Он нетерпеливо щелкнул пальцами. Вейн взял стеклянный стакан и молоточек, которым ранее кололи сахар. Он поставил стакан на сухой земляной пол и сильно ударил по нему молоточком. Стакан с остатками чая стоял неподвижно еще достаточно долго, чтобы Бэльян успел резко вздохнуть от удивления. Потом он внезапно разбился вдребезги, и по всей комнате разлетелись осколки стекла и чаинки. Спящие фигуры Бульбуля и Марии не шевельнулись.
Вейн не сводил взгляда с его лица, а Отец снова заговорил:
– Это был ваш первый урок: как определить, спите вы или нет. Мир, в котором вы находитесь, близок к реальности, но, как показывают некоторые опыты, лишь до определенной степени. Стакан является доказательством того, что вы видите сон. Более того, если вдуматься, я говорю с вами на языке, который вы понимаете. Безусловно, вы больше не находитесь в мире реальности, в мире, которым правят законы Бога и логики. Нет, вы попали в Алям аль-Миталь, что в переводе есть Мир Образов или Подобий. При вашем содействии мы рассчитываем научить вас навязывать Алям аль-Миталю свою волю, но прежде всего, разумеется, – диагностировать свой недуг и устанавливать причину кровотечения. Вам следует знать, что, не появись мы здесь первыми, появилось бы нечто куда более неприятное.
Вейн опустился тем временем на колени над двумя другими спящими фигурами и прошептал что-то на ухо сначала одной, а потом другой. Отец продолжал:
– Полагаю, необходимо обследовать вас в моем доме, но прежде чем мы туда отправимся, вы должны принять от меня посвящение и, кроме того, должны доверять нам, когда мы говорим, что желаем лишь исцелить вас и дать добрый совет. Вы нам доверяете?
– Да.– Свое неохотное согласие Бэльян выразил хриплым, дрожащим голосом. На самом деле он испытывал не доверие к своим ночным визитерам, а лишь безотчетный страх перед ними.
– Это хорошо, – спокойно сказал старик, соскреб длинными ногтями с пола немного земли и собрал ее на ладони. Потом, стоя над Бэльяном на коленях и тяжело дыша, он сказал: – Посмотрите на меня…
Бэльян посмотрел, и старик сдул пыль ему в глаза.
Старик поднялся, шумно пыхтя и отдуваясь.
– Идемте с нами, – сказал он, и они вышли в ночь. Воздух был спертый, тяжелый, а сине-фиолетовое небо нависало над ними, почти касаясь куполов минаретов. У Бэльяна было такое чувство, словно он дышит через соломинку. Вскоре они уже шли по самому краю острова. Луна скрылась, и в почти непроглядной тьме они ориентировались только по маслянистому поблескиванию воды да глухому плеску, с которым волны бились о земляные насыпи. Порой Бэльян спотыкался о что-то мягкое и шевелящееся – об одного из тысяч каирских бедняков, которые ночевали на улицах.
– Придется сделать крюк, – извиняющимся тоном сказал Кошачий Отец, когда они переходили мост. На другом берегу они ускорили шаг, ибо дорога была лучше освещена. По пути им то и дело попадались ночные дозоры и бродяги фонарщики. Три неприметные фигурки, они с трудом поднялись к стенам Цитадели.
– Это квартал Татарских Развалин, – сказал Отец, – и здесь вы должны кое с кем познакомиться.
Вейн и Бэльян вошли вслед за ним в шатер. В центре шатра, на ковре, неуклюже шевелилась в странной позе некая фигура. Что-то было не так, но в темноте трудно было разобрать, что именно вызывает тревогу.
– Это Саатих. Он – каахин, прорицатель, но Бог проклял его и постепенно превращает его кости в желе. Голова размягчится в последнюю очередь. Разумеется, в реальной жизни вам его не встретить. Подобные личности существуют только во сне.
Бэльян присел на корточки, чтобы взглянуть повнимательней, и поспешно поднялся вновь, с трудом сдерживая подступившую тошноту. Каахин раздувался, колыхался и пузырился над ковром, беспокойно расползаясь в разные стороны. Лишь голова с немигающими глазами неподвижно застыла в центре. С ковра раздался гортанный голос:
– Добро пожаловать в Алям аль-Миталь.
– Саатих хотел повидаться с вами, чтобы выяснить, не вы ли тот человек, который страдает Арабским Кошмаром. Похоже, не вы, – сказал Отец.
– Да поможет вам Бог, если вы когда-нибудь повстречаетесь с собратом Саатиха, Шикком, – сказал Вейн.
– Время пророчества истекло, остались лишь сны, – сказал Саатих.
Кошачий Отец опустился подле него на колени, и несколько минут они тихо, вполголоса совещались.
– Сюда мы пришли не ради Саатиха, – сказал Отец, когда они вновь вышли в ночь.– Мы ведем вас к давадару, туда, – и он показал на стены Цитадели, которые, казалось, парили над ними.
