Рот у женщины был красный, очень удивленный и очень подвижный.
— Элина… — взывала она.
«Элина» — издалека, потом ближе, слишком близко. Расстояние то увеличивалось, то сжималось и — вовсе исчезло, все стало так близко — лицо в лицо; очень громко.
Рыжеволосая нагнулась над постелью, уперлась в нее коленом, так что матрас с той стороны вдавился. Она что-то говорила, но Элина молчала, тогда женщина качнулась вперед, обняла ее, обхватила. «Элина, Элина», — раздался рыдающий злой голос. Рот Элины вжался в плечо женщины, было больно, все эти трепыхания причиняли ей боль и внутри и снаружи. Но она не отбивалась. Не плакала. И тут — точно в награду за это — женщина отстранилась и стала мамой Элины.
Элина почувствовала, как лицо у нее растягивается в улыбке.
— Смотрите, она узнает меня! Она понимает, кто я! — воскликнула женщина. — Ох, Элина, дорогая… Элина… Это же я, твоя мама, ты узнаешь меня, верно? Она узнает меня! О, она меня узнала! Я говорила вам, что она меня узнает…
Элина заметила, как в палату вошел и затем вышел темноволосый мужчина — доктор, и еще там была палатная сестра и другая сестра. Но в центре всего была мама. А она снова нагнулась и села на постель, рядом с Элиной, и взяла ее руки в свои. Она была очень взволнована. Она все время вертела головой, так что слезы в ее глазах ярко блестели и переливались, а одна слезинка выскочила и быстро потекла по щеке.
— Господи, какой ужас… что это у тебя за прыщи на лице, Элина, и что случилось с твоими волосами? Боже, о боже… Что он с тобой сделал? Что… Почему вы не сказали мне, как она выглядит? — обратилась она к доктору.
Он шагнул вперед, откликаясь на ее призыв, — быстрый, темноволосый, лицо насуплено. И заговорил так тихо, что Элина ничего не расслышала. Пока он говорил, мать Элины вдруг снова кинулась обнимать ее, заплакала. Платье на ней было из какой-то жесткой царапающей ткани, но у горла виднелась блузка — большой кружевной белый бант. В ушах висели серьги — большие белые камни, точно снежные комочки. Одна серьга прижалась ко лбу Элины, и ей приятно было, что серьга такая холодная, твердая, крепкая.
— Почему вы не сообщили мне, в каком она состоянии? Почему на это понадобилось столько времени? Да понимаете ли вы, что девочка пропадала шестьдесят один день, шестьдесят один день без матери, нет, пожалуйста, не перебивайте, а мне пришлось ждать сорок пять минут, пока меня пропустили сюда. Кто тут главный? Почему она лежит не в отдельной палате?
Доктор попытался ответить на все эти вопросы.
— Какая еще обычная процедура? Что это значит? Речь ведь идет не о благотворительности, я вовсе не нищая, а мать этой девочки, и я потрясена всем, что я тут вижу, особенно в этой палате, я потрясена состоянием, в котором находится моя дочь… нет, пожалуйста, не перебивайте… я прилетела в Сан-Франциско два часа тому назад и только сейчас смогла пробиться к моей дочери и увидела ее в таком состоянии… эти волосы… лицо…
— Ей сейчас гораздо лучше, миссис Росс…
— Почему она молчит? Элина, душенька, скажи «здравствуй». Скажи «здравствуй». Скажи же «здравствуй» своей маме.
— Она действительно все время молчит, но мы думаем…
— Она смотрит на меня, она меня узнает, глядите… она мне улыбается… это же улыбка… Радость моя, все у тебя теперь будет хорошо. Я сегодня же заберу тебя отсюда. Все у тебя будет хорошо, ты будешь в безопасности, снова дома. И больше никогда с тобой ничего не случится. Ты меня понимаешь?
Элина кивнула.
— Ах, да! Да! Видите, она прекрасно все понимает! — воскликнула мать Элины. Глаза ее блестели и горели от слез. Она улыбнулась Элине, улыбка ее проникла в Элину, стала шириться и расти, проникая все глубже. Элина почувствовала, как жаром запылали у нее щеки, словно загоревшись отсветом материнского волнения, отсветом ее любви. — Но какой же это был для меня удар, когда я вошла сюда… и увидела ее… Она же всегда умела говорить, доктор, всегда была нормальным ребенком. Я просто не могу понять, почему… И почему это полиции потребовалось столько времени, чтобы найти их? И почему дали ему удрать?
— Как вела себя в этом деле полиция, я понятия не имею, — медленно произнес врач. Он смотрел на мать Элины. И говорил каким-то особым голосом — не так, как с сестрами, или когда отдавал распоряжения, или расспрашивал больных. Сестра тоже смотрела на мать Элины. — Но девочке, к счастью, гораздо лучше, вам приятно будет узнать, что она неуклонно прибавляет в весе, миссис Росс, все это очень хорошо. Очень хорошо. Так что для вашего страха нет оснований, миссис Росс…
Мать Элины протянула руку и дотронулась до Элининого лица. Пальцы у нее были прохладные и мягкие, очень мягкие.
