Владимир Рафеенко - Московский дивертисмент [журнальный вариант]

Помнится, мне до звона в ушах, как ты только что выразился, хотелось ударить ее своей остро отточенной сабелькой, которую мне в детстве подарил ее добрый крестный! Мне были неприятны ее белое платье, ее ярко-рыжие волосы, чуть выпуклые голубые глаза, алый рот, пунцовые щечки! Особенно она мне была противна, когда мы, набегавшись, приходили с мороза вдвоем домой и нас усаживали за стол. Причем она шла к столу, схватив меня за ногу и помахивая мной в воздухе, как будто я был бездушной, глупой, тривиальной вещью, а не ее будущим властелином, повелителем, мужчиной, ее гинекологом! Нет, она помахивала мной так, что мой серебряный рот невольно открывался и издавал противные щелкающие звуки. Над этими звуками все потешались до слез, до колик! Мне казалось, что хохочут все! И щипцы, и кастрюли, и супница на столе, и твои, Фриц, глупые оловянные солдаты, кровь и кишки которых так часто забрызгивали нам всю гостиную! А этой маленькой поганке — ей это нравилось! О, как я ее ненавидел!

Усаживаясь за стол, она клала меня рядом со своей тарелкой, и я, лежа на боку, оскалив свои зубы в нелепой страшной ухмылке, наблюдал, как она насыщается. Она находилась так близко от меня, но я ей не мог ничего сделать! Ничего! Я жадно пожирал глазами и этот рот, и эти…

Ты, кажется, увлекся, Щелкунчик, холодно проговорил Фриц.

А еще порой, когда она меня швыряла под свою кровать, пред тем как лечь спать, я мечтал о том, чтобы вынуть из кармашка моего белого халата молоточек и долото, а может, и пилку со скальпелем и насладиться ее стонами и судорогами! Я даже один раз с большим трудом, не без помощи моих маленьких серых друзей пододвинул под ножку кровати ужасного громадного розового зайца, которого ей подарили на день рождения, сверху поставил маленького китайского болванчика, потом куклу, потом влез сам — и вот уже цеплялся за самый край ее одеяла! А был я в те годы ловкач, удалец, силы необычайные тогда кипели во мне! Медленно, но верно полз я по ее покрывалу все вверх и вверх, хватаясь то руками, то зубами, то для пущего сцепления с материалом пронзал его своим верным обоюдоострым скальпелем! И вот уже показалась ее пятка! О, бог мой! Что это за ощущение, Фриц, когда после стольких трудов и усилий наконец ты воочию видишь кусок прелестнейшей розовой плоти, плоти открытой, мягкой, податливой! Но при этом, бог мой, огромной, как весь я! Даже больше, чем весь я! О, это наслаждение, когда с рыданиями, оросив своими серебряными слезами простынь, я становился перед ней на колени, перед этой розовой пяточкой, и закрывал в экстазе глаза! Ты спросишь, откуда возникал мой экстаз? Какова его этиология? Если угодно, я отвечу! Это предощущение единения!

Да, друг мой и любовник, я чувствовал предощущение единения, власти, совести, да-да, общей совести и общей тайны!

И вот теперь, накануне Слияния, появляется этот длинноволосый ублюдок, который к тому же не просто ее студент и трахальщик, но, возможно, что-то гораздо большее! А это мне уже не нравится!

Зубастик, милый, я думаю, что это не большая беда! Послушай своего зайчика! Даже если она с ним, с этим ужасным дворником, и переспит разочек и поиграет в вечную любовь, так это только лучше! Точно тебе говорю! Стресс снимет постоянный, забудется, отдохнет душой! Дело в том, пупсик, что немного романтики никогда никому не помешает! Фриц, все это так, но нельзя забывать, что мы с ней пришли из одной истории и наше будущее — это общее будущее! Ее необходимо очень жестко контролировать, чтобы эта стерва не выкинула какой-нибудь безумный фортель!

Фриц встал с постели, с наслаждением потянулся, да так, что хрустнули суставы. Быстро оделся и прошел в кухню. Почти не слушая того, что дальше, не умолкая, говорил Щелкунчик, он сделал ему и себе апельсиновый сок-фрэш и стал думать, глядя вниз на закатную Москву, медленно, но верно кружащуюся по своим дорогам. Было красиво и спокойно смотреть отсюда на новую Трою. Изумительной насыщенности смог накрыл огромный город своей королевской короной, и в этом сам собой усматривался какой-то тешащий душу смысл.

Я говорю-говорю, я строю-строю планы, а ты меня, оказывается, не слушаешь! Разве так можно?! О, прости! Что великого изрек мой славный пупсик, император и король?! Да отстань, Фриц, серьезно, отстань, мне не до игр сейчас! Ну, скажи, скажи мне, что такого важного ты сейчас говорил?!

Я говорил, что моей армии никто не сможет противопоставить ничего существенного! Мне все известно и об Агамемноне, и о Менелае, об их скудоумных помощниках, которых принесло сюда ветром судьбы под самую битву! Я все о них знаю, но что они такое? Просто мясо для войны! Просто жертвенная кровь, которой мы смажем колеса московской колесницы! И единственное, что меня страшит по-настоящему, — так это Ахиллес!

