Нарожденный серп месяца, желтые фонари, освещенные окна отелей и ресторанов. Свежая рыба на льду в застекленных витринах, креветки и осьминоги да угрюмые лобстеры, выпроставшие клешни. Внезапно время сместилось, и я оказался в том самом сне, что приснился мне почти год назад. Не было только лунной дорожки, месяц не набрал столько сил, чтобы сотворить ее на воде. Зато все остальное…
Спящие яхты, пришвартованные к пирсу, берег, узкая полоса пляжа и высокие, черные, почти скрытые наступающей ночью холмы. Так и казалось, что если я сяду сейчас прямо на камни, что навалены рядом с пирсом, сольюсь с ними и с ночью, то дождусь и того момента, когда из темноты появится мой пес. Хотя то ли еще может быть, если весь день ты вынужден бродить взад и вперед по одной и той же улице.
Запомните адрес: Турция, Мюсгеби, улица снов.
Может, именно за этим и оказался я в начале лета в «Конкордии».
Ступени круто взбирались верх, были они высокими и выщербленными от времени. Сперва могли показаться серо-черными, но то был обман зрения. Стоило солнцу дотронуться до камня, как он светлел, один становился коричневым, почти бежевым, другой приобретал загадочный розоватый оттенок, третий оставался серым. Это был цвет спящего утреннего моря того раннего часа, когда его остекленевшая поверхность еще не покрылась ни серебристыми, ни голубыми мазками, серая, ровная, будто проглаженная гигантским утюгом гладь воды.
В таком море я и принял крещение, до завтрака. Вода обожгла, иголочки впились в тело. Клава была права, уже сезон, но еще не сезон. Холодное Эгейское море в теплом июне, раннее утро после кошмарной ночи, когда публика «ол инклюзив» долго не могла успокоиться, шандарахалась по территории «Конкордии» с веселым подвыпившим гомоном, а я лежал и пялился в стену, на которой разыгрывалось представление театра теней.
Это была очень личная пьеса. Две тени, моя и Леры, место действия — где-то, время — когда-то. Оставленный на родине ангел депрессии внезапно взмахнул крылом, за окном раздался громкий звук и буйный голландский говор, потом шутихой взлетели русские слова, грянул фейерверк немецких. «Ол инклюзив» расходился по номерам под звуки грустной турецкий песни, преследующей меня целый день. Навряд ли она звучала на самом деле, это было бы слишком срежиссированно, привиделось, пригрезилось, примерещилось, как эти две тени, что сейчас на стене занялись любовью, так нежно, как это никогда не происходило у нас в жизни. И мне до жути захотелось обратно, в город сумрачных улиц и серого, давящего неба, где я мог наслаждаться и впредь своим одиночеством. Я окончательно перестал понимать, зачем меня сюда занесло, две тени на стене стали одной, Лера легла на живот и уткнулась в подушку, а я козлоюношей, недокентавром навалился на нее, нежность прошла, страсть и похоть, но вот тени распались, пьеса закончилась, как и гомон, что звучал за окном.
Уснул я внезапно, а проснулся с рассветом и пошел на море.
И уже подплывая к буйкам, весь утыканный иголками утренней бодрой воды, вдруг увидел, как на горизонте из моря проступает остров. Я знал его название — то был греческий остров Кос. Солнце взошло, серое стекло засеребрилось, появились голубые и розовые квадраты, потом море вздохнуло и проснулось, и я повернул обратно к берегу.
Иголки пропали из кожи, море запахло арбузом, а берег ванилью. Бунинская часть фразы остается за спиной, моя надвигается. Полоса песка, смешанного с галькой, все ближе, две толстых тетки тупо стоят на берегу, боясь зайти в воду, наконец одна решается и с гулким уханьем плюхается на живот, поднимая волну, которая доходит до меня и начинает покачивать, вода попадает в нос и забивает запах ванили.
На берег я выхожу другим человеком. Не знаю, как это объяснить, но от ночных кошмаров не осталось и следа, как и никакого желания вернуться под низкое, тяжелое небо. Позавтракав, я пошел искать таинственный долмушик, — пора было ехать в Бодрум.
Клава опять оказалась права. Узнать, что такое долмушик, не составило труда. Для тупых на ближайшем углу стоял щит с расписанием на английском и стрелкой, указывавшей путь, в конце которого я и нашел несколько микроавтобусов, так похожих на наши маршрутки.
— Бодрум? — спросил я.
Один из водителей, сидевших в тени большого платана, улыбнулся и показал на ближайший к нему, в котором уже кто-то сидел.
Так и началось мое возвращение к самому себе.
Потерянному много веков назад, заблудившемуся в мире, где у бездомных нет дома.
