Мы расселись на черных кожаных диванах и креслах в холле на бельэтаже, и нам подали кофе — не счесть уже, сколько чая и кофе мы выпили со времени прибытия в Токио. На низеньком столике лежало множество документов, толстенные скоросшиватели алюминиевого цвета, прозрачные пластиковые папочки, свернутый в рулон план музея в Синагаве, фотографии, подшивки бумаг, а кроме того, подарки — шарфик, перламутровые палочки для еды, палочки ладана, — которые Мари развернула с угрюмой учтивостью, не выказав ни радости, ни удивления, и отодвинула в сторонку вместе с мятой упаковкой. Ямада Кэндзи вручил нам программу на текущий день, я смотрел на нее в каком-то коматозном тумане, окутавшем мой мозг. Мы находились сейчас на стадии знакомства (9.00–10.00: знакомство в отеле). Далее предусматривались посещение залов музея в Синагаве для подготовки экспозиции, встреча с журналистами из журнала «Кат», обед в национальном ресторане, фотосъемка для обложки журнала мод, визит в «Спайрал», прием, ужин. Так вот, я изучал это расписание безо всякого энтузиазма и даже с некоторым ужасом, когда сидевший рядом со мной господин Морита, отложив свою программу на стол, заговорил об утреннем землетрясении. При упоминании о землетрясении (эта тема, как ни одна другая, затрагивала каждого лично) в разговор включились все, от молчаливого Кавабаты, произнесшего по-японски безапелляционную сентенцию, которую нам не перевели, до юнцов с иголочки, преодолевших робость, дабы внести в дискуссию посильную лепту. Тот, что помладше (хотя, казалось бы, куда еще младше), будучи столь же сведущим, сколь и сдержанным, принялся объяснять нам на каком-то эзотерическом английском, что, по данным некой радиостанции, в деревне на полуострове Идзу, где находился эпицентр землетрясения, один человек скончался сегодня утром от сердечного приступа. На что непредсказуемый Кавабата, резко выпрямившись в кресле, — он оперся о спинку, а руки сложил перед носом, будто готовился нырнуть, — отозвался новой категоричной тирадой на японском, тогда как до сих пор все из вежливости старались говорить по-французски или по-английски, и в дальнейшем разговор продолжился уже по-японски, каждый прибавлял какую-нибудь подробность, вспоминал тот или иной эпизод, изображал, как падали предметы, как все качалось и какая была паника. По словам Ямады Кэндзи — он единственный все-таки нам что-то время от времени переводил, — было два толчка, один слабый, горизонтальный, едва ощутимый, около часа ночи и другой, гораздо более сильный, на рассвете, нанесший городу урон, кое-где случились перебои с электричеством, оползни, задержки поездов, на улицу сыпались стекла, падали крыши и обломки кондиционеров. В обоих случаях эпицентр зафиксирован в районе полуострова Идзу. Специалисты утверждали, хотя, понятно, прогнозировать тут бесполезно, что риск повторения крупного землетрясения в ближайшие дни невелик. Открывая кейс и убирая туда нерозданные программки, Ямада Кэндзи высказал предположение, что первого слабого толчка около часа ночи мы не почувствовали, поскольку, вероятно, уже спали, и надеялся, что второй, намного более сильный толчок, если и разбудил нас — чего он, Кэндзи, опасался, — то по крайней мере не создал с первого дня превратного представления о его стране. Не так ли? Он смотрел на Мари. Потом и остальные, как-то незаметно смолкнув, уставились на Мари. Что произошло, никто не понял, но, так или иначе, все повернулись к Мари. Мари сидела на диване неподвижно, очень прямо, держала в руке сегодняшнее расписание, а из-под ее солнечных очков медленно текли слезы.
Слезы текли по щекам Мари безостановочно, неукротимые, как природное явление, как морской прилив или моросящий дождь, она не пыталась их остановить, демонстрировала их, не позируя, но и не стесняясь. Я смотрел, как она плачет, и сердце мое сжималось, ибо я знал, что слезы ее вызваны упоминанием о землетрясении, потому что землетрясение это неразрывно связалось для нас с концом нашей любви.