Но, пупсик, какой Ахиллес! Он же так и не пришел в этот мир! В этом городе его нет! Серые регулярно проверяют родильные отделения Москвы! Да я это знаю, Фриц, но все же, все же… Меня, понимаешь, что-то сильно беспокоит! Что-то мы с тобой не учли!

Да что ж мы могли с тобой не учесть?! Ну разве что Елену Прекрасную, но, во-первых, пупсик, это дело времени! Буквально, я думаю, на следующей недельке мы ее к нам препроводим! А во-вторых, она совершенно земная обыкновенная баба, я бы даже сказал, что без особого шарма, а уж о чем-нибудь неземном и говорить не приходится! Просто некрасивая баба, обремененная проблемами, о высокой судьбе не помышляющая! Мы ей яичники почикаем и отпустим! Чтоб наверняка! И пусть идет себе!

Я тебе почикаю, Фриц! Я тебе почикаю! Я тебе полчаса назад говорил об Асклепии?! Ну, говорил, но это же несерьезно… Несерьезно — это когда минетчик рассуждает о Елене Прекрасной! Заруби себе на носу: ни одна женщина, которая придет ко мне в клинику, не пострадает! Это тебе ясно? Ясно. Вот так! А то я посмотрю, у тебя прямо ненависть какая-то к женскому полу! Так нельзя, Фриц! Я сам их не люблю, но так нельзя! Ну, как скажешь, милый, как скажешь!

Ладно. Я поехал. И все-таки меня беспокоит Ахилл!

Ни о чем не беспокойся! Все неземные женщины остались в Илионе, милый! Здесь только бабы! Ба-бы! Бабы и хищницы. И все! А если тебя беспокоит этот дворник, так скажи просто своим серым слугам — и уже этой ночью…

Зачем такие крайности без особой нужды? Да откуда у тебя такая кровожадность, Фриц? Недоиграл в детские жестокие игры? Нет! Я придумаю что-нибудь поумнее! Что-нибудь не столь навязчивое! Что-нибудь более практичное! Возможно, нам следует приступить к Слиянию чуть раньше, чем мы намечали, как ты считаешь?! Вот это будет, кстати, идеальное решение проблемы! Правда, после него до самой битвы я уже не смогу бывать на людях, придется отложить кое-какие операции и визиты, но об этом стоит подумать…

Слияние, наморщив лоб, сказал Фриц, а разве уже время? А разве нет, в тон ему сказал Трахер и холодно улыбнулся.

Итак, Джанет и Патрокл шли вдвоем под холодным, но солнечным октябрьским ветром. Они подходили к дому ее мужа, который Патрокла, честно говоря, недолюбливал. И им нужен был какой-то повод, чтобы в очередной раз войти в этот дом.

Что-что-что, что нам придумать, машинально говорила она, печально рассматривая лежащую под ногами листву. Ничего не нужно придумывать, сказал Патрокл, поехали ко мне! Просто поедем ко мне, будем валяться на постели и считать листья, которые еще не облетели, на старом дубе. Она зарделась. Как, в самом деле, было бы славно лежать на широкой, просто-таки необъятной постели Патрокла и смотреть сквозь узкие стрельчатые окна на старый дуб. В прошлое воскресенье на нем оставалась всего дюжина листьев. В понедельник они насчитали восемь штук.

Семь-восемь, считала она — и тут вдруг закричала от ужаса. Повернув голову вправо, она увидела, что в комнате стоял кто-то черный, равнодушно их рассматривая. Ты чего орешь-то?! А, ма, привет! Не ори, это ма пришла. А это Джанет, ма, и если ты дашь нам хотя бы немного времени, чтобы мы оделись, ты будешь иметь счастье с ней пообщаться за чашкой свежего чая!

Как, ты сказал, ее зовут? Джанет. Значит, Джанет. Ну что ж, я так и думала, мой мальчик, что с тобой произойдет в этой стране нечто ужасное! И вот, посмотри, оно таки с тобой произошло! Вот и говори после этого, что Филомела просто старая и больная дура, к тому же еще и помешанная на мистике! Дура или не дура, а вот это несчастье я тебе предсказала еще пару месяцев назад!

В общем, одевайтесь, я вас жду внизу! И пусть твоя дама, сынок, подмоется как следует! Не терплю чужого запаха страсти! Да, имей в виду, что ты намного старше моего мальчика. И мне это не нравится!

Фух! Это сказала Джанет, когда шаги Филомелы стихли на первом этаже. Это твоя мать? Ну да, сказал Патрокл, лениво потягиваясь, это ма. Я тебе говорил, она немного странная, но очень хорошая. Если бы ты могла видеть, какая она, когда находится в Илионе, в своем большом нарядном доме на холме, стоящем над темными волнами Скамандра! Красивая, нарядная, молодая! Ты не поверишь, там ей максимум сорок — сорок пять лет! Когда же она проходит Перевал, сразу превращается в старуху. Но ты не подумай, она вовсе не безумна, как порой кажется! Совсем нет! Она просто слишком много понимает и чувствует. И потом, над ней постоянно довлеет тот факт, что она у меня только одна из трех главных женщин. Да-да, не смотри на меня так. Их у меня три. Кого три, Патрокл?! Три матери. Ты себе не можешь представить, как это бывает непросто. Патрокл встал с кровати и пошел искать свои джинсы.