— Вы абсолютно правы, — продолжает молодой человек. — Это не наша страна, это — их страна. — Разве я что-нибудь подобное говорил? — Мы с вами этих людей не нанимали себя защищать, заметьте. Действует своего рода негативный отбор. И вот результат: в рамках существующей системы гуманный мент невозможен! Система вытолкнет его. Что остается? Менять систему. Или опять — внутренняя эмиграция. На худой конец, — он трагически развел руками, — дауншифтинг.
Я поймал девушкин взгляд. М-да. Дауншифтинг.
В дверь постучали железным: «Через пятнадцать минут прибываем». Надо идти к себе за вещами, сосед мне поможет, спасибо ему.
В разгромленном купе меня ждало важнейшее открытие: я понял, кем были Толя и Серый. Под лавкой рядом с моим чемоданчиком стояли две огромные клетчатые сумки, с какими путешествует только одна категория граждан — челноки. И странная дружба моих попутчиков стала понятна — очень разные люди подались в челноки, — и зверское их избиение — тоже понятно.
— Сведение счетов с конкурентами, — согласился со мной молодой человек. — Ментовской заказ.
— А чего так стараться, если заказ?
— Для души. Я ж говорю, менты — не люди.
Челноки. Моему собеседнику есть что сказать и об этой сфере человеческой деятельности.
— Они, видите ли, выполняют важную общественную функцию, — говорит он своим красивым голосом. — Нам всем, всему обществу, в какой-то момент захотелось одного и того же — дорогих шмоток, часов «Ролекс», не знаю, а тех, кто не может позволить себе швейцарский «Ролекс», — он тряхнул левой рукой, — тех челноки вроде ваших этих — как их бишь? — обеспечивают «Ролексом» китайским, каким угодно, но ведь это тоже часы, они время показывают. И выглядят хорошо.
Тяжелые сумки какие! Куда их теперь? Отдать проводнице? Нет, эта сволочь у меня ничего не получит! Молодой человек пожимает плечами, я вытаскиваю сумки в коридор:
— Поможете донести?
— Знаете что? — Он думает. — Давайте-ка свой чемодан. Ну как я буду выглядеть с этими жуткими баулами?
Ладно, спасибо. Мне хочется сделать ему приятное, и я говорю:
— У вас такая милая спутница!
— Да бросьте вы! — отвечает. — Ни кожи, ни рожи. Семь с половиной баллов.
Зачем-то я уточняю:
— По десятибалльной шкале?
— Нет, по семи-с-половиной-балльной! — смеется он. — И в голове у нее все совершенно topsyturvy, понимаете? — вверх тормашками.
Я удовлетворен: ничего у него с ней не вышло. Странно, что в подобных обстоятельствах меня это волнует, но слишком обидно было бы провести время настолько по-разному.
Проводница равнодушно выпускает нас на перрон, девушку встречают, мы с ней прощаемся, ждем носильщика, потом, едва поспевая, идем за ним и видим транспарант: «Привет участникам…», конференция действительно намечается серьезная.
Погрузившись в такси, молодой человек произносит:
— Знаете что, бросьте вы этих своих избиенных! — И тут же хмыкает пришедшей в его издательскую голову шутке: — Избиенных — ISBN какой-то.
— Но ведь именно я стал причиной их неприятностей! Не то слово — беды!
— А, — машет он рукой, — интеллигентский комплекс вины. По всей стране сейчас менты лупят челноков. Пора бы привыкнуть: жизнь устроена несправедливо. Оставьте вы это в покое.
«Нет, — говорю я себе, — он пошляк. А это я так не оставлю».
По заселении в гостиницу я требую телефонный справочник и всюду звоню. МВД, РЖД, УСБ — куча аббревиатур. Как ни странно, легко пробился. «Подъезжайте. Полковник вас примет». И вот уже через час или полтора я мчусь на такси в одно из их темных, безликих зданий. Клетчатые сумки со мной. Меня ждет полковник.
Черным по золотому — Шацу ниже — Семен Исаакович — написано на двери полковника, и еще ниже, в скобках — Шлёма Ицкович. Никогда не видел такого. Смело.
Хозяин кабинета только что проснулся и еще пребывал в летаргии. Он сидел на пустом диване, без подушки и одеяла, одетый в майку и тренировочные штаны. Одной ногой Семен Исаакович уже полностью влез в ботинок, другой — еще нет. Это был человек лет семидесяти, маленького роста, совершенно лысый, без усов и без бороды, но со множеством волос из ушей и из носа — отовсюду, откуда волосы расти не должны. Руки, плечи и грудь его были покрыты черно-седой шерстью. Я подумал: «В Исава пошел».
