А где разговоры, там потом и восхищённые взгляды, и шепоток за спиной, и быстрые знакомства с продолжениями и с отметками в списке стран, представительницы которых обитали в общежитиях на Ленинских горах.
— Ну, и что в итоге? — спросил я его, вспомнив список, уже после защиты диплома.
— Да в общем-то при всём разнообразии национальных традиций, практически всё одинаково. Темп, конечно, в каждом случае свой, но чтобы где-то поперёк, не было такого.
В те благословенные годы, когда мы учились на философском факультете, представление о личных визитных карточках имели, пожалуй, что дипломаты. Остальная советская голытьба видела их только в экспозициях именных музеев. Нужда в них, однако, была, особенно у людей общественно активных, ну, типа моего приятеля, охотно заводящего новые знакомства. Другие-то как говорили в таких случаях: «Девушка, не оставите свой телефончик?… И мой, на всякий случай, запишите». А Шамиль — раз! — и протягивает бумажку, на которой имя и номер телефона! И ей уже неудобно скрывать свои координаты, говорит: «Хорошо, запишите и мой телефон…»
Где-либо напечатать визитку в те годы было не реально. Но Шамиль и тут нашёл выход. Однажды, одурев от учебника по истории философии, мы с ним играли в бадминтон. И вдруг откуда-то сверху к его ногам упал бумажный комок. Стал разворачивать его, вывалилась небольшая гайка, хотел выбросить и бумажку, но заметил, что там красиво так написано: «Шамиль, заходи вечером. Зона «В», 6-й этаж, блок №… Амалия». Поднял голову на зону «В», увидел машущую ему руку, ответил взмахом ракетки и продолжил игру. Но пошла она уже вяло. До послания он гонял меня по всей площадке, а теперь едва отмахивался от волана, видимо, мыслями был уже на шестом этаже.
Утром, когда пошли завтракать, я спросил, какой номер Списка он освоил?
— Чёрт! Забыл спросить и по акценту не понял. Зато подхватил идею…
— Подожди, может, не только идею…
— Отстань! Они там пишут себе визитки! Берут листок ватмана, размечают и пишут тушью. Я заказал себе два листа по шесть штук. Вот увидишь!.. Хочешь, и тебе закажу.
— Уволь.
Вечером Шамиль принес два небольших листа ватмана, на каждом из которых было по шесть не разрезанных визитных карточек. Выполнены они действительно блестяще, как в студии каллиграфа: где на светло-розовом фоне вензелями было выписано: «Шамиль, философский факультет МГУ, тел. №…»
А на завтра мы сдавали политэкономию капитализма. Принимали экзамен трое: сухой и тощий, как доска доцент Закорюкин и две аспирантки, похожие как близняшки, избалованные собственной привлекательностью и свирепые, как пираньи. И что интересно, Закорюкин приглашал для ответа только заочниц, больше сюсюкак с ними, чем спрашивал предмет, а эти две — всех остальных, и в два счета разрывали даже самых подготовленных, отправляя «доучивать предмет». Быстро вылетел от одной из них с тем же результатом и я.
Очередь тянуть билет дошла до Шамиля. Он подошел к столу второй близняшки и, бледнея, уставился на неё яркой синью чуть прищуренных глаз.
— Так… Это вы и есть тот самый Шамиль? — спросила она, глянув в зачёту. — Ну, берите билет, идите готовиться.
Шамиль не двинулся, продолжая в упор разглядывать её.
— Возьмите же билет, — сказала она чуть мягче и подвинула веер билетов ближе к нему. Шамиль, не глядя, поднял один из них.
— Прибавочная стоимость, — сказал, так и не оторвав взгляда от её лица, шеи, туго натянутой на линии груди белой атласной кофточки.
— Ну, хорошо. Прибавочная стоимость. Идите, готовьтесь.
— Я не могу, — тихо вымолвил он, продолжая бледнеть.
— Хотите отвечать сразу? Тогда присядьте. Я слушаю вас.
— Я не могу. Я знаю про прибавочную стоимость. Но всё путается в голове, когда смотрю на вас…
— И что же нам теперь делать? — спросила она чуть слышно и, в отличие от него, начиная краснеть. Шамиль положил перед ней бледно-разовую визитную карточку. Она с интересом посмотрела на неё и так же тихо сказала: — Интересная штучка. Ну, не могу же я первая вам звонить. — Перевернула карточку, написала на обороте номер своего телефона. — Но больше трояка пока не могу поставить. Идите! — И добавила совсем уже тихо: — Вечером придёте досдавать.
…Утром Шамиль принёс зачётку с оценкой «Отлично!!!»
К концу 60-х годов прошлого столетия социология у нас в стране всё ещё считалась буржуазной наукой, но ростки её всё-таки пробивались сквозь железобетон официального отрицания. Во всяком случае, при кафедре научного коммунизма философского факультета МГУ к тому времени уже существовала лаборатория социологии. Теплилось нечто подобное и в других вузах, включая Академию общественных наук при ЦК КПСС. А раз так, то и по стране под присмотром местных партийных органов проводились некие социологические опросы.
