– Вот это да! Не ожидал увидеть тебя в такой прекрасной форме, – шутливо начал он, – после всех кошмарных слухов, что ползут о тебе.
– Что за кошмарные слухи? – поинтересовался Домострой, изображая на лице широкую улыбку.
– Цыганская жизнь. Полуночное бдение в каких-то трущобах. Дуракавалянье. – Он засмеялся и махнул, предлагая сесть. – Врут или правда?
– Правда, – признал Домострой, усаживаясь. – Это и держит меня в форме.
Скэйлз смахнул в сторону бумаги и облокотился на стол.
– Что я могу сделать для тебя, Домо? – спросил он. – Изваял новый шедевр? Еще одни «Октавы»?
– Не совсем. Я работаю над проектом… вместе с одной особой, – собрав все свое мужество, ответил Домострой.
– Будь осторожен! Я еще не забыл зубодробительные статейки о твоих «тайных» сотрудниках и что это стоило твоей репутации. Но теперь это действительно сотрудничество в музыкальной сфере? – заинтересованно спросил Скэйлз.
– В некотором роде. Не более тех, что были раньше. Но на этот раз мне нужен совет. Это не займет много времени, – добавил он, вспомнив о чудовищных расценках Скэйлза.
– Я весь обратился в слух.
– Ну, понимаешь… мой партнер… и я… интересуемся… каковы наши шансы разыскать Годдара.
Скэйлз поднял брови.
– Годдара? Того самого Годдара?
– Да.
– Зачем?
– Есть веские основания, поверь мне, – сказал Домострой.
– Какого рода? Убийство? Вы можете доказать, что Годдар кого-то прикончил? – с нетерпением спрашивал Скэйлз.
– Нет, но…
– Потому что, если вы не можете, я советую не тратить время зря. – Он помедлил, задумавшись. – На самом деле, даже если вы в состоянии доказать подобную вещь, найти его все же будет не просто. Я как-то занимался одним довольно известным делом, касающимся узника Ливенворта. [8]– Он замолчал, а потом рассказал Домострою очередную из своих излюбленных историй: – Этот человек, начиная с двенадцати лет, около четверти века провел в тюрьме за различные преступления, включая убийство одного сокамерника и нанесение тяжких увечий другому. За решеткой он написал песни в стиле «кантри-энд-вестерн» и послал их некоторым знаменитостям. Те пришли к выводу, что открыли гения, и наняли меня помочь добиться досрочного его освобождения. Вот так, в тридцать семь лет он прибыл в Нэшвилл, где музыкальная общественность встретила его, словно второго Джонни Кэша. [9]
Мелодии его песен, хоть и примитивные, оставляли все же приятное впечатление, чего никак нельзя было сказать о текстах, исполненных презрения к толпе, которую он считал безликой, невежественной, циничной, одним словом – воплощением зла. Парень был убежден, что настоящий мужчина, чтобы сохранить лицо, должен убивать всякого, кто стоит у него поперек дороги. Но поскольку критики носились с ним как с писаной торбой и его появление в Нэшвилле принято было считать культурным событием, то все надеялись, что этот благородный дикарь, этот самородок, умеющий претворять свою агрессию в музыку, станет теперь просто музыкантом, кротким узником клавиатуры, ибо проснувшийся в нем талант, несомненно, очистит его душу. Нечего и говорить, что музыка его, несмотря на преисполненные ненависти тексты, получила, как по команде, самые восторженные отзывы, каких когда-либо вообще удостаивались певцы «кантри-энд-вестерн», и карьера нашего гения началась с головокружительной раскрутки.
Скэйлз откинулся в кресле.
