— Полимеры, когда они бьются, это точно на счастье, — высказал я новую гипотезу. — На долгое счастье между тобой, Лондыренко, и твоей брошенной девушкой, которая именно сейчас стонет от холодного одиночества. Тебя ждет. Потому что девушки, когда они на середине прерваны…
Но тут меня кто-то резко застопорил. Я обернулся, Илюха беспокойно проникал в меня красноречивым взглядом и требовательно дергал за рукав. Отвечая пожеланиям общественности, я сразу заткнулся.
— Да, да… — согласился хозяин бывшего подоконника, тут же ярко представив прерванную на середине девушку, и попытался пальцем поправить очки на переносице. Но их там не было. — Я сейчас… Вы только поосторожнее тут…
И он повернулся и двинул в спальню, наступая на кончики съехавших на пол брюк. Только у порога он остановился, как бы в замешательстве, но лишь на мгновение, а потом дверь замкнулась за ним, и ключ повернулся с едва различимым скрипом.
— Да, — подытожила Жека. — Вот что страсть с мужчиной делает. Не может он больше ничему внимать, когда страсти пригубил. Вот если бы ты, Розик, в женской квартире все так порубал, то, как бы женщина ни отвлекалась любовью, она все равно тут же на тебя управу нашла. Но то ж женщина! А тут — страсть! Вот за это мы вас, мужиков, и ценим.
— А вы знаете, — согласился я из-под девушки, — на данную тему даже опыты научные проводили.
— Какие опыты? — поинтересовался Инфант, который к данной теме и к опытам в ней был с юности неравнодушен. Потому что он вообще был в душе естествоиспытатель.
— Там рядом с котом и кошкой, занимающимися любовью, пускали убегающую мышку. Так вот, кот любовь не бросал и на мышку не отвлекался. А вот кошечка — та всегда мышку предпочитала.
— Да, кошки, они такие… — согласился Инфант, у которого с домашними животными были свои частные разборки. (Читай «Почти замужняя женщина к середине ночи».)
— Ну и как ей удавалось эту мышку поймать? Ей же надо было сначала из-под кота освободиться? — в свою очередь полюбопытствовала Жека, тоже, похоже, заинтересовавшаяся жизненным кошачьим опытом. Но ее перебил Илюха.
— Инфант, — распорядился он, — ты давай стариканера попридерживай, чтобы он не двигался больше. И вообще, отваливать надо, пока дом еще на фундаменте своем держится. Опасно нам здесь находиться всем, нет у меня уверенности в доме, пока стариканер в нем гуляет.
— Да ты не один прикольный, у тебя и дружки тоже прикольные, — искренне порадовалась девушка надо мной. — Мань, — обратилась она к подруге, которая тоже склонилась над нами, — они тут все прикольные такие.
Но ее серьезная, бледная подруга промолчала, лишь окидывала нас задумчивым взглядом своих глубоких глаз. Мы так и не поняли, согласилась она или нет.
— Мы жутко прикольные, — подхватил Б.Б. — Так что давайте, девчонки, вместе отваливать. Стройными, дисциплинированными рядами. У нас тут местечко одно есть на какой-то Тверской-Ямской, что-то типа сильно укрепленного бункера, оно его пока вполне выдерживает, — снова кивок в мою сторону. — Вот туда мы все и двинем. А здесь в любом случае больше делать нечего — все потоптано, все разрушено, исчерпано. Да и неблагополучно здесь среди панельных блоков, кто знает, на чем они замешаны?
Похоже, на девушек аргумент подействовал, и они тоже заторопились к выходу вслед за мной и вслед за держащим меня сзади Инфантом. Одна Жека не спешила.
— Знаете, — сказала она нам в коридоре, — я еще здесь побуду. Про вас я все давно знаю. А про тех, кто здесь остается, еще не все.
— Понимаем, — ответили мы ей из коридора. — Новые знания про новых мужчин всегда кругозор расширяют. Ты только осторожней будь, дом, сама видела, шаткий, ненадежный. Ты его не раскачивай шибко.
— Без тебя мы в нем как-нибудь удержимся, — пообещала мне Жека, и мы отпустили ее с Богом.
А сами покинули лондыревское пристанище и долго о нем потом ничего не слышали.
Лишь однажды, через год, дошла до нас весточка, что вроде бы там все в порядке — все убрано, все восстановлено. Только девушка, та, которая из спальни так и не показалась, еще долго переживала. Особенно по поводу подоконника. И по поводу Лондырева немного тоже.
Глава 5
За 120 cтраниц до кульминации
Уже в Инфантовой коммунальной квартире где-то на Ямской-Тверской БелоБородов вывел меня в коридор. Я сразу понял: предстоит серьезный, мужской разговор.
— Ну ты сам понимаешь, стариканище, что наказан на сегодня, — сообщил мне Илюха.