– Зачем к давадару? Почему сейчас? Не лучше ли увидеться с ним утром, когда мы оба проснемся? – Бэльян был уже заметно раздражен и решил отгородиться от странных прихотей этой нелепой парочки логическим барьером.
– Потому что мы хотим вас ему показать. Он задаст несколько вопросов, только и всего, – твердо сказал Отец.
– В таком случае, думаю, мне стоит проснуться, – сказал Бэльян.
– Глупец! Это же смертельно опасно! – вскричал Вейн, набросившись на Бэльяна. Отец с несвойственной его возрасту ловкостью последовал его примеру. Вейн схватил Бэльяна за ноги, а Отец крепко вцепился ему в спину, и они кубарем покатились вниз по тропинке, которая вела прочь от Цитадели.
– Где бы вы ни были, от меня вам не отделаться! – вскричал Отец, но Бэльян уже начинал удаляться от своих противников, удаляться от пыли и от ночи под стенами Цитадели.
Однако избавление от кошмара особого облегчения не принесло. Трудно было что-либо разглядеть в этом темном и душном месте. Казалось, он лежит в волосяном шатре. Он не мог пошевелиться, не мог вздохнуть. Глаза его казались открытыми, но убедиться в этом было нелегко. Что-то большое, мягкое, но тяжелое давило ему на руки и грудь, душа и парализуя. Лишь один его член не был парализован: пенис. Он поднимался и болезненно распухал. Что-то лежало на нем, что-то близкое и знакомое, злобно настроенное. Что бы это ни было, Бэльян чувствовал, что это живое существо, но, хотя и близкое физически, бесконечно далекое от существа человеческого, от людских забот. Судя по тому, как тесно оно прижималось, влечение его наверняка было сексуальным, однако глаза на этом лице, если это было лицо, Бэльян представлял себе в виде впадин абсолютного, безграничного небытия. Бэльян принялся молча молиться. Давление постепенно ослабло, и Бэльян обрел способность различать предметы. На руки ему давили чьи-то колени. На груди у него, уткнувшись ступнями в его промежность, стояла на коленях женщина, чьи волосы рассыпались по его лицу. Она склонялась над ним, что-то вполголоса напевая. Постепенно, пока Бэльян приходил в себя, она непостижимым образом исчезла. Там, где она была, не осталось ничего, кроме серых жемчужин фальшивой зари.
Он находился в беседке Зулейки. Она мирно спала рядом. «Зачем кому-то приходить на рассвете и стоять на коленях у меня на груди? – подумал он.– Вероятно, все это из-за жары». Он полежал еще немного, обливаясь потом, и растормошил Зулейку.
– Зулейка, ты стояла только что у меня на груди на коленях или это мне приснилось?
Она серьезно посмотрела на него широко раскрытыми глазами:
– Кто-то, кажется, следил за тобой, когда ты вернулся с кладбища Рода. Глупо ночью ходить на кладбище.
– Но кто за мной следил и зачем?
– Думаю, что некогда оно было женщиной и что оно пыталось забрать твое семя – впрочем, едва ли я ей что-то оставила.– Зулейка лениво рассмеялась и добавила: – Число мертвецов растет очень медленно, и они хотят производить потомство. Давай еще немного поспим.
– Но ведь по кладбищу я ходил только во сне, правда? – Однако, сказав это, он осознал кое-что еще.
А где же был я, когда Бэльяна увели на остров Рода? Так вот, ускользнув от преследователей – а погони в этом городе происходят постоянно, – я удалился в кофейню на берегу Нила, где надеялся побыть наедине со своими мыслями. Как выяснилось, надежды мои были напрасны, но это уже другая история. Теперь же я только хочу сказать, что мне часто необходимо уединение, дабы собраться с мыслями и восстановить ход событий. Если за день со мной происходит слишком многое, я чувствую некоторое беспокойство. Избыток материала для какой-либо из моих историй ничуть не лучше, чем его недостаток, и после стольких волнений я опасаюсь, что не сумею сжато и складно все это изложить и буду спать тревожным сном.
На основании только что описанных мною эпизодов нельзя не прийти к выводу, что моя сестра Мария – женщина весьма привлекательная. Сомнений это вызывать не должно, однако в дальнейшем рассуждать о ее прелестях я не намерен. По крайней мере в одном отношении я разделяю восточную щепетильность своих сограждан. Я не считаю нужным позволять посторонним людям разглядывать мою сестру с головы до ног и на основании ее манер строить догадки, девственница она или нет, или же пытаться по блеску в ее глазах и форме лодыжки установить, в какую цену она обойдется, если станет невестой. Лишившись таинственности, женщина утрачивает и все свое очарование. Я постараюсь сделать так, чтобы моя сестра вообще не имела отношения к этой истории, которую еще предстоит рассказать, – если, конечно, это возможно…
