смыло пленку снов, облеплявших ее, как грязные водоросли.
Она стояла в мелкой воде, подняв стиснутые ладони к подбородку, и смотрела на дом на берегу. Мысли-кукушки исчезли.
Позже муж торговки помидорами подвез ее до больницы. Майк уже мог вставать и рвался домой. Избитое тело сильно болело, но все ушибы были ничто по сравнению со страданиями от заточения в греческой больнице. По крайней мере, он шутил над своим плачевным состоянием. Еще один день потерпите, сказал врач. Всего один день.
Ким ничего не сказала о том, что было с ней утром.
Врач воспользовался случаем, чтобы поговорить с ней наедине.
– Послушайте, его раны заживают. Но вы знаете своего мужа. Если он начнет – ну, знаете… – Он махнул рукой.
– Что вы хотите сказать?
– Если он начнет говорить бредовые вещи… он же ваш муж, вы знаете, что он вовсе не то имеет в виду.
– С ним все в порядке?
Я осмотрел его. Есть небольшие последствия сотрясения мозга. Ему нужен еще день покоя.
Вернувшись домой, Ким надела бикини и, прихватив триллер в бумажной обложке, улеглась в саду. Скоро она сбросила верх и, увлеченная романом, лежала, непроизвольно поглаживая грудь указательным пальцем. Она перевернула страницу и поняла, что у ворот кто-то стоит.
Это был молодой солдат, который только вчера принес ей воду. Он глупо, по-обезьяньи ухмылялся и махал ей. Она села, не делая попытки прикрыться.
– Можно сигаретку?
Она невозмутимо посмотрела на него. Отказать было невозможно.
– На столе. Возьми сам.
Он открыл ворота и скромно вошел в патио, не глядя в ее сторону, словно женщины каждый день демонстрировали ему свою грудь. Он взял пачку со стола и сел на траву в полутора метрах от нее. Он не переставая улыбался. Закурил и спросил ее, не хочет ли и она сигарету.
– Хочу.
Она потянулась за пачкой, но он дал ей свою, а себе взял новую. Она чувствовала запах его потных губ на фильтре. Он все так же улыбался и притворялся, что оглядывает сад. Вид у него был непринужденный, но она заметила, как он сжимает кулак.
Она знала, что надо бы прикрыться, но в эту минуту не могла устоять перед восхитительным ощущением своей власти над юношей.
Он кивнул в сторону дома:
– Ваш муж опять спит?
– Да.
– Нет. Я заглядывал. В доме никого.
– Ты прав. Я солгала.
На этот раз он позволил себе мельком взглянуть на ее грудь. Парень был красив, с сильным гибким телом; но бегающие глаза делали его похожим на насекомое, увязшее в патоке. Мужчины, думала Ким, делают первый шаг, а женщины – пока их не понудит к этому некоторое насилие – всегда стоят у таинственных врат, решая, открыть их или не открывать. Иногда сама эта сила привлекательней обещаемых ею наслаждений.
Она никогда не изменяла Майку. Бывала близка к этому, но всегда ценила верность достаточно высоко, чтобы отступить в самый последний момент. Сейчас, глядя сквозь темные очки на этого ухмыляющегося мальчишку, она поняла, как быстро может произойти падение. Это займет всего минуту, а то и меньше. Влечение возникло прежде, чем она это осознала; все могло бы свершиться раньше, чем проснулась бы совесть. Нужно было всего лишь улыбнуться ему, может, легко коснуться его дочерна загорелой руки. Дальнейшее произойдет быстро, с неразрывной последовательностью, как звенья золотой цепочки у него на шее.
Дай ему.
Слова возникли в голове, удивив ее саму. Словно произнесенные чужим голосом; кукушечье яйцо. Ей вдруг стало неуютно. Та же маслянистая пленка, глазурь снов, как будто легла на парня и сгустившийся вокруг него воздух.
Дай ему.
Рука инстинктивно потянулась прикрыть грудь. Ее охватило замешательство. Парень взял бутылочку лосьона для загара:
– Натереть? Дай ему.
Неожиданно у ворот произошло какое-то движение, и тут же узкую полоску берега заполонили овцы. Пастух! Да, это был пастух, изменивший сегодня свой привычный маршрут и спустившийся с гор раньше обычного. Всегда молча проходивший мимо, словно не замечая обитателей дома, сейчас он стоял у ворот.
– Кали мера! – крикнул он, здороваясь.