Как называть полковника? Имя Шлёма и подходит ему, и нравится больше, но Шлёма, наверное, для своих?
— Полковник Шац, — произносит он, ковыляя к столу, — так и не влез в ботинок.
Ясно, товарищ полковник.
Живот у него большой, руки толстые, как у штангиста. Широкий, мясистый нос в рытвинах, и щеки все в рытвинах. Глаза описать затрудняюсь: я в них почти не смотрел. Полковник доходит до стола, надевает форменный пиджак поверх майки, садится.
Я немножко подготовился: врач, участник международного конгресса.
— Врач, — говорит он. — Бюджетник. — Молчит. — Сядь.
Сажусь на маленький стул напротив. В комнате всего-то и мебели: большой полированный стол, диван, пара стульев. Видно, ремонт недавно делали.
— Аид?
Киваю. Смешно: бюджетник-аид. Как и он. Может, поговорим о деле? Излагаю: попутчики-челноки, негуманное, мягко сказать, отношение, сведение счетов руками его сотрудников. Хотелось бы беспристрастного разбирательства, справедливости. Как минимум вещи должны быть возвращены владельцам.
Полковник то ли кивает, то ли мелко трясет головой.
Телефон. Он снимает трубку, отвечает короткими предложениями, в основном матом. Я мата и вообще грубости не люблю, но здесь это органично.
Стены голые, без чьих бы то ни было изображений. Только на одной стене — карта мира с торчащими из нее флажками. Масштаб притязаний. Систему, по которой воткнуты флажки, понять невозможно.
— Давайте, заканчивайте там, — кладет трубку и обращается уже ко мне: — Парторг у нас был, Василь Дмитрич, хороший человек, каждое утро выпивал бутылку коньяка. В восемь ноль-ноль уже был никакой.
Зачем мне знать про Василия Дмитриевича? Ну-ну.
— …Так он тырил столько, чтобы иметь каждое утро бутылку коньяка. И всё. Ты понял?
Я пока слушаю.
— … А здесь вон, — кивает на телефон, — у директора государственного учреждения изъято тринадцать миллионов долларов — только наличными. Сотрудники по полгода зарплату не получали. Скажи мне, зачем этому чудаку тринадцать миллионов долларов?
Эффектно, да. Но как это относится к несчастным челнокам?
— Челнокам? Можно и так сказать. Читай.
Полковник достает ту самую газету, которую мне уже предлагали — в поезде.
«По подозрению в совершении двойного убийства, — читаю я, — разыскивается уроженец Петрозаводска…» — и фотография Толи, с усами. Здесь он смеется, застолье. Убиты мужчина с подростком, девочкой. Пустили к себе Толю жить.
Очень тупо: мужчина жил вдвоем с дочкой, продал квартиру, чтобы переехать в меньшую, Толя вызвал товарища… Да, понимаю, Серый, Сергей.
— Нет, не Сергей, — говорит полковник. — Серый — от фамилии. Которая в интересах следствия не разглашается.
Я с трудом складываю газету, возвращаю ее полковнику, руки у меня дрожат, и голос дрожит.
— Извините, товарищ полковник, — все-таки произношу я, — но желтая, да и любая пресса — не доказательство. Это, простите, неубедительно.
— А ты что — суд присяжных, чтоб тебя убеждать?
Он сказал это так, что я понял: в газете написана правда.
Полковник достает несколько фотографий:
— Врач, говоришь? Ну, смотри.
Проходили мы судебную медицину, но это было другое. Мне стало нехорошо, и я этого не сумел скрыть.
— На, — налил мне воды. — Попей.
Как именно Толя с Серым их убивали, я рассказывать не буду. Есть вещи, которые вот точно никому знать не надо.
Объясняю полковнику: плохо спал, коньяк без закуски, ну, в общем…
— Ферштейн, — отвечает он.
— Зачем эти фотографии?
Для достоверности. Абонентов их здешних разговорить.
Вычислили убийц по телефонным звонкам из квартиры. Номера все фиксируются на АТС, я не знал. Кто-то один или оба звонили в Петрозаводск, и до преступления, и главное — после. Роуминг, экономили.
Они не сразу ушли, ночевали в квартире с трупами, это очень на меня подействовало. Когда умирает больной, то хочется — окна настежь и поскорей — из палаты, а эти… Да, ночь провели, может быть, даже две.
— Боже мой, — лепечу я, не соображая от страха, — я ночевал с убийцами! И спокойно спал! Ничего не чувствовал. Боже мой!
На полковника это не производит особого впечатления.
— Не думай о них, — говорит он. — Убийцы — средние люди.
Опять телефон, опять он больше слушает, чем отвечает, у меня снова пауза, и я этой паузе рад. Кладет трубку.