Шамиль ко времени окончания университета жил уже с шестой женой в Куйбышеве и работал инструктором райкома партии. Полузапретный плод для него всегда был сладок, поэтому не удивительно, что первые социологические опросы в городе начал проводить именно наш доблестный филосов, касались они общественных настроений, и полученные данные он положил в основу своей дипломной работы. А поскольку данные эти расходились с представлениями райкома о настроениях в рабочих коллективах, то райком был против обнародования их даже в студенческой аудитории. Но не зря же Некрасов писал: «Мужик, что бык — втемяшится в башку какая блажь, колом её оттудова не выбьешь, упираются: всяк на своём стоит!» Шамиль на поправки не согласился, райком — не дал отзыва о дипломной работе. То же случилось и на защите. В оппоненты ему определили доцента кафедры научного коммунизма, который когда-то тоже работал как раз в том же райкоме, где и укоренился в представлениях о том, какие настроения должны быть в коллективах строителей коммунизма. Работу Шамиля он признал вредной и категорически не заслуживающей положительной оценки. Другой бы дипломник умылся слезами, прося разрешения переделать написанное «согласно требованиям времени». Шамиль же спокойно предложил отложить защиту, пока они вместе с доцентом пройдутся с той же анкетой по цехам, где проводился опрос. Доцент, конечно, не ожидал такого поворота, сказал, что он верит полученным данным, но в выводах — тут он твёрдо стоит на своём — должна быть «высшая правда, а не калька жизни». Дескать, сам факт защиты дипломной работы на кафедре Научного Коммунизма обязывает глубже смотреть на процессы развития общественного сознания, а не идти на поводу у временных умонастроений. Вот так!
Что уж там было потом на закрытом заседании дипломной комиссии, сказать не берусь, только длилось оно едва ли ни час, и на оглашение результатов доцент не явился, а Шамилю поставили за работу «отлично» и предложили поступить в аспирантуру.
Но это легко предложить, а заочной-то аспирантуры на факультете нет! И, значит, надо бросать работу, переезжать из Куйбышева в Москву, садиться на аспирантскую стипендию. А куда девать шестую по счёту жену? Тем более, когда тёща её пилит: «Отпустишь — потеряешь!»
Кончилось всё это тем, что в аспирантуру он опоздал, с женой разошелся, и из райкома его уволили. Не за дипломную работу, нет. За моральное разложение: дескать, инструктор, не моги разводиться!
И пошёл наш дипломированный преподаватель философии искать работу. А какому институту нужен моральный разложенец? Там своих хватает. Короче, на который-то день поисков, ноги привели его в контору под названием «Средеволжскрыбвод». И оказалось, что верно — конь свою дорогу знает, только вожжи, натянутые жизнью, ему мешают. А чуть отпусти их, и вот он — дома! Давно его здесь знали как неуловимого рыбодобытчика! Браконьером не называли, ибо не пойман — не вор, но уж больно фартов он был на рыбалке. Подкатят, бывало, к нему на водохранилище рыбинспекторы: «Откуда такой улов? А ну, показывай свои браконьерские снасти!» А он достанет из ящика потрёпанный том Сабанеева «Жизнь и ловля пресноводных рыб» — «Вот они», — говорит. Те завистливо головами покачают, спросят «Где достал?» и отчаливают.
А том этот дореволюционного ещё издания Шамиль добыл у московских букинистов в первый же год как приехал поступать в университет, и штудировал его куда усерднее истории философии.
В «Рыбводе» назначили Шамиля главным рыбинспектором Средей Волги, и не знаю, был ли у них более успешный рыбинспектор, который бы с одного взгляда на водную гладь определял, где приглублена браконьерская снасть. Свободный теперь от семейных уз, Шамиль сутками пропадал на Волге, конфискуя запрещённые орудия лова. Возил он с собой в рейды и подробную анкету, по которой вскоре составил «Социологический портрет браконьера Средней Волги». Может быть, кто-нибудь даже помнит его статью в «Правде» под тем же названием? Оглушительная получилась публикация. Отклики на неё потом заняли в газете целых два «подвала» — небывалое для «Правды» дело! Легло это исследование и в основу кандидатской диссертации, которую он защитил уже в институте философии которого-то отделения Академии наук СССР. И с этой работой у него вышла история. Научный руководитель, старый профессор то ли Шац, то ли Шмуц, прочитав заключительную главу диссертации, потребовал исключить из неё вывод, что к браконьерству людей толкает тяжелое материальное положение. Мол, тут выходит, что это советская власть во всём виновата, тогда как причиной всему должна быть наклонность отдельно взятых несознательных личностей к нарушению порядка. Опять же массовая наклонность к браконьерству населения крупных индустриальных центров не отвечает его роли активных строителей социализма с человеческим лицом…
