— Очень жаль отрывать тебя от еды, милое дитя, но наше появление — закономерная часть всего происходящего. Меня зовут миссис Эхидна, а это мой сын, бедный мальчик, которого злые люди зовут Зверем Рыкающим.
Ее сын, оба лица которого были прекрасны и печальны, грустно кивнул. Он носил красивый наряд из красного бархата, а в левой руке вертел сложенный зонтик. Его способ передвижения включал в себя множество изгибов и поворотов, для того, видимо, совершаемых, чтобы никто не мог обвинить его в сокрытии какого-либо из своих лиц.
Эдгар лишился дара речи и только издавал нечленораздельные звуки.
— Так вот, — сказал Зверь Рыкающий, — когда ты доешь эту восхитительную на вид эйрбиггью, мы отправимся в путь. Машина ждет на улице.
— Куда-куда-куда? — пролепетал Эдгар.
— О, в Замок, — ответила миссис Эхидна. — Милый мальчик, ты наш пленник.
Эдгар повторял про себя: «Все это мне снится, только снится, скоро я проснусь, и все будет хорошо, а сейчас я просто вижу дурной сон, кошмар», — и вам его слова могут показаться весьма разумными, но дело в том, что, если вам снится, что вы видите сон, вам вполне может присниться, что вы проснулись, но просыпаетесь вы (во сне) просто в другом сне, который может оказаться гораздо хуже прежнего, если вы понимаете, что мне снится, то есть я хочу сказать, что мне хочется сказать. Говоря себе все эти слова, он смутно чувствовал, как его вели к сверкающему автомобилю (девяностой модели эстрильдис[112] — очень редкая и дорогая марка), за рулем которого сидел карлик в форменной одежде и кепке с длинным козырьком. Газетные фотографы принялись делать снимки, миссис Эхидна и ее сын любезно улыбались и позировали, а Эдгар попытался прокричать «Спасите!», но не смог произнести ни звука. Вокруг толпились все те же туристы, которых удерживал кордон из обаятельных полицейских, и щелкали и жужжали фотоаппаратами и кинокамерами.
— Все это для туристов, — пояснила миссис Эхидна. — Конечно, это очень скучно, но надо же как-то зарабатывать себе на жизнь.
Они сели в автомобиль — Зверь Рыкающий на переднее сиденье, рядом с шофером. Таким образом он мог разговаривать с Эдгаром, не оборачиваясь. Когда машина тронулась под приветственные крики толпы, он обратился к Эдгару:
— То лицо, что глядит на тебя и разговаривает с тобою, зовется Задним Лицом, а то, что смотрит вперед и иногда говорит с шофером, зовется Передним Лицом. Меня обычно называют ЗР. Все ясно? Отлично.
— Что, — спросил Эдгар испуганным прерывистым хриплым шепотом, — что вы со мной сделаете?
— О, ты не должен бояться, — отозвалась миссис Эхидна. — Все сбегают, и в газетах появляются об этом большие заголовки, что, как принято считать, тоже привлекает туристов. Когда я говорю «все сбегают», я, возможно, слегка преувеличиваю. ЗР и я искренне желаем предоставить тебе все возможности для побега, но могут возникнуть осложнения из-за моего отца, который исповедует принципы старой школы. Он не сторонник побегов, нет. Он сторонник поедания живьем, старый кровожадный людоед — надеюсь, он простит мне эти слова.
— Он в Эстотиленде[113], — сказало Заднее Лицо ЗР. — Он ни простит, ни не простит, потому что его сейчас здесь нет и он нас не слышит.
— Да, но он такой проворный, — вздохнула мать ЗР. — Только отвернешься — я, конечно, о себе, а не о тебе, — а он уже тут как тут.
Теперь Эдгар видел, что у нее не было даже одной ноги. Зато у нее был очень мощный хвост, мускулистый, как у кенгуру или удава (хотя удав целиком состоит из хвоста, не считая головы), и Эдгар вспомнил, что говорил ему матрос: от пояса и ниже она как большая змея. Вместо того чтобы испугаться еще больше, он почувствовал восхищение и жалость к женщине, которой приходится передвигаться, балансируя на кончике хвоста. Эдгар взглянул ей в лицо: милое лицо, большие круглые очки, серьги в форме мальтийских крестов, брошь с портретом ЗР, ее сына. Мир жесток, и чудищам приходится не легче, чем всем остальным. Эдгар спросил ее:
— А как зовут вашего отца и как он…
— Выглядит? — перебило Заднее Лицо ЗР. — Дедушка просто большой. Просто очень-очень-очень-очень большой. Можно даже сказать, великан.
Затем Переднее Лицо, которое Эдгар, конечно, не видел, обратилось к шоферу Альбериху[114]:
— Великан, правда, Альберих?
— Для таких, как я, все, считай, великаны, — ответил Альберих. — Но он довольно крупный, тут уж я спорить не стану.
