Я сел на скамейке, в тени, возле здания вокзала и закурил сигарету. На перроне суетились люди, волоча за собой огромные чемоданы. Нечистые женщины в рваных босоножках предлагали желающим купить пирожки.
В то время, пока я наблюдал за одной из таких женщин, ко мне подсела девочка лет десяти, в платьишке, которое изначально было розовым, но грязь въелась в него настолько, что оно казалось чёрным. Её светлые волосы были настолько грязны, что свисали с головы слипшимися сосульками. Руки и ноги её были серыми от въевшейся грязи и имели нездоровый синеватый оттенок. Единственно чистым был её взгляд, он был тяжел и, не свойственно её столь юному возрасту, грустен. Синеватые круги под её глазками говорили о многом… Наши взгляды встретились; она смотрела на меня пристально, почти не шевелясь, только её тоненькие потрескавшиеся губки немного подрагивали.
Мы смотрели друг на друга, не отрываясь, порядка двадцати секунд.
— Ты откуда взялась? Как тебя зовут? — спросил я как можно спокойней.
— Галка. Меня так в детском доме называли. А мой папа, — он умер, называл меня Галчёнок.
— Галченок, значит… Все понятно. А почему ты говоришь «называли» в детском доме? Ты что, там больше не живешь?
— Дяденька, дайте мне немножко денег на хлебушек! — видимо не желая отвечать на мой вопрос, переводя тему, произнесла с умоляющим лицом Галя. Но мне на секунду показалось, что это умоляющее лицо совсем ей не принадлежит. Говорила она, будто по заученной ранее фразе.
— Конечно-конечно, я дам тебе немного денег, если ты ответишь на мой вопрос о детдоме. Обещаю, честное слово, я никому не скажу.
— Ну, ладно, я скажу. А вы точно никому не расскажете? — спросила девочка.
— Честное слово! — четко сказал я.
— Я сбежала оттуда, потому что меня там сильно обижали и даже били со всей силы по лицу, и ещё я хотела увидеть маму, — и по лицу малютки прошла судорога, видимо, от ужасных воспоминаний.
— Галченок, тебя били ребята, которые тоже жили с тобой в детском доме?
— И они тоже, но чаще меня били воспитательницы за то, что я недоедала или забывала застелить правильно кровать. А ещё за то, что мы с Юркой прятались в кладовке…
— Галченок, ведь у тебя же есть мама, почему же ты не живёшь с ней?
— Один мальчик из старшей группы сказал мне, что меня у мамы, наверное, «отобрали по суду». Я не знаю, что это и решила сама проверить. Я ведь её давно не видела. Мы с папочкой жили отдельно, пока он не умер, — на её глазах появились слёзы.
— Я всё понимаю, ну а где же сейчас твоя мама? — спросил я, закуривая вторую сигарету.
— Дяденька, а дадите мне одну сигарету? — неожиданно спросила она.
— Так ты еще и куришь? — возмутился я. — Никакой сигареты, поняла меня? — строго добавил я.
— Да.
— Так, где твоя мама?
— Когда я убежала, у меня было тридцать рублей. Я украла их у одной воспитательницы из сумочки… Сначала я просто бродила по городу, потому что плохо его знаю, а потом устала и зашла в один из дворов. Адрес я знала, просто у людей боялась спрашивать, боялась, что они меня опять отведут туда, где меня всё время бьют. Я зашла во двор, а там, на скамейке спал дядечка, от него ещё очень плохо пахло, он и согласился довести меня до дома моей мамы за мои тридцать рублей. Мы с ним очень долго шли, потому что мама жила на другом конце города. По дороге он зашёл в магазин и купил на мои деньги водку и сразу выпил всю бутылку. Ну а потом он довел меня до дома моей мамы и ушел, — рассказывала Галя, постоянно оборачивалась, будто ища кого-то в толпе.
— Ну и что дальше?