Но все это я понимаю сейчас, когда сны из не приснившихся переходят в категорию «почти сбывшихся», специально употребляю наречие «почти», потому как всегда есть вероятность того, что тени и призраки вновь догонят меня и заберут с собой.
А пока я смотрю в окно долмушика, на мандариновые сады, на холмы, покрытые оливковыми деревьями, на появляющиеся тут и там белые дома, давно уже хранящиеся в моем хрустальном шаре, а оттого столь привычные, только сейчас они живые, настоящие. Вот из одного выходит женщина с сумкой и идет к дороге, долмушик притормаживает, турок, сидящий рядом со мной, уступает место, женщина садится и что-то говорит ему, тот отвечает. Я не понимаю ни слова, но это неважно, может, придет день, когда начну понимать, может, он так никогда и не наступит, хотя у меня ведь всего две недели, если только я не сдам билет, но работа, деньги, что я буду здесь делать?
«Да какая разница, — думаю я, — еще почти две недели, а там видно будет!»
Мы въезжаем в Бодрум, и я чувствую, как во мне вдруг опять что-то происходит. Другим я вышел сегодня из моря, другим выхожу сейчас и из долмушика, хюзюн остается, но впервые за долгие годы меня посещает чувство непривычной гармонии с самим собой. Так бывает всегда, когда ты оказываешься…
Я не рискую пока произнести это слово. Я иду вниз по заполненной людом улице, отчего-то зная, что мне придется ходить по ней еще много-много раз. Деревья, цветы, белые дома… Меня окликают по-русски, я не отвечаю, мне просто не хочется говорить ни на одном языке.
Бензоколонка, перекресток, какие-то магазины… Пересекаю дорогу, опять мне что-то говорят, но мне все так же не хочется отвечать. Я знаю, куда иду, зачем мне ваши советы?
Банк, еще один, еще улица, куда-то налево, почему мне так легко и свободно, кто знает и кто подскажет?
Я стараюсь не расплескать это волшебное ощущение. Дохожу, бережно прижимая к себе сосуд, который заполнен им до краев, до очередной развилки улиц, большой перекресток, за которым уже видно море.
И натыкаюсь на высеченное из камня лицо, отчего-то напомнившее мне хорошо одетого Селима из самолета. Зачесанные назад волосы, баки, большой нос и прищуренные умные глаза. Надпись гласит: «Cevat Юakir Kabaaрaзlэ». Знать бы еще, кто это такой!
По правую руку сквер, в нем еще один памятник, но к нему я не подхожу. Меня будто что-то ведет, подталкивая в спину. Набережная, вот они, яхты, есть белые, а есть и коричневые, из дерева, таких большинство.
Солнце пока не припекает, наверное, к полудню станет жарко, но пока еще лишь десять утра по местному времени.
Ряды сувенирных лавок, осминожьи разветвления улочек, ведущих от набережной вверх. Если в них углубиться, то можно долго бродить, вбирая в себя этот город, но меня все толкает в спину, — нет, не ветер, чья-то рука. Может, неведомый бог этих мест решил, что в первый же день в этом городе я должен попасть в его сердце, которое уже рядом, вот оно, мрачной громадой нависает над сверкающим морем.
Я купил билет за десять местных лир и вошел в замок.
Ступени все так же круто взбирались верх, как и в начале этой главы. Несколько мрачных утренних англичан поднимались вместе со мной, постоянно щелкая фотоаппаратами. С ними был экскурсовод, я прислушался, да, это знаменитый Бодрумский замок, он же Замок Святого Петра. Кем и когда был построен, да и зачем? Ветер отнес слова экскурсовода в сторону горизонта, а когда голос раздался вновь, то я услышал лишь про четыре башни, Английскую, Французскую, Итальянскую и Немецкую, мы все их посетим, дамы и господа!
Они рванули вперед, а я подошел к пролому в стене. Проснувшийся Бодрум подмигивал окошками домов, яхты готовились к уходу в море, опять подул ветер, а дальше случилось что-то совсем уж невообразимое: замок начал жить своей жизнью.
В солнечном мареве впереди меня по лестнице, ведущей к самой верхотуре, туда, где высится Английская башня, шли рыцари. На белых плащах алели красные кресты. Вот они остановились, один снял с перевязи странной формы трубу и поднес к губам. Высокий, надрывный звук пронесся над замком. Я опять посмотрел на берег. Белых домов не было, лишь несколько зданий стояло на берегу. Да и бухта была свободна от яхт. У берега покачивалась галера, все с тем же красным крестом на белом штандарте.
Замок будил память. Этого никогда не было, но это действительно было. Здесь нет места теням и призракам, что преследуют меня в последнее время, тени и призраки в замке свои.
