Но одно дело — выбрать девушку, а другое — с ней «не подвести», как просил меня Илюха. И тут все дело в первом движении, в первом слове, потому что, как известно, женщины судят нас по мгновению, особенно если это мгновение — первое.
Конечно, у меня, как и у каждого уважающего себя специалиста, имелись свои наработки и заготовки. Но вообще-то я предпочитаю на импровизации работать, на полете. Когда интуиция и мысль сливаются воедино и протаривают путь для вдохновения. А вдохновение девушки всегда чувствуют и всегда реагируют на него особенно остро. Потому что вдохновение вырывается из тебя наружу летучей такой энергией, которую девушки начинают в себя впитывать и пробовать на вкус. Подходит ли она им? Ну и если подходит, тогда…
Вот я стоял и придумывал импровизацию, такую, чтобы полная свежести оказалась, чтобы как в первый раз. Времени у меня было немного, не я один отметил девушку, много взглядов тянулись к ней со всех сторон, и следовало торопиться. Именно так, как торопится на своей собачей упряжке обветренный золотоискатель из замерзшей Аляски первым забить территорию у рудоносного золотомойного ручейка. Вот и я двинулся к девушке твердым шагом, подбадриваемый Илюхиным взглядом в спину.
Напоминаю: она сидела в кресле, ее правая рука со стаканом покоилась на подлокотнике, а вокруг было шумно и гулко. И мне пришлось пригнуться, ну, хотя бы для того, чтобы она в общем гуле расслышала меня вместе с моей импровизацией. И оценила нас.
Вот я и пригнулся, и присел на кресельный подлокотничек, на второй, на свободный. Девушка окинула меня неудивленным взглядом, видимо, она была привычна и к подсаживающимся незнакомцам, и к их импровизациям. Ее глаза были широко открыты, будто хотели задать какой-то мучивший ее вопрос, рассеять сомнения. А еще она улыбалась… В общем, выглядела она вполне кокетливо.
Я пригнулся к ней еще ниже, чтобы нас ничего не разделяло, чтобы остаться с ней наедине посреди этой шумной и людной комнаты.
— Я тут, кстати, факиром работаю, — начал я с импровизации. — Мое сценическое имя Амадеус Модельянович Розовсконтти. Хотите, я вам свое искусство продемонстрирую?
— Какое искусство? — спросила она, и улыбка ее засветилась еще ярче.
— Могу с фокуса начать, — предложил я.
— С какого фокуса? — повторила она вопрос.
— А вот сейчас увидите, — сказал я, лихорадочно подбирая на ходу правильный фокус. Потому что при наличии неподалеку Инфанта фокусов было хоть отбавляй. Он одним своим нечесаным печальным видом уже гарантировал и фокус, и всю остальную белую магию. А если покопаться в нем поглубже — то и черную.
— Итак, приготовьтесь, — предупредил я, сигналя Илюхе, чтобы он выпускал из загона и гнал на нас тренированного на фокусы Инфанта.
— Я готова, — доверилась мне девушка.
— Трах… — начал я первой строчкой фокуса. — Барабах… — осел я плотнее собственным весом на деревянный подлокотник. — Карабах… — склонился я к девушке, к самому ее ушку. — Бах!!! — закончил я троекратным восклицанием.
И как ни странно, фокус свершился.
«Трах… Барабах… Карабах… Бах!!!» — отдалось мощно отовсюду.
А потом эхом в ушах: «Бах, карабах, трах…»
И мы с девушкой полетели…
Но летели мы хоть совместно, но недолго и скоро, слишком скоро внезапно приземлились.
А потом оказалось, что я лежу на ней, придавливая ее собою, как недавно придавливал подлокотник кресла, на нас падают какие-то тяжелые куски и я ее прикрываю своим собственным телом. А треск все еще не окончился, он все еще трещит повсюду и подламывается.
— Что вы сказали? — спрашивает девушка из-под меня. А глаза ее всего лишь в сантиметрах.
— Бах, барабах, — напомнил я ей губами прямо в ее губы, но тут что-то плотное рухнуло на нас и придавило.
Я хотел, чтобы она еще что-то спросила, чтобы я мог ей еще раз ответить в самые ее губы. Я хотел продлить прекрасное мгновение до бесконечности, но тут она вильнула подо мной своим приятным, упругим телом… а потом вильнула еще раз… Ну, а я знал по опыту, что такое виляние означает. В данном случае оно означало, что пора выбираться из завала.
А когда мы выкарабкались, оказалось, что кресло, внутри которого еще недавно сидела девушка, а на подлокотнике примостился было я, как бы и не существует больше. А вместо него груда поверженного, разобранного по многим мелким частям заготовок — из дерева, поролона, железа.