— Скажи «здравствуй» своей маме, Элина, скажи же «здравствуй»!..
Элина молчала, улыбка у матери стала грустной. Она поднялась и медленно, задумчиво огладила платье. Затем повернулась к доктору, не смотря, однако, на него. — Ну, по крайней мере, полиция хоть нашла ее — это уже достижение. На это потребовалось всего шестьдесят один день. И если девочке действительно лучше, как вы говорите, тогда, честное слово, я очень благодарна вам… И мне неважно, что здесь так паршиво… Вы ведь врач или… Я хочу сказать: у вас есть медицинский диплом?
Врач смущенно рассмеялся.
— Да, конечно, у меня есть медицинский диплом, я врач, я получил диплом на Гавайях, но вы, видимо, хотите знать… я полагаю… вы хотите знать, сдал ли я экзамены, которые требуются, чтобы практиковать в этом штате… Этот экзамен я скоро сдам, очень скоро, а пока я интерн…
— Но все-таки вы тут главный?
— Я не директор, нет, конечно, но сегодня я тут главный… да, я, миссис Росс, и я помогу вам в меру моих сил.
— Вы очень любезны, очень человечны, — сказала мать Элины. — Вы можете представить себе, через что я прошла, — все эти телефонные звонки, вся эта бюрократия, полиция… А каково было попасть на первый самолет сюда… Доктор, а вы сфотографировали Элину, когда ее привезли сюда?
— Сфотографировал?..
— Мне нужны доказательства. На тот случай, если моего бывшего мужа найдут.
— К сожалению, фотографических доказательств у нас нет, но, конечно же, мы тщательно все записываем в истории болезни… записываем ежедневно…
— И показания свидетелей, — добавила мать Элины. — Я ведь знаю: теперь это будет уже не гражданское дело, а уголовное, и не я должна собирать улики… но… посмотрим… Мой юрист советовал мне никогда, никогда, ни при каких обстоятельствах никому не перепоручать руководство делом, если я сама в состоянии справиться… Бывает ведь, что улики теряются… Просто удивительно, как это можно — потерять важные улики… Ну, как же, черт бы их подрал, они могли упустить этого человека? Этого сумасшедшего?
— Миссис Росс, этого я не знаю, но…
Она была такая красотка, настоящая красотка, — этому же теперь поверить нельзя! Я знала, что она больна, что ее плохо кормили, но никто не потрудился сказать мне насчет ее волос — вы только представьте себе: выкрасить девочке волосы в черный цвет! В черный! Девочке с такой светлой кожей, явной блондинке — это показывает, насколько он свихнулся… Да любой разумный человек выкрасил бы ее в каштановый или даже в рыжий цвет… но в черный!.. У меня сердце разрывается от одного ее вида… Но вы говорите, что ей гораздо лучше, доктор? Вы, кажется, смотрите на все оптимистически?
— О да, безусловно, — поспешил сказать он. — Безусловно, миссис Росс. Мы успели прийти ей на помощь до того, как возникли необратимые изменения в печени, и, вы сами видите, у нее сейчас хороший цвет лица, очень хороший… А все эти отеки, ссадины и расчесы пусть вас не волнуют, это дело временное, мы сладили с инфекцией и уже вывели из организма яд, так что теперь ничего серьезного нет, да и вообще ничего серьезного не было… Опасно было обезвоживание организма — за это мы сразу сумели взяться… И она все время была отличной пациенткой, отличной девчушкой… В некоторых случаях, когда ребенок страдает от недоедания или побоев, у него может наступить апатия, инертность, но ваша девочка беспрекословно выполняла все, что требовали сестры, она не противилась никакому виду лечения…
— Ах, значит, она хорошо себя вела? Она была хорошей девочкой? — переспросила мать Элины. Она с гордостью улыбнулась Элине. — Ты слышишь, Элина, доктор говорит, что ты отлично себя вела! Она хорошо себя вела? — обратилась она к сестре.
— О да, изумительно, просто изумительно, — сказала сестра.
— И пыталась говорить, она пытается иногда заговорить, — сказал доктор. — Мы все уверены, миссис Росс, что речь сама к ней вернется…
— Вы очень добры, вы меня очень подбодрили, — сказала мать Элины. — Это был для меня такой шок… Вот только одно: меня зовут не миссис Росс. Меня зовут Ардис Картер — так по документам: я снова взяла свою девичью фамилию. А мой псевдоним в искусстве — Бонита. Просто Бонита. Так и зовите меня: Бонита.
