Денис с Иваном сидели в вестибюле отеля и ждали Машу. Весь день Иван провел в Сережиной квартире, и Денис сдержанно пересказывал ему офисные разговоры, не упоминая, разумеется, совсем уж бессмысленных. Были ли у него враги? Угрожали ли ему?
– Нет, - сказал Иван, - не тот случай. Он бы сказал, если что. Не такой Сережа был человек, чтобы молчать.
– Тебе, конечно, видней, - ответил Денис, - но мы знаем, что просто так никого не убивают… в наше-то время.
– Что ты знаешь о нашем времени? - сказал Иван, - ты бизнесом не занимался, сам же говорил.
– Ну, - протянул Денис, - у меня были друзья, которые занимались… друзья друзей, которых убили… я все-таки жил в этой стране последние десять лет.
– Ты газеты читал и фильм "Брат" смотрел, - ответил Иван, - а не в стране жил.
Они сидели в холле и ждали Машу. Поехали прямо с работы и потому были одеты как днем: Иван в новом "Ermenigildo Zegna", а Денис - в светло-сером приталенном костюме, хотя уже без галстука.
– То есть, по-твоему, его просто так убили? Случайные грабители, которые ничего не взяли? Пьяные гости, друзья-наркоманы, ревнивые подруги?
– Без идей, - сказал Иван и помолчав, прибавил: - Что тут говорить? Мне сейчас неважно, кто это сделал, не о том речь.
– Извини, - сказал Денис, - я как-то увлекся. В самом деле невозможно поверить, что мы его больше не увидим. Я вспомнил сегодня, как мы на прошлой неделе сидели в "Кофе Бине"…
– Потом, - перебил Иван и, улыбаясь, поднялся навстречу Маше. - Не надо при ней.
Опять за окном Москва, понемногу привыкаешь к огромным рекламным щитам с надписями на русском, к черным отполированным машинам, неожиданно выскакивающим откуда-то сбоку, перед самым носом "тойоты", к бензиновой вони из опущенного окна - к запахам труднее всего привыкаешь.
С заднего сиденья Денис рассказывал Маше, как у него на днях разбили стекло, чтобы украсть магнитолу, и вот теперь его "ниссан" на сервисе, а он упал на хвост Ивану.
– Вообще-то их понимаю, - говорил он, затягиваясь, - я стараюсь быть объективным. Я для них - человек у которого слишком много денег, иными словами - вор. Ну почему у меня не украсть? Типа, если деньги на машину есть, то и на новую магнитолу хватит. Денег, конечно, не жалко - то есть, что я говорю? - конечно, жалко, но, главное, я теперь на несколько дней безлошадный. Но я не обижаюсь, надо же делиться с собственным народом честно заработанными деньгами.
Вот ведь как проявляется нынче русский интеллигентский комплекс вины, подумала Маша, а Иван спросил:
– А если бы ты их поймал?
– Что бы я сделал? - удивился Денис, - руки-ноги оторвал бы. Ментам бы сдал. Не задумывался, короче. А ты что думал: отпустил бы? Вот еще.
Каждые полгода в Москве появлялось новое модное место. Может быть, и каждые пару месяцев или несколько недель - все зависело от того, насколько модными хотели быть люди, ходившие в эти места. Сотрудники "Нашего дома" бывали в ресторанах после работы, а не вместо нее, поэтому на обживание очередного кондиционированного подвала им требовалось полгода. Потом можно идти искать новое место, уже обжитое ветреными светскими модниками, менявшими каждый месяц места обитания. Почему-то добрая половина модных мест располагалась под землей, и приходилось выбирать себе мобильный, чтоб он получше ловил сквозь вековую каменную кладку, рассчитанную на вражеский штурм, пожар или атаку грызунов, но никак не на слабую восприимчивость "Моторолы".
Кладку можно было увидеть и даже потрогать: когда запускался "Петрович", его хозяин, карикатурист Андрей Бильжо, с трудом, но уговорил строителей не закрашивать кирпич, а только покрыть лаком. Говорили, что когда-то подвал принадлежал знаменитому Шустову, коньячному фабриканту, а после революции перешел к заводу "Арарат". Теперь на выразительно обшарпанных стенах - Маша сразу оценила дизайн, - висели старые фотографии, листочки календаря за пятьдесят какой-то год, табличка "Клизменная" и карикатуры с Петровичем, давшим название ресторану. У Петровича был большой нос и глаза - на каждой картинке они оказывались на новом месте. "Петрович" был островок советской экзотики, памятник годам застоя, которые после десяти лет перемен оказались самым спокойным временем в современной российской истории. Спокойствие означало стабильность, все тосковали по ней после десятилетия бури и натиска, так что стабильность, пусть и социалистическая, вызывала к жизни традиционные буржуазные ценности - и нарождавшийся средний класс, почему-то предпочитавший называть себя "яппи", так любил "Петровича". Это было напоминание о прошлом, которое, хотелось верить, могло стать обещанием будущего - такого же безопасного и надежного, как семидесятые, но без железного занавеса, КПСС и дефицита.