Солдат смутился, заерзал. Ким встала, надевая блузку, но пастух уже шел дальше по берегу, гоня свою отару. Но его внезапное приветствие раздалось очень вовремя, разрушив греховное наваждение.
– Пора тебе уходить, – сказала Ким солдату.
– Да?
– Да. Прощай.
Вид у солдата был растерянный.
– Я приду еще.
– Нет. Больше не приходи сюда. Прощай.
Она зашагала к дому и со стуком захлопнула за собой дверь. Сквозь щели в ставнях она смотрела на солдата: как он почесал в затылке, медленно встал. Потом перескочил через низкие ворота и, широко шагая, направился к посту, где должен был следить за появлением в море призрачного врага.
Это действительно стоило того, чтобы прятаться в кустах! Все подсматривать да ожидать! Он с удовольствием просидел бы здесь еще год, чтобы своими глазами увидеть, как Лакиса гонят из его собственного дома. Ему пришлось сорвать с себя шейный платок и заткнуть себе рот, просто чтобы не было слышно, как он хохочет во все горло. Он едва не выдал себя, катаясь в кустах и колотя кулаком по земле. Беги, Лакис, дурак! Беги, нелепый старый мошенник!
Он до сих пор не может удержаться от смеха. Как это произошло?
Сперва что-то плохое случилось с мужчиной. Какая-то авария. Это объясняло его отсутствие Англичанка одну ночь провела не дома; потом другую ночь в доме, одна. Не стоило ей спать в этом доме одной. В деревне говорят – автомобильная авария. Англичанин напился и разбил свою машину. Но что-то там было еще. Никогда одним этим не обходится.
А ночью, когда никого из них не было, лиса вернулась и утащила другую курицу. Так что, поскольку куры были Лакисовы, он взял пример с лисы и тоже унес курицу. В тот же вечер приготовил ее. Она оказалась старой и жесткой, но по крайней мере все спишется на лису.
Теперь за женщину некому было заступиться.
Он видел, как она позвала солдата в сад, и это, считал он, было неразумно с ее стороны. Вот так, сказал он своим овцам, – словно обращаясь к юной аудитории, по-другому не способной воспринять добрый совет, – и начинаются все беды. Покачал головой и вытащил из кармана промасленный мятый сверток. Развернул коричневую бумагу, в которой был кусок овечьего сыра и горсть черных оливок. Отрезал сыру, бросил в рот оливку.
Всем женщинам, догадывался он, грозит попасть в такую беду. Женский пол более расположен к игре. Она, может, только приняла предложение солдата донести воду, и это понятно. Но таким образом оказалась в долгу. Сейчас она, возможно, попыталась расплатиться сигаретой-двумя, но вдобавок между ними возникла небольшая торговля. И машина заработала. А механизм торговли между людьми не такой, как в технике: отличие в том, что запустить-то его легко, а вот остановить гораздо трудней.
Он отрезал еще сыру. Он давно понял, что несравненно лучше вообще избегать всякой торговли. Несравненно лучше не усложнять себе жизнь такими отношениями. Он тоже мог бы заплатить Лакису за одну из его старых кур. Но тогда пришлось бы делать вид, что он забыл их прежние распри; и Лакису пришлось бы делать вид; и за всем, что бы они ни сказали друг другу, оставалось бы больше слов не сказанных, чем сказанных, и какую проституцию и недопонимание это породило бы! А так – никакой торговли, никакого долга, разве что курица, за которую он уже расплатился новорожденным барашком и расплатится снова, нет вопросов.
А молодой солдат, прошедший здесь на другой день, думая, какой он неотразимый красавец, рискнул, не пожалел себя. Явился за долгом – и миг, взмах ресниц, взгляд и ответный взгляд, и вот уже готова была свершиться новая, более сложная сделка.
Но случилось что-то еще. Что-то, на мгновение испугавшее его своей неожиданностью, испугало Манусоса, пастуха, который наблюдал за домом. Какая-то медленная волна прокатилась над холмом и берегом и молочно-белой дымкой начала сгущаться перед его глазами, когда солдат смущенно сел рядом с англичанкой. От земли пахнуло едва уловимым ароматом, каким-то бродильным запахом, отождествляемым с женщиной, которому было не подобрать названия. Аромат был знакомый, ему уже приходилось чувствовать его прежде, и это было самое пугающее. К горлу подступила тошнота. Послышался гул, воздух задрожал, и Манусос понял – нужно действовать быстро.