— Так чего ты сказал? — переспросила девушка уже стоя, тут же переходя на «ты» от недавней нашей напольной близости.
— Сказал, чтобы трах, тарабах, — признался я. — Вот кресло и рухнуло вдребезги. Это фокус такой, я же обещал. Да ты полюбуйся, как именно оно рухнуло! Получи удовольствие! У него же не просто отдельная ножка отломилась, нет. Оно вдребезги распалось, как древняя Римская империя, на много, теперь уже не связанных между собой, кусочков.
Мы постояли, посмотрели на кресло, покачали головами.
— А интересная, надо сказать, конструкция у него была, — оценил я бывшее кресло. — Сложная, изобретательная. Надо же, как дизайнерская мысль далеко продвинулась в области мягкой мебели. Из такого количества несвязных кусочков единое кресло собрать. Надо же!
— Ты чего, и вправду факир? — посмотрела на меня девушка с любопытством, а потом зашлась очаровательным заливистым смехом. — А я думала, ты прикалываешься, ну так, чтоб познакомиться только.
— Ага, факир, типа старика Хоттабыча, — подтвердил я. — А кресло я с собой приволок, реквизит факирский такой, знаешь? Как на него сядешь, скажешь «трах, барабах…», так оно и разваливается по кусочкам. А ты сам в результате оказываешься лежащим на девушке. Хотя можно, конечно, чтобы девушка на тебе. Но это смотря на какой подлокотник сядешь.
— Во, прикольно, — снова засмеялась моя новая знакомая, не сдерживая радости. — И ты сам прикольный, — оценила она меня сквозь смех. И тут же подтвердила своей подошедшей на треск подруге: — Мань, он действительно жутко прикольный.
Но Маня только плеснула из своих глубоких глаз горсткой раскаленных, медленно тлеющих угольев. И ничего не сказала.
А тут раздался скрип поворачиваемого замка двери, ведущей в спальню, и на пороге появился Лондырев. Вид у него был, как у инопланетного пришельца, только что слезшего со своего космического корабля и пытающегося разобраться в нашей земной жизни. То есть потусторонний был у него вид, не въезжающий в наши будничные обстоятельства.
— А… что… случилось что-нибудь? — двинулся Лондырев на недавний треск и интеллигентным движением пальца левой руки поправил интеллигентные очки на интеллигентном лице. Он только левой рукой и мог поправить, потому что правой заметно поддерживал брюки на не остывшей еще талии.
Мы с девушкой одновременно развели руками, так как получалось, что мы являлись соучастниками этого кресельного развала. Что было, если разобраться, совсем неплохо, потому что обычно соучастие сближает людей. А именно сближение с ней и входило в мои недалекие планы.
— Да… — сказал задумчиво Лондырев, который, похоже, в груде мусора все же узнал свое бывшее кресло. В конце концов, он на нем тоже когда-то сидел. Потом он снова подтянул штаны и снова задумчиво промолвил: — Да…
Но тут его вежливо тронули за рукав, и он обернулся.
— Послушай, Лондыридзе, — мягко произнес Илюха. — Всякое бывает, ты не принимай близко.
— Да, да, — закивал Лондырев, которого, видимо, в данный момент кресло особенно не взволновало. Вот оставленная девушка в спальне его взволновала, и он менять ее на кресло не хотел. Тем более на то, что от кресла осталось.
Я чувствовал, что мне тоже надо как-то его подбодрить. Н у, насколько я мог. И я подбодрил:
— Лондыряну… — обратился я к хозяину Мише, который, как и вчера хозяйка Зоя, меня к себе совершенно не приглашал. — Старикашка… — выигрывал я время, подбирая для него еще один экспромт. И подобрал, но теперь уже заготовленный и успешно проверенный на других. — Разбившееся кресло, оно, если разобраться, как посуда. Это ж на счастье! На долгое твое счастье с новой твоей девушкой, которая сейчас в спальне простаивает, кстати, одиноко и вхолостую.
На этих моих словах Лондырев нервно поправил интеллигентские свои очки, что означало, что он о девушке помнит и переживает за ее незапланированное одиночество.
— А вот когда свадьбу сыграем, — добавил я жару, — тогда и всю мебельную стенку можно будет на мелкие осколки разнести. Тоже для счастья. Ты только меня позови, я…
Но тут я ощутил на себе Илюхин строгий взгляд, который просто кричал, умолял, требовал: «Заткнись, а?!.»
— Ой, не могу, он говорит, что кресло развалил на счастье, — снова зашлась смехом соучаствующая мне девушка. — Вот это счастье, всем бы, блин, такое. Ты и вправду такой прикольный или только прикидываешься?
