— Эээ… — начал было Нистратов, но Семеныч уже налил в оба и протянул соседу, зловонную жидкость.
— На вот, — он достал из кармана застиранных брюк соленый огурец в целлофане и вручил Елисею как вымпел победителю олимпиады, — закуси! Фирменный посол. Мой! — похвастался он.
— «Да черт с ним со всем!» — подумал Елисей и беззвучно соприкоснувшись с соседской пластмассовостью, выпил, откусил мягкий теплый огурец, попахивающий то ли нафталином, толи еще какой дрянью. Он быстро прожевал его, боясь что теперь, после «фирменного посола» его точно стошнит. Но этого не произошло.
— Хороша! — похвалил сивуху старик, маневрируя антеннами на маленькой головке, — Ты Елисей Никанорыч как сам-то? Не видать тебя.
— А-а… — махнул Нистратов, чувствуя, что опьянение возвращается, а с ним в душу возвращается спокойствие и отрешенность от всех забот.
— Ну, брат, это ты зря! А дочки как, растут? Старшая твоя смотрю, красавица вымахала, вся в мать! — старик завистливо скосил на Елисея, размытый частым потреблением сивухи мутный глаз.
— Растут… — подтвердил Елисей получая новую порцию из чекушки, — куда им деваться, — тут он вспомнил что говорил ему Эль Хай, перед нападением тварей и понял что тот так и не успел, досказать что же ему делать дальше, — слышь Семеныч, а ты в Зеленограде был когда-нибудь?
— В Зеленограде? — старик задумался, пережевывая блеклые полосочки губ, — Был, — вспомнил он.
— Там, говорят, курган какой-то есть?
— Курган? Не, нету! — затрясся Семеныч в отрицательном жесте.
— Стела там на кургане говорят стоит?
— Стела? Стела есть! Стоит! — заверил он и причмокивая высосал из стаканчика водку, — «Три штыка» — так вроде называется, — прохрипел он.
— Так, так, — Елисей тоже выпил и вдруг решил, что завтра же поедет в Зеленоград, и проверит, что это все значит, что это за ключ и чего он открывает. Но прежде он решил зайти в салон мага с хвостом и все у него расспросить и про крыс, и про ангелов, и про собаку-оборотня, и особенно про хвост! В организме его появилась какая-то хмельная смелость, глаза загорелись и он, выхватив у старика чекушку, разлил оставшееся по стаканам. Тут же выпил сам, не дождавшись соседа, и смяв чужой, столь порой необходимый стаканчик, бросил его на землю, перед изумленным алкоголиком, который панически осознал что теряет собутыльника.
— Все Семеныч. Привет! — Елисей вышел из-под тени импровизированного летнего кафе и направился домой.
Дома Елисея встретила жена, которая посмотрев на него, глазами полными отвращения, горько усмехнулась и сказала чтоб дочерям он в таком виде не показывался. А сама подумала, что у мужа начался кризис средних лет, и что от безделья он спивается. Елисей прошел на кухню съел две холодные котлеты с белым хлебом, выпил стакан холодного, и кажется скисшего молока, и на цыпочках просочился в спальню, где и уснул тревожным пьяным сном.
В этот раз приснилось ему вот что. Елисей стоял на взлетном поле аэродрома, среди громоздких самолетов и явственно чувствовал, что находится он здесь абсолютно один. Никого из техников или летчиков на обозримом пространстве видно не было. В окнах здания аэропорта пустовали залы ожидания, замерли на пол пути подвижные трапы. Даже, кажется, ветер замер. Казалось будто само время, против всех законов логики встало, оборвав свой ход.
Елисей начал вертеться из стороны в сторону, силясь хоть кого-нибудь найти живого в этом сюрреалистическом мире, и тут панически осознал что как только взгляд его касается любого воздушного судна, оно лопаясь мыльным пузырем исчезает в неизвестность, не оставляя от себя ничего совершенно, даже металлических брызг. Взгляд Нистратова метался от одного самолета к другому и всякий раз они исчезали. Это происходило так быстро, что он даже не успевал, как следует рассмотреть очередного алюминиевого гиганта. Но и остановиться Елисей не мог. Это было похоже на цепную реакцию. Вскоре на поле не осталось ни одного самолета. Все они испарились, будто были лишь секундными голографическими иллюзиями. Елисей увидел как вдруг солнечный свет потускнел, будто яркость убавили, и подняв голову к небу, узрел жуткую картину. Из солнечного круга на синем безоблачном фоне, как из коллекторного люка высунулась голова крысы. Она смотрела, сверкая красными глазами, в самую душу Елисея и хищно ухмылялась. Ему сразу стало так страшно, так безысходно пусто, что весь мир представился ему вдруг, не огромной галактической бесконечностью, а лишь замкнутой сферой с дырочкой в которую откуда-то льется горячий свет, всеми воспринимаемый как солнечный и величественный, а это на самом деле всего лишь капля, отблеск света настоящего, случайно попавший в ничтожную дырочку, из мира действительного. Реального. И валяется эта сфера-псевдомир где-то на свалке того, настоящего и великого, а в нее заглядывает грязная злобная крыса.