Мари встала, извинилась перед Ямадой Кэндзи и на глазах у всех участников встречи, пытавшихся понять, что с ней случилось, готовых вмешаться, прийти на помощь, оказать поддержку, надавила мне на плечо, коротко, но твердо и вместе с тем умоляюще и попросила пойти с ней. Мы спустились с бельэтажа; куда мы идем, я не знал, просто следовал за ней по пятам, а она, похоже, искала удобное для разговора место. В конце концов она свернула к выходу и едва миновала раздвижные двери, как портье в зеленой с серым накидке и котелке, поприветствовав ее, предложил подогнать такси. Она не удостоила его ответом и остановилась чуть поодаль, поджидая меня под навесом крыльца. Накрапывал дождик, небо было серым, прямо перед собой мы видели широкую пустынную улицу, от нее вела к гостинице аллея. Проплывали в тумане автомобили с зажженными подфарниками, проезжали такси, проходили редкие пешеходы. Мари все утро не снимала длинного черного кожаного пальто, теперь она подняла воротник и курила на крыльце с молчаливой серьезностью. Я стоял возле нее и смотрел вдаль, голова у меня была мутной и в носу щипало. Она все курила и курила — думала. После долгого молчания она повернулась ко мне и сдавленным голосом, с трудом выговаривая слова, сказала, что согласна расстаться. Я ничего не ответил, только поглядел на нее. Потом засунул руки в карманы пальто и вздрогнул, коснувшись пальцами пузырька с соляной кислотой. Но сейчас я не могу, продолжила она, сейчас это слишком тяжело. Не сейчас, сказала она, не сейчас, схватила меня за локоть, провела рукой по рукаву, вороша шерстяную ткань, и для убедительности с силой сжала мне плечо. Не сейчас, сказала она, не в эти дни, в эти дни ты мне нужен.
Из дверей отеля робко высунулся Ямада Кэндзи, поискал нас глазами, а заметив, осторожно двинулся в нашу сторону с виноватой улыбкой на лице. Мы прервали разговор, на несколько секунд воцарилось замешательство, Ямада Кэндзи в это время стоял на одном месте и теребил в руках программку. Потом он довольно неловко повел беседу, поинтересовавшись у Мари, какие пункты в сегодняшнем расписании ее не устраивают или огорчают. Мари взглянула на него в недоумении и, быстро обернувшись ко мне, улыбнулась сквозь слезы. Нет, нет, все отлично продумано, сказала она с улыбкой и шмыгнула носом.
В такси, катившем по направлению к «Контемпорари арт спейс» в Синагаве, я взял Мари за руку, легонько сжал, почувствовал кожей тепло ее пальцев. В салоне установилась какая-то гнетущая атмосфера, дождь хлестал в окна, щетки равномерно шастали туда-сюда по ветровому стеклу. Никто не произносил ни слова. Ямада Кэндзи сидел впереди рядом с водителем, он назвал адрес музея и погрузился в созерцание разграфленных в клеточку розовых карточек у себя на коленях. Представительница французской дипломатии вдумчиво глядела в окно, она тоже молчала, слезы Мари ее озадачили.
До входа в музей надо было пройти метров сто пешком вдоль ограды из нетесаного камня. Такси высадило нас наверху, у начала тропы, на пустынной стоянке какого-то отеля. Наша группа, собравшись в полном составе (прочие подъехали на другом такси), тронулась в путь под мелким дождичком по дорожке, умощенной неровными и скользкими камнями, змеившейся между деревьев в сторону озера. Мы продвигались черепашьим шагом под прикрытием двух огромных, хорошо заметных в тумане зонтиков, ярко-голубого и ядовито-зеленого, их с неловкой услужливостью держали двое юных сотрудников «Спайрал», семенивших по бокам от нас, вытянув руки над нашими головами. Притаившийся за широкими металлическими воротами с электронным управлением (красный глазок лазера, камера видеонаблюдения), этот Музей современного искусства не вписывался в окружающий как бы сельский пейзаж с большими деревьями, озерами, замшелыми тропинками, кустарником и даже птичьим щебетаньем и лягушачьим кваканьем вдали. Красовавшееся посреди аккуратного парка продолговатое, обтекаемой формы белое строение, покрытое волнистыми алюминиевыми пластинами, походило на авиационный ангар или лабораторию высоких технологий. Дверь из полупрозрачного стекла вела в холл черного мрамора, где мы прождали несколько минут, прежде чем были приняты директором — бороденка соль с перцем, рябенький в тон к ней пиджак и поразительные кричащие белые «пумы» со стилизованным изображением на каждой ноге упомянутого хищника, который только и ждет случая, чтобы спрыгнуть с его пяток Через не замеченную мною поначалу дверь директор провел нас в служебные помещения музея и пригласил в свою личную гостиную, смежную с комнатой наблюдения, где виднелись в полумраке ряды мониторов. Мы расселись на диванах вокруг низкого черного полированного стола, и тотчас откуда-то сзади возникла юная служительница с подносом, на котором принесла нам зеленый чай. Она поставила перед каждым по чашке и безмолвно исчезла. Никто из пришедших с нами не говорил ни слова, не улыбался. Их пыл остудили слезы Мари, и только вальяжно скрестивший ноги директор выглядел на своем канапе расслабленным и даже веселым. First time in Japan?[12] — зычным голосом спросил он у Мари. Ответа не последовало. Мари сидела не двигаясь, в солнечных очках с очень черными стеклами, и упрямо смотрела перед собой, словно бы вопрос адресовался не ей, непонятно даже, слышала ли она его. Нет, произнесла она наконец по-французски безо всякого над собой усилия. Присутствующих снова обдало холодом, все заерзали, но вопросов больше никто не задавал, беседа закруглилась. Я хотела бы осмотреть залы, сказала Мари.
