Лучом света вспыхнула ее улыбка.
— Грибы-то теперь пойдут!..
— Пойдут, — в тон ей ответил я, — мухоморы-то…
Она рассмеялась и прижалась ко мне еще ближе.
А дождь катил лавиной, гремел листами железа, сметал мусор. Земля не успевала впитывать его, так он был внезапен и обилен: по дороге уже мчались потоки воды.
«Котлован… — с тревогой подумал я. — Не поползла бы глина…»
Прибитая пыль, намокшее враз горячее дерево, смоченные внезапной водой камни, плиты — все пахло волнующе и остро. От близости Ани, такой неожиданной и ясной, у меня закружилась голова.
Аня посмотрела на меня пристально, прямо. Серые глаза ее вдруг потемнели, на губах появилась странная улыбка, будто она с этой улыбкой прислушивалась к чему-то неожиданному в самой себе.
Она медленно провела пальцем по моим бровям, сначала по правой, потом но левой, и вдруг сказала:
— Я видела твою сестру. Вы близнецы, что ли?
— Нет… — Я хотел добавить, что Ольга старше, однако вовремя спохватился.
Но Аня поняла меня, и снова вспыхнула ее улыбка.
— Вас просто не отличишь. Нет, нет, — в свою очередь спохватилась Аня. — Я ничего такого не хочу сказать. Просто это удивительно. И потом… — она помедлила, — мне это нравится. Ты ее любишь?
Я кивнул.
— Счастливый ты. Вас двое, таких хороших… А у меня, Валерик, только мама в деревне, больше никого… Деревня в глуши, в лесу… Речка маленькая… На дне видны камушки… У мамы коза. Белая. Вот и все. Туда приедешь, кажется, ничего не изменилось с детства…
Дождь пролетел, прогрохотал, и почти сразу по окнам зданий, стеклам кабины башенного крана полоснуло солнце.
Аня подняла голову.
— Ну вот, вверху уже хорошо. Пора на кран.
Отовсюду из-под навесов выходили рабочие, направлялись кто куда. Наши плотники спешили к котловану.
В тот вечер мне пришлось задержаться: откачивали из котлована воду, выбирали клейкую грязь.
Возвращался я поздним троллейбусом, когда уж и пассажиров-то не было. За окном встряхивало черную летнюю ночь с размытыми огнями, время от времени набегавшими на меня. Потом огни куда-то провалились, из ночи вырвался нестерпимый грохот. Казалось, меня усердно охаживают по голове пустым ведром. Но проснуться не хватило сил. Сон застал меня в углу пустого троллейбуса, ведомого по ночному городу красивой, но хмурой девушкой.
Мне снилось, что возле самого моего уха работает насос, а из широкого шланга хлещет мутная вода.
Кто-то бежал, стуча сапогами, по мокрым доскам и кричал, что оголены провода…
Я просыпался, снова засыпал.
Потом я вдруг увидел грибы, большую плетеную корзину, полную грибов, и не сразу понял, откуда она взялась. Напротив сидели две старые женщины.
— Я-то думала, выпимши, — донеслось до меня. — А он, видать, та-ак…
Я понял: это про меня говорят задержавшиеся в лесу бабуси. Видно, заснул всерьез.
Отвернулся к окну и стал глядеть в темноту, пытаясь определить, что за остановка.
Троллейбус резко тронулся с места и пошел дальше по ночному городу. Я прислонился виском к холодному пластику. Толчки отдавались в голове глухой болью.
— Пошли, видно, грибы-то? — спросил я у своих случайных попутчиц.
— Пошли мухоморы-то… Дома нас, поди, и не ждут. Думают, волки растащили…
Дома, едва стукнул, дверь отворила Ольга.
— Куда ты пропал? Что с тобой? Заболел?
— Здоров.
— А где был?
— В ресторане.
— Я серьезно спрашиваю.
— Квартальный план выполнял одним днем. И прихватил ночь.
— Выполнил?
— Спрашиваешь!
Она хмурилась, и мне казалось, что это я в зеркале вижу свои две стрелки над бровями.
— Уходи-ка ты со стройки… — сказала Ольга шепотом.
— Ни за что! — так же шепотом ответил я.
С упоением, соединенным со страхом, я думал об Ане. И странно, во всякую минуту воспоминание о ней с необъяснимой неизбежностью возвращало меня к мысли о Хонине.
Некоторые завидовали Хонину, что он так легко живет — не переработает, не возьмет на себя ничего лишнего.
Я чувствовал таившееся в нем куда более значительное зло, пока еще не вполне понятное для меня. А может, это потому, что он постоянно возле Ани? Неужто это обыкновенная ревность?