— А ничего! Я поднялась по ступенькам к двери и постучала. Сначала долго никто не открывал, а потом из квартиры выбежала моя мама, оттолкнув от себя мои руки, громко ругаясь нехорошими словами, побежала вниз по лестнице. Она была пьяная. Я даже не успела ей ничего сказать. Потом я ещё два дня ходила вокруг дома, ждала маму, думала, что она придет, но она не пришла. Ждать я больше не могла — очень хотелось кушать. Я пришла сюда и начала попрошайничать, но я была не одна. Там были ещё ребята, а главная у них — тётя Зоя.
— Это ты её постоянно ищешь, оглядываясь?
— Да. Если она увидит, что я с вами разговариваю, то будет сильно ругаться и отберёт все деньги, что я набрала сегодня. Мы, ребята, которые живём на вокзале, должны отдавать тёте Зое половину набранных денег — это закон, а если нет, то тебя выгонят и не разрешат попрошайничать. Вот так! Ну, так вы мне дадите немного денег?
Достав из кошелька сторублёвую купюру и протянув её девочке, я сказал:
— Прошу, Галченок, спрячь эти деньги и не отдавай их тёте Зое! Я тебя очень прошу! Послушай меня. Спрячь их подальше, а потом купи себе покушать, ты меня слышишь?
Она взяла купюру, зажав ее своей грязной ручкой. После чего мельком бросила на меня удивлённый взгляд и побежала, не оглядываясь.
— Пропадет девчонка! А сколько их таких на белом свете? — сказал я вслух и, бросив окурок, пошел к поезду, который уже собирался отправляться.
В купе прибавилось людей. Старик сидел ближе к окну, рядом с ним сидел парень лет тридцати, а напротив него, на моем сиденье, разместилась уже немолодая, но весьма приятной внешности особа, которая потрудилась отвернуть край моей постели, чтобы не сесть на нее.
Парень, насколько я мог разглядеть его в сидячем положении, был среднего роста, худощав, с заостренными чертами лица. Светло-русые волосы его были уложены старомодно, на пробор. Такие прически редко встретишь у прохожих на улице. Неровная, обильная щетина на лице его выглядела вздыбленной. Проще говоря, если убрать вовсе щетину, то в образе этого человека, лет тридцати на вид, можно было без особого труда узнать Николая Гоголя.
Женщина же, напротив, была очень привлекательна. Я вообще-то сначала даже усомнился, что они пара. Скажем возраст: ему, как я уже говорил, около тридцати, а ей что-то около пятидесяти. Она прелестна, а он, откровенно говоря, не очень красив. Она была так хороша, что могла дать фору двадцатипятилетней девушке. Одета незнакомка была в легкое платье до колен с открытыми плечами. Косметики на её лице не было совершенно. Губы алые, чуть пухленькие, маленький аккуратный носик, изящная шея. Волосы были собраны на затылке большим пучком, казалось, если она их распустит, то они красивыми рыжеватыми локонами будут доставать до середины её спины. Глаза карие, большие, от таких глаз невозможно порою отвести взгляд. Кожа её была белая-белая, создавалось впечатление, что женщина никогда не бывала на солнце и совершенно не знает, что такое загар. Тончайшие пальчики на руках, один из которых был украшен изящным, из белого золота, колечком с рубином виде застывшей капли. Она была худа, а ремешок, которым было опоясано платье, подчёркивал её тончайшую талию.
В тот самый момент, когда я пытался протиснуться ближе к столику, чтобы сесть на свое место, она, немного развернув свои чудные худенькие ножки, оголила немного правое бедро, так, что я немного растерялся. Бедро ее так привлекло мое внимание, что я на секунду задержал на нем взгляд. Вышло не очень хорошо от того, что она заметила, как я бестактно, даже нагло рассматриваю ее. Дама немного привстала и легким движением оправив задравшееся платье, села на место.
