— Разумеется, это я, — проворчал Этередж, — и, разумеется, я именно здесь, а не где-либо еще. Чего изволите, хоть это не так уж сильно меня занимает?
— Мы изволим, — ответила миссис Эхидна звенящим голосом, — чтобы ты показал этому молодому джентльмену его комнату. Сейчас же.
— А у него багажа нет, — заметил Этередж. — Да и вообще ничего нет, раз он дал себя украсть и сюда привезти. Мозгов нет, это точно. Ну что, пойдем, разбойник, я тебе все покажу.
— Ужин через час, — сказал ЗР.
— Скорее, через три, — возразил Этередж. — Кошка украла рыбу, а лиса — цыпленка. Кухарка сидит и не знает, что делать. Я посоветовал ей испечь блины, хотя сегодня и среда. Она думает.
И он поманил Эдгара движением головы.
Вслед за Этереджем Эдгар поднялся по широкой красивой лестнице и очутился в коридоре со множеством дверей. Пахло мокрыми хлебными крошками. Этередж неустанно ворчал — и ноги у него болят, и кровать у него скрипит, и погода здесь отвратительная (то льет дождь, то стоит сушь), и работа дворецким — хуже некуда. Наконец он толкнул какую-то дверь, и они вошли в комнату Эдгара. Тот рот открыл от изумления: в комнате не было ничего, кроме стула, стола, экрана, как у телевизора, и люка в полу.
— Тут нет кровати, — сказал Эдгар.
— Естественно. Тебе надо не разлеживаться, а постараться выбраться отсюда. После ужина разберешься, как тут все устроено, — если, конечно, ужин будет.
— Ладно. А что мне делать до ужина — если, конечно, ужин будет? — Эдгар передразнил дворецкого.
— Делать что? — хихикнул Этередж. Он явно не имел ничего против такого передразнивания. — Прежде чем ты получишь ужин, тебе придется пройти предварительные испытания. Знаешь, что это такое? — Эдгар не знал. — Мой хозяин, господин 3. Рыкающий, работал когда-то учителем в школе. Он там был очень кстати со своими двумя головами. Когда он писал или чертил на доске, то видел, чем занимаются сорванцы. Когда все учителя страдали от дефекции, он вел уроки в двух классах разом — один спереди, другой сзади. Представляешь, как он был великолепен, когда одним лицом обучал испанской геометрии, а другим — шведской гимнастике! Потом его уволили, потому что Закон об образовании, оказывается, запрещает педагогу быть двуличным. Но он по-прежнему любит образование. Вот по всему по этому я тебя тут запираю, — сказал Этередж, вытаскивая из заднего кармана большую связку ключей, — на два или даже на три оборота, а ты садись за тот стол. Когда разберешься, что к чему, получишь ужин — если ужин будет.
Он захихикал и вышел из комнаты. Эдгар услышал, как поворачивается ключ в замке. Толстая дверь была из дуба. Отсюда не убежать. Окно зарешечено. Люк заперт. Вдруг экран, расположенный позади стола, замигал ему. Эдгар сел.
ГОТОВ? Это слово большими буквами загорелось на экране. Эдгар сказал «да», и экран вроде понял. На нем загорелся вопрос: ТО ПОТУХНЕТ, ТО ПОГАСНЕТ — ЧТО ЭТО ТАКОЕ? Эдгар улыбнулся — он знал ответ и сказал:
— Темнота.
Экран, похоже, обрадовался — он стал вспыхивать, как фейерверк. Затем появилась новая задача — огненно-белые буквы на экране чернее ночи: ПРЕВРАТИ МУХУ В ПАУКА В ВОСЕМЬ ХОДОВ, КАЖДЫЙ РАЗ МЕНЯЯ ПО ОДНОЙ БУКВЕ. Эдгар возразил:
— Я не могу сделать это в уме, мне нужны карандаш и бумага.
На экране загорелось: ДОСТАТОЧНО ПОВТОРЯТЬ ПРО СЕБЯ. Эдгар начал думать, и, к его изумлению, все слова появились на экране. Он думал долго, но справился:
МУХА — МУЗА — ЛУЗА — ЛОЗА — ПОЗА — ПОРА — ПАРА — ПАРК — ПАУК.
Экран опять обрадовался — он продемонстрировал еще один фейерверк и даже заиграл музыку. Но потом загорелся очень трудный вопрос: ОБЪЯСНИ, КАК ЧЕЛОВЕК МОЖЕТ ЛГАТЬ И НЕ ЛГАТЬ В ОДНО И ТО ЖЕ ВРЕМЯ? Этого Эдгар не мог понять. Он все думал и думал, но ему ничего не приходило в голову. Вопрос горел на экране, как огонь во тьме, как упрек. Вдруг, сам не зная почему, Эдгар представил себе образ библейского царя Соломона и почувствовал, что произносит:
— Царь Соломон сказал, что все люди лжецы, но царь Соломон человек, следовательно, он лжец, следовательно, он сказал неправду, следовательно, все люди не лжецы[119], но царь Соломон человек, следовательно, он не лжец, следовательно, он сказал правду, утверждая, что все люди лжецы, но царь Соломон человек, следовательно, он лжец, следовательно, он сказал неправду…
Раздались такие звуки, как если бы одновременно зазвонили церковные колокола и завыли корабельные сирены. Потом появилась сверкающая надпись, белым по черному:
УЖИН ГОТОВ.