Я начал чувствовать, что Аню мне никто не может заменить: ни мама, ни Оля. Я мог без конца смотреть, как у ее губ вспыхивают легкие лучики.
Однажды мы с ней сидели у крана. Аня взглянула на часы:
— Опять не подвезли вовремя бетон. А привезут — начнется спешка. Сразу придет несколько машин, и Водяной начнет свое: «Давай скорее! Давай скорее!» Больше всего не люблю эту суету.
В спешке там допустишь ошибку, тут не доглядишь. А это кран… С такой-то махиной, — она хмуро взглянула на перечеркнувшую полнеба стрелу, — и до беды недолго…
Подвезли бетон. Аня встала, огляделась, кругом и улыбнулась:
— Курорт окончен!
И когда Аня поднималась к своей кабине, я случайно перехватил взгляд Хонина. В глазах его была злоба. Он пристально следил за каждым ее движением и не замечал, что я смотрю на него. На какой-то миг сердце кольнула необъяснимая тревога. Мне вроде бы следовало радоваться, что щелкнул Хонина по носу, а вместо этого я ощущал беспокойство оттого, что он неотступно был возле А ни.
Неприметно подступила осень. Нагнало туч, и потянулись дожди. Сначала редкие, едва прибивающие пыль. Потом зарядили грозовые ливни. Чем дальше, тем чаще сменялись они изморосью. Котлован буквально заливало. Со стен его отслаивалась и ползла вниз глина. Выбирать ее приходилось вручную.
— Ничего, закончим, будет легче, — подбадривал нас бригадир.
Каждый день к нам приходил прораб, смотрел работу, озабоченно советовался о чем-то с бригадиром, поглядывал на серое небо, повисшее над стройкой.
Я уже мог весь день, не чувствуя особой усталости, работать топором.
Однако Петров все поправлял и поправлял мою руку, показывал, как надо стоять, советовал не делать лишних усилий.
На котловане я работал наравне с другими плотниками, не отставая от них. Я придумал подвесить на консолях в котловане редукторную дисковую электропилу для обрезки концов досок. Это дало некоторый выигрыш и облегчило нашу работу.
«Прожектор» мы выпускали вместе с Толей. Писал он медленно, но четко и аккуратно. Частенько, правда, приходилось исправлять за ним орфографические ошибки, однако получалось у нас неплохо. Вот только рисунки… Рисовать никто из нас не умел.
Валя Синявский, глядя на эти рисунки, говорил:
— Сюрреализм… И все же это не самое главное. Главное — к новому году пустить первую очередь завода.
И мы нажимали вовсю. Вечером я засыпал, пожалуй, раньше, чем голова моя успевала коснуться подушки. Утром вскакивал под неистовый треск будильника и мчался под душ.
У Ани тоже прибавилось работы. Она теперь гоняла кран от главного корпуса завода к складу глины.
Склад глины — это только называется так. На деле же — огромный цех: в нем мог бы разместиться чуть не весь завод вместе с сорокаметровой вращающейся печью. Внутри склада глины про» ложен железнодорожный путь.
Аня подавала монтажникам фермы и плиты перекрытия. Работа на монтаже склада глины требовала предельной осторожности и от крановщицы, и от монтажников. Осторожности, согласованности и смелости. Монтаж шел на десятиметровой высоте. Ребята в бригаде Михеева как на подбор — все рослые, плечистые. Состав этой бригады не менялся: никто из нее не уходил, никто в нее не вливался. Так и держались михеевцы одной группой — семь человек, считая бригадира.
Во время работы монтажники весело переговаривались с Аней, приглашали ее кто в кино, кто в театр, кто на танцы.
А она сердито кричала им:
— Леша, пристегнись!.. Мальчики, будете лихачить, откажусь с вами работать. Понятно?
На глазах поднимались новые корпуса завода. Завершался монтаж сорокаметровой вращающейся печи обжига. Недалек уже был день, когда в ней вспыхнет мощное газовое пламя, в котором закружится нескончаемый вихрь гранул. А пока мы заливали в опалубку бетон, уплотняли его вибраторами.
В начале сентября мы вышли на нулевую отметку.
Это был разговор, к которому я возвращаюсь без конца.
Мы с Аней шли картофельным полем к электричке. Мы были вовсе не одни — и впереди и позади нас шли рабочие разных бригад, все после смены спешили на поезд.
На перроне собралось полно народу.
Когда донесся шум приближающегося поезда, Аня вдруг взяла меня за руку.
— Идем…
И мы пошл и с ней узкой тропинкой.
Вскоре нас догнал и пронесся мимо поезд. Мы оглянулись — перрон опустел, нигде ни души…
— Слушай, — сказала Аня, — как это мы до сих пор не додумались пройти эти шесть километров после работы пешком? Ты не знаешь?