Тут крыса, на несколько секунд, полностью затмив своим серым юрким телом льющиеся лучи, так что сразу стало вокруг непроглядно темно, просочилась огромной тушей и спрыгнула куда-то. Елисей закричал истошно и побежал, не глядя больше ни на что, спотыкаясь и разбивая себе колени. Так он и проснулся средь ночи, вскочив с диким воплем и разбудив этим жену, которая воззрившись на мужа определила коротко.
— Алкаш!
Елисей, истекая потом и трясясь, побежал в ванную и долго мочил голову холодной водой, пока остатки ужасного сновидения не испарились из головы окончательно. Больше он заснуть не смог, а только ворочался в полудреме до рассвета и стонал.
— Так! Оставьте меня в покое, молодой человек!
— Но Эллада Станиславовна! — семенил за известной телеведущей, молодой начинающий только пробиваться в Москве сценарист, — Ну, ради бога! Молю!..
— У меня эфир через пять минут! — пренебрежительно отмахнулась от худощавого, чуть не плачущего юного архитектора душ, Эллада Станиславовна Вознесенская — телезвезда спешащая на эфир собственного ток-шоу.
Сама она давно забыла о том, как пятнадцать лет назад приехала в столицу из Харькова, и так же бегала за каждым, кто бы мог поучаствовать в ее судьбе, плача и умоляя помочь. Тогда она еще не была известной телеведущей Элладой Вознесенской, гламурной светской львицей с ровным, точеным хирургическим скальпелем носиком и пухлыми силиконовыми губками, а была она Фросей Петровной Малявкиной, глупой провинциалкой с картофельным шнобелем, маленькой грудью и огромным желанием прославиться. Фрося так бы и осталась никем и ничем, что в общем-то было бы справедливо, если бы удача, слава и почет являлись заслуженной наградой судьбы за талант и дарование. Но в этом мире, вероятно, все происходит подчиняясь иному закону. Будь на земле справедливость — самое большее на что смогла бы рассчитывать Фрося — это должность посудомойки при ресторане «Седьмое небо» расположенного в останкинской телебашне. Но Фросе повезло иначе, и иным талантом она проторила себе дорожку в счастье.
Заняв денег у всех, кого только она знала, Фрося обратилась к достижениям пластической хирургии и вышла из под наркоза почти красавицей. Правда от прежнего лица в ней не осталось ничего, и даже родная мать не признала бы в ней свое чадо, но Фросе Малявкиной того и нужно было.
Как только с лица сошла послеоперационная опухоль, Малявкина ворвалась юным ветром в жизнь одного известного и весьма авторитетного, престарелого режиссера — драматурга, опьянив его бурей любовных услад, кропотливо заштудированных долгими просмотрами порноклассики. Фрося умела все! Все абсолютно! И старый ловелас, кастинговавший на своем веку не мало актрис и даже иногда (бывало и такое) смазливеньких актеров, был неописуемо приятно удивлен таланту юной шансоньетки до глубины… впрочем, не об этом речь.
Естественно Малявкина стала его любовницей. Мастерство ее оказалось единственным действенным лекарством, облегчающим страдания старика, давно терзаемого болезнью простаты. Артистка Малявкина, хоть и не читала наизусть роли и стихи великих поэтов, но языком, все равно окрепла, натруживая, его бедный, еженощно. Режиссер-драматург, блаженствовал и протеже свою продвигал все выше. Все дальше и глубже. И в искусства мир и в пульсирующий болью сфинктер Фрося, по настоятельному его совету взяла себе псевдоним Эллада Станиславовна Вознесенская, что было, конечно же разумно, ибо с ее именем перспектив в мире шоу-бизнеса не открывалось никаких. Снялась в нескольких картинах с легкой подачи своего заслуженного в прошлом любовника, и так и пошла по верной, ведущей к успеху дорожке, работая своими силиконовыми припухлостями с каждым влиятельным, заслуженным и народным. В итоге Фрося добралась и прочно обосновалась в роли телеведущей различных ток-шоу и концертных программ. Ее знал и любил простой народ, боготворили начинающие карьеру молодые и целеустремленные. С телеэкранов она искрометно изливалась остроумием и метким сарказмом, предварительно заучив реплики дома, и вообще была в фаворе. Жизнь ее удалась.