И Заднее Лицо кивнуло Эдгару, как бы говоря, что Альберих сказал все очень правильно.
— А как его зовут? — переспросил Эдгар.
— Он часто меняет имя, — сказала миссис Эхидна. — В зависимости от того, о ком в новостях сообщается что-нибудь очень плохое. «Эхинококк поразил Никарагуа». Это что, а не кто, но, по-моему, отцу безразлично. Мистер Эхинококк. Он очень занятой человек. Многие несчастья — его рук дело.
— Что ж, будем надеяться, что он еще пробудет в Эстотиленде какое-то время, — сказало ЗЛ ЗР. — Ты бывал там? — непринужденно поинтересовалось оно у Эдгара. — Любопытно: нечто вроде русской Америки или американской России. Вообрази, что Америка превратилась в Россию, а Россия — в Америку, и ты получишь полное представление об этом месте.
Эдгар честно попытался представить требуемое, но вскоре решил, что лучше будет запоминать дорогу: они проезжали озера, вулканы, лес, пасущихся свиней, одинокую деревню, где делали вино из свеклы и артишоков. Долгой была дорога в…
— Вот и Замок, — сказало ЗЛ ЗР. — Подъезжаем к холму. Впечатляет, не правда ли? Содержать его, конечно, страшно дорого, но лорд-мэр и эдембургский муниципалитет помогают. Ведь это привлекает туристов. Их пускают сюда по выходным — за плату, разумеется, и по праздникам — в Арам[115], Этрурию и День рождения Тиля Уленшпигеля[116]. Мы показываем им очень немного, но они вполне довольны — только бы разрешали фотографировать. Люди, — сказало ЗЛ уныло, — довольствуются малым.
Замок выглядел как обычный старый дом, только большой и с башнями разной высоты, налепленными на крыше, как церковные свечи, зажженные в разное время и погашенные одновременно. Сходство со свечами усиливалось тонкими струйками дыма, поднимавшимися от башен — на самом деле они, должно быть, исходили из спрятанных труб. На макушках башен развевались флажки; также имелся ров с водой и шаткий подъемный мост. Они подъехали к мосту, и шофер Альберих прогудел несколько нот в свои три или четыре рожка. Мост, висевший на потертых канатах, опустился со страшным скрипом, и машина переехала через ров. Привратник встретил их низкими поклонами и широкой улыбкой из нескольких зубов. Он, похоже, приходился Альбериху родней и пустился с ним в разговоры.
— Как было в городе?
— Все в порядке. Новенький тут, сзади.
— Дождя, снега не было? Без экстравагантностей?
— Я тебе уже сто раз говорил, что там погода такая же, как здесь.
— В таком-то огромном городе? Быть того не может. Уж они-то могут себе позволить погоду получше.
— Я же тебе говорил, за погоду не платят.
— А я говорил, что не видать тебе приличной грозы как своих ушей, если хорошенько не раскошелишься. Одна только молния обойдется в небольшое состояние, даже без грома.
— Довольно, Болингброк[117], — устало сказал ЗР. — Альберих, поехали.
— Надо же ему объяснить, сэр. Он ничего не понимает. Платить за погоду!
Карлик Болингброк затрясся от злости и ответил:
— Платить надо за все — запомни раз и навсегда. — Но тут же заулыбался и сказал: — Я допускаю, что, когда льет как из ржавого дырявого ведра, — это бесплатно. Они просто-напросто его выбрасывают. Но иногда ведь льет как из хорошего, крепкого ведра, может быть, даже из серебряного ведерка для шампанского. Бог с тобой, это все по невежеству. Когда вырастешь — поймешь.
— Едем, Альберих, — сказали оба лица ЗР для вящей внушительности. Они въехали во двор, и пассажиры вышли, а Альберих поехал дальше, возможно, в гараж.
— Наверняка, — сказала миссис Эхидна, — тебе не терпится увидеть свою комнату.
Они вошли в большой парадный зал. В огромном камине горело целое бревно, а на стенах висели портреты предков — Эдгар обратил особое внимание на Египетского Сфинкса — и старинные ржавые мечи и кинжалы, слишком тупые (подумал он), чтобы резать масло в жаркую погоду. Одна из многочисленных дверей отворилась, и из нее показался человек в полосатом жилете, которого Эдгар принял за дворецкого. Он тоже, судя по внешности, приходился Альбериху какой-то родней. И непрерывно брюзжал.
— А, Этередж[118], — сказало Переднее Лицо ЗР, — ты здесь.
— Разумеется, это я, — проворчал Этередж, — и, разумеется, я именно здесь, а не где-либо еще. Чего изволите, хоть это не так уж сильно меня занимает?
— Мы изволим, — ответила миссис Эхидна звенящим голосом, — чтобы ты показал этому молодому джентльмену его комнату. Сейчас же.