– Петрович, - объяснял Денис Майбах, - это, можно сказать, единственный грамотный брэндинг в новой России. Обрати внимание, он строится на основе старых брэндов: вот Че Гевара на стене, вот фарфоровый Пушкин, вот старый "Огонек" лежит, не путать с перестроечным…
Денис вел ее по залу, огибая столики:
– А вот это портрет бабушки одного моего приятеля. В смысле - в молодости. Сюда можно приносить любые предметы, типа как в музей. Приятель ходит теперь, любуется.
– Как я понимаю, - сказала Маша, - вы водите сюда иностранцев показывать советскую экзотику.
– Я пробовал иностранцев водить, - сказал Денис, - но без толку. Ничего не понимают.
– Помнишь, что Джерри сказал? - подхватил Абросимов. - "Это как Hard Rock Cafй, только по-советски. Я понимаю, это для вас что-то важное, но не понимаю - что".
Абросимов и Денис были странной парой - каждую реплику они раскладывали на две: один начинал, другой подхватывал. Они уже рассказали Маше, что когда-то учились на одном факультете университета, с разницей в пять лет. В те времена они никак не могли ни встретиться, ни предположить, что займутся страхованием.
Иван галантно отодвинул Маше стул, она улыбнулась и села. Денис протянул ей меню:
– Вот, посмотри названия. Типа прикольные.
– Да на самом деле прикольные, - сказал Абросимов.
– Ну, пусть будет на самом деле, - легко согласился Денис. - Вот смотри. Язык называется "Детям до 16 лет запрещается".
Подошла официантка с бэджиком, на котором было написано "Людмила Петровна", причем "Людмила" как бы от руки, а "Петровна" - типографским шрифтом. Иван заказал себе "Наф-Наф жил, Наф-Наф жив, Наф-Наф будет жить", Абросимов взял тот самый "Детям до 16-ти", Денис стал уговаривать Машу попробовать "Карпа Петровича в футляре", она согласилась и еще заказала "Сюрприз Петровича" - просто выяснить, что это такое.
Когда Людмила Петровна ушла, Иван сказал:
– На самом деле сюда не за едой ходят. Кухня хорошая в "Ностальжи".
– Зато здесь демократичней, - сказал Абросимов. - А то я не люблю, когда рядом со мной два официанта весь обед стоят.
– И вообще, - заметил Майбах, - "Петрович" - это клуб, а "Ностальжи" - все-таки ресторан. В клуб ходят не есть, а общаться. У нас с Абросимовым есть мечта…
– …клуб "Русские сказки". Или даже - "Советские сказки", не в названии суть.
– А главное, - вновь перехватил инициативу Денис, - чтобы там было все про Чебурашку, Крокодила Гену, Дядю Федора…
– …короче, как у нас в офисе, - закончил Абросимов.
Они сидели с двух сторон от Маши, словно два пажа, телохранителя или официанта из дорогого ресторана, о котором только что говорили. Подвигали ей сухариков, уговаривали выпить пива, она ведь не за рулем, а это русское пиво, научились варить, конкурируют на местном рынке с чехами и немцами, но можно и "Гиннес", он тут тоже есть, это как Маша хочет, они сейчас подойдут к стойке и закажут, чтобы не ждать официантку. Маша была тронута, хотя чувствовала себя немножко странно, будто снова стала маленькой заболевшей девочкой, вокруг которой суетятся взрослые, подносят питье, предлагают полежать немного, рассказывают сказки и целуют в лоб, чтобы узнать температуру, которой она не чувствует.
– А я вот хотела спросить, - сказала она, - почему вы вашего начальника зовете крокодилом? Он совсем не похож.
– Не крокодилом, а Крокодилом Геной, - поправил Абросимов.
– И внешнее сходство не главное, - сказал Денис, - мы стремимся ухватить внутреннюю суть. Дать подлинное имя, понимаешь?
Маша кивнула. Марик говорил ей про подлинное имя не реже, чем про тетраграмматон, четырехбуквенное имя бога, о котором, по его словам, полагалось знать каждой еврейской девушке.
Принесли еду. Сюрприз оказался рюмкой водки с селедкой. Маша уже начала пить пиво, поэтому водку отставила и сделала еще глоток "Балтики". Она чувствовала, как рассасывается напряжение, которое не покидало ее с самого утра. Как все-таки хорошо, что она не осталась одна в гостинице, а ребята утащили ее ужинать. Совсем ведь, если вдуматься, чужие люди, но как приятно, а?