— Здрасьте, — глупо сказал я.
— Здравствуйте, — сказала дама своим бархатным контральто, и улыбнулась.
Наступила томительная пауза. Я чувствовал себя немного глупо. Казалось, что мое помятое лицо, растрепанные волосы и перегар действовали на моих новых попутчиков отрицательно.
— Я хотел у вас спросить, — с трудом вымолвил я, — то есть мне сказали, что вы сели в Твери…
— Кто это тебе сказал? — неожиданно спросил парень, сидящий рядом со стариком.
— Мне? — растерянно спросил я, переведя взгляд, на сидящего в углу старца.
— Это я сказал, — съежившись, произнес тот.
— Вы что разговоры чужие слушаете? — возмутилась дама.
— Никак нет. Дело в том, что когда я зашел в купе, мне невольно пришлось слышать то, о чем вы разговаривали. Молодой человек, ваш спутник, говорил, что утомился долгим пребыванием на Тверском вокзале. Вот и все.
— Я хотел у вас спросить, — продолжал я, — не видели ли вы мужчину, лет так шестидесяти, — он со мной ехал. Он говорил, что сходит в Твери. Вот я и подумал, может вы видели его, когда садились в этот поезд.
— Никого мы не видели, — ответил парень. — Мы зашли в купе, а ты спал. Мы достаточно громко разговаривали, но ты даже не шелохнулся. Я сразу понял, что ты выпил. В купе стоял запах.
— Гм… Странно… Ну, да ладно. Не так это важно, — недоумевая, сказал я. — Бог с ним.
Поезд качнулся и медленно начал набирать скорость. В наше открытое купе заглянула уже знакомая проводница и, окинув нас взглядом, резко захлопнула дверь.
— Не баба, а зверь, — резко сказал парень.
— Это точно. Я ей вчера на больной палец наступил, — сказал я. — Тут такое началось!
— Бывает и хуже, — включился в разговор старик. — У меня приятель был — Евгенич, тому знаете, как досталось? — продолжал он, снимая очки, прищуривая левый глаз. — Как-то, часу во втором ночи он в Харькове сел в поезд. Пробираясь сквозь темноту и духоту вагона, ему всё же удалось добраться до своего места. Как можно тише, чтобы не разбудить людей, находящихся с ним в одном купе, Евгенич взгромоздил свой чемодан на третью полку и уселся на своё место. Поезд тронулся. Он сидел смирно и дожидался прихода проводницы, которая должна была выдать ему постель. И вот минут через двадцать, когда его терпению почти пришёл конец, дверь купе открылась и на пороге появилась женщина: она была такая заспанная, такая растрепанная, что даже ошарашила Евгенича. — Тут старик немного улыбнулся, по обыкновению щуря левый глаз, видимо, предвкушая дальнейшую развязку, причмокнул губами и продолжил: — Она немного подалась вперёд, зайдя в купе, произнесла, наверное, самый нелепый вопрос, который могла только произнести! Знаете, что она сказала? — с иронией произнёс старик, окидывая всех нас взглядом. — Она промямлила, видимо, ещё не отойдя ото сна: «Мужчина, вы что пьяный, что вы молчите, вам постель нужна или нет?» Евгенич, видимо, немного пораженный столь глупым вопросом, ничего не мог выговорить, кроме: «Ну, вы даёте! А как вы думаете? Мне что же, всю ночь сидя ехать?» — Сказав это, старик немного призадумался, наверное, подбирая слова для продолжения, после чего произнёс: — Случится же такое! Далее, Евгенич просидел ещё минут двадцать, иногда улыбаясь, вспоминая слова сонной проводницы. Наконец, на пороге купе снова появилась та же сонная проводница со сложенным постельным бельём, и ничего не сказав, передала его Евгеничу, после чего последовал её тяжёлый вдох и уход из купе. Пару минут он боролся со сном, затем встал и, не спеша, начал застилать постель…