И уже через минуту у дверей стоял, позвякивая ключами, Этередж.
— Похоже, ты справился, разбойник, — сказал он. — Я-то никогда умным не был. Но это только предварительные испытания. Самое трудное — после ужина. Подадут, как я и говорил, блины. Пошли вниз.
Эдгар спустился по лестнице в парадный зал, а оттуда в столовую, где уже сидели миссис Эхидна и ЗР. На столе стояла тарелка с большой дрожащей стопкой дымящихся блинов. Эдгар обрадовался им, поскольку его пиршество в Эдембурге прервали, едва он успел набить рот. К тому же он еще не пил чая. На столе, кстати, чая не было. Эдгара слегка удивило поведение Этереджа, который уселся за стол, вместо того чтобы стоя разливать вино и выполнять другие обычные обязанности дворецкого, и сразу же принялся охаивать блины.
— Они же на яйцах, — говорил он, жуя блин, — а ведь хорошо известно, что блины следует печь исключительно на снегу. От снега они легкие и воздушные.
— Единственный способ его успокоить, — сказал ЗР со вздохом (теперь он был в красивом фраке; он клал блины в оба рта, но делал это очень изящно, а отнюдь не грубо и жадно), — это рассказать какую-нибудь историю. Может быть, матушка, вы нас одолжите.
— Я вас одолжу, — проворчал Этередж. И мгновенно разразился нижеследующим:
Жил у меня чудесный блин,
Дышавший нежностью ко мне.
В науках не был он силин:
Считал, что в сотне миллиин
И есть зеленый гуталин
Селедки любят на луне.
Но сердцем мягким обладал;
Пугливый, кроткий, как дитя,
От слова грубого страдал
И из тарелки выпадал.
Однажды я ему поддал —
Он плакал, корочкой хрустя.
Ему обязан жизнью я.
Он был последним из блинов,
Что напекла жена моя.
Я съесть его уж был готов,
Но испустил он жуткий рев,
Хоть выглядел прия-
Тно. «Стой, не ешь! — он завопил.
И вилку положи на стол,
Желудок ты и так набил!»
Он, блин, конечно, мне грубил,
Но храбростью меня убил,
И есть я перестал.
Он был двадцатым из блинов,
А я как раз читал, что двадцать —
Предел для груш и огурцов,
Окороков и шашлыков,
Колбас, бекона и яйцов,
И больше ни за что не сбацать.
Я знаю, правду он сказал:
Еще чуть-чуть — и мне не жить.
Опасный блин я не терзал:
Не трогал даже, не лизал,
Ведь на себя я не дерзал
Так руки наложить!
И блин домашний, блин ручной
Тогда решил я завести.
Поныне был бы он со мной
В палящий холод, в лютый зной,
Но пес сожрал его цепной —
И я один тому виной —
Прости, дружок, прости!
«Мы испечем еще такой!» —
Жена сказала; головой
Я замотал и поднял вой:
«Такого не найти!
О нет, клянусь своей вдовой,
Такого не найти.
Такого — нет! Такого — нет!
Такого не…»
— Думаю, достаточно, — мягко сказала миссис Эхидна. — По моим наблюдениям, ты сумел, несмотря на исполнение этой душещипательной песни, управиться по меньшей мере с восемнадцатью блинами. Чего достаточно, того достаточно.
В эту минуту без стука вошел ухмыляющийся Болингброк с желтым конвертом.
— Какая у вас тут погода? — спросил он. — А, хорошая, по крайности, сухая. Только пришло, — сообщил он Этереджу. Этережд взял желтый конверт и вышел из комнаты, энергично пиная перед собой Болингброка и приговаривая:
— Я тебе дам погоду, я тебе покажу, как входить без стука и отрывать меня от ужина.
Дверь закрылась. Она вновь открылась, и опять вошел Этередж, неся перед собой на подносе желтый конверт. Он подошел к ЗР и сказал:
— Кажется, это телеграмма, милорд. Надеюсь, не дурные вести.
ЗР разорвал конверт. Его лицо вытянулось. Его второе лицо, наверное, тоже вытянулось, но Эдгар его не видел.
— Очень дурные вести, — сказали оба лица. — Он возвращается.
— О, — сказала миссис Эхидна, — ты же не хочешь сказать…
— Хочу. Именно это я и хочу сказать. Дедушка возвращается. Он также пишет, что голоден, потому что не наелся в Эстотиленде. О Боже!
И сын и мать печально посмотрели на Эдгара, и даже Этередж счел возможным придать своему лицу подобающее выражение.
— Я ухожу, — заявил Эдгар. — Мне нужно выбраться отсюда. Я не буду ждать, пока меня съедят.
— Хорошо, — сказал ЗР. — Но учти: единственный путь на волю — через люк. Если мы выпустим тебя через парадную дверь или через черный ход, он тебя поймает. У него очень тонкий нюх. Он будет принюхиваться, принюхиваться, принюхиваться, и унюхает тебя, и схватит, вне всякого сомнения. Нет, мальчик мой, тебе ничего не остается делать, кроме как возвратиться в свою комнату.