— Понимаю, — согласился я со вздохом.
— И не полагается тебе сегодня ничего, — продолжал унижать меня Б.Б.
Я лишь вздохнул.
— И девушка, которая полежала на тебе немного, она ко мне по праву первенства переходит. Потому что ты уже покуролесил сегодня достаточно.
Я знал, к чему он ведет, с самого начала знал. Он всегда так, этот Белобородов, как я чего-нибудь стоящее нарою, сразу отобрать пытается. Обычно я ему не поддавался, обычно сопротивлялся, но тут, после всего, бороться было трудно.
Ну да ладно, с товарищами делиться надо, к тому же это мое добровольное призвание — отбирать сокровища у богачей и раздавать их окрестным беднякам. Хотя Илюха, даже если его сильно загримировать, даже в театре у хорошего режиссера «окрестного бедняка» сыграть бы не смог. Тут даже не в артистическом таланте дело…
— Хорошо, — сказал я, уступая. — Я на другую, на Маню, перекинусь. Она, конечно, не такая броская, как та, о которой ты меня просишь, но в ней какая-то странность присутствует. Сумасшедшинка некая, я сразу разглядел. А правильная сумасшедшинка — она все остальное компенсирует с лихвой. Потому что в ней, в неадекватности, порой самый смак и отход от шаблонов. А я как раз отход и ценю. Так что, Б.Б., пользуйся моей сегодняшней добротой, я в «отход» с Маней пошел.
И мы пожали друг другу руки — я и Илюха.
Правда, сама девушка, та, с которой я уже успел пару раз полежать вместе, не сразу поняла изменившуюся ситуацию. Она поначалу все апеллировала ко мне да апеллировала, но я не поддавался — я стал скучен, однообразен, грустен и совершенно больше неприколен. Потому что я привык держать свое слово, данное Илюхе в коридоре.
А вот он, Илюха, просто исходил приколом, просто был начинен им, как фаршированная рыба-фиш морковью. И вскоре девушке стало безразлично, кто в конце концов сидит рядом и подливает ей, сверля ее голубыми, невероятно блестящими от жизни глазами. И она не стала возражать от перестановок, во всяком случае вслух.
— Что вы погрустнели так? — спросила меня Маня, без сомнения, неадекватная девушка, на которую я как раз в данный момент и перекидывался. Она и глазами всматривалась в меня — темно-зелеными, глубокими, печальными, и голосом окликала — растянутым, плавным и тоже глубоким.
— Я вообще такой, — ответил я, выходя из тяжелой задумчивости. — А чему веселиться, когда жизнь бесконечно трагедийна?
— Да, — согласилась Маня, всматриваясь в меня еще глубже, как бы пытаясь узнать получше.
— Конечно, она трагедийна по определению, — выдохнул я из себя скорбный, давящий голос. — От жизни к смерти, от юности к старости. Вы чувствуете тяжесть в воздухе? Посмотрите, везде преобладают темные тона.
И это, кстати, была абсолютная правда — в комнате у Инфанта действительно преобладали темные, пыльные тона. А воздух и впрямь был тяжел все от той же невымытой пыли. А еще от множества выпиваемых нами в этой комнате красных сухих французских бутылок.
— Да, — снова согласилась Маня, — я знаю про тона. Я могу оценить внутреннюю цветовую гамму жизни, я умею чувствовать сильно и глубоко.
— А, тогда все понятно, — понял я, имея в виду ее неадекватность, к которой, похоже, я уже нащупал подход. — Вы ведь тоже чувствуете боль, и горечь, и несправедливость жизни. Во всем, особенно…
— Особенно по отношению к бездомным животным, — перебила меня Маня, деля со мной тяжесть жизни напополам. — К брошенным бездомным животным, которые воют по ночам и скулят от холода и одиночества.
— А еще, — подхватил я вслед за ней, — к попугайчикам, которые в клетках. — Я тяжело, безнадежно вздохнул. — Зачем их учат чужому языку? Зачем они забывают свой? Да и вообще, сколько на свете одиноких бездомных, голодных существ в разных частях света? В Африке или в Юго-Восточной Азии, например.
Тут в моих глазах должна была навернуться слеза, но она не наворачивалась. Пришлось снова тяжело вздохнуть.
— Но главное, это мы с вами, — продолжил я после вздоха. — Что нам в этой жизни и для чего мы ей? Все бессмысленно, пусто и одиноко. Как Млечный Путь. Одинокий в голой, пустынной ночи и совершенно млечный. Помните, как у поэта: «Выхожу один я на дорогу, ночь темна…» — Мне еще раз пришлось вздохнуть, потому что как у поэта дальше, я запамятовал.
А потом наступила длинная, давящая пауза, и только в конце ее я поднял на Маню свои усталые, потухшие глаза.