– И вот, – продолжил он, – недели через две после освобождения он зашел в кафе и спросил, где тут туалет. Буфетчик, дваддатидвухлетний парень, спокойный, недавно женившийся, подрабатывавший там неполный день, и, к слову сказать, тоже музыкант, сказал, что у них нет туалета для посетителей. Туалета и вправду не было, но наш самородок ему не поверил и, возможно не желая ударить в грязь лицом перед двумя сопровождавшими его молодыми особами, пырнул юношу ножом, чтобы тот впредь не обманывал. Он его убил и лег на дно. Он умудрился, избегая встреч с полицией, написать еще множество песен и, вероятно войдя в сговор с кем-то из бывших поручителей, опубликовал их под другим именем. Эти песни впоследствии исполняли наши самые яркие звезды, пока газеты не выяснили, кто их автор. Насколько мне известно, он по-прежнему пишет, по-прежнему на свободе, и никто даже представить себе не может, как он теперь выглядит, убил ли он кого-то еще и кто ему помогает. А ведь этот человек – отъявленный негодяй, убийца! Если он может скрываться и тайно писать свою музыку, то что же говорить о Годдаре, у которого «Ноктюрн Рекордз» за спиной! – Скэйлз досадливо посмотрел на Домостроя.
– Так ты считаешь, что розыски Годдара совершенно безнадежны?
– Мне лично так кажется, – кивнул Скэйлз. – По крайней мере, насколько мне известно, для нескольких тысяч пытавшихся отыскать его они закончились ничем.
– Ты хочешь сказать, что у меня нет ни малейшего шанса?
– Именно это я и хочу сказать.
– А как насчет «Ноктюрн Рекордз»? Ведь они работают с ним, правда? Как? Как он передает им свою музыку?
– Возможно, почтой. Начиная с самой первой пресс-конференции, посвященной Годдару, «Ноктюрн» повторяет всем одну и ту же байку: дескать, никто в компании никогда не встречался с Годдаром лично и не знает, кто он и где он. А посему «Ноктюрн» не может раскрыть его секрет, даже если бы очень этого захотел.
– Ты веришь им? – спросил Домострой.
– А какие у меня основания считать, что они лгут?
– Но как же правительство? – не отставал Домострой. – Кто-нибудь из властей должен знать, кто такой Годдар.
– Брось, Домо, – резко осадил его Скэйлз. – Что за дело до него властям? Годдар– рок-певец, а не иностранный правитель инкогнито, не советский шпион и не загулявший цэрэушник!
– Но Годдар получает деньги от «Ноктюрна», правильно? А как же налоги? Разве правительство не требует с него налоги? С меня, когда я сочинял и записывал, еще как требовали – проверяли доходы год за годом! – Домострой уже выходил из себя.
– Это мне известно, – мягко сказал Скэйлз. – Именно я тогда занимался твоими делами. – Он выпрямился в кресле. – Если мне не изменяет память, – продолжил он преувеличенно невозмутимо, – примерно через год после выхода первого большого альбома Годдара, то есть когда запахло большими деньгами, Государственная налоговая служба провела по запросу Конгресса тщательную аудиторскую проверку всех отношений «Ноктюрна» с Годдаром. И налоговая служба не обнаружила в этих отношениях ничего незаконного. Наоборот, как сообщил Оскар Блэйстоун, президент «Ноктюрна», компания перевела гонорары Годдара на номерной счет швейцарского банка лишь после того, как были вычтены все городские, земельные и федеральные налоги. Это означает, как публично заявил чиновник налоговой службы, что, оставаясь инкогнито, Годдар добровольно отказался от весьма внушительных налоговых льгот, на которые, по американским законам, имел право как свободный художник. – Скэйлз помолчал. – Еще это означает, что, пока его доходы облагаются налогом по полной ставке, Годдару не грозит встреча с налоговым инспектором. И, учитывая чрезвычайную секретность, которую Швейцария гарантирует лицам с действительно большими счетами – ты можешь себе представить, каков должен быть счет Годдара! – он может преспокойно брать оттуда деньги и класть на свое собственное имя или на имя Джона До [10] в любой точке земного шара и без малейшего риска разоблачения. Что еще тебя интересует, Домо? – спросил он, взглянув на настольный календарь.
– Ничего. Похоже, ты дал исчерпывающие объяснения. – Домострой встал. – Что ты мне посоветуешь? – спросил он, когда Скэйлз провожал его к двери.
– Пиши музыку и не нарывайся на новые скандалы. От них тебе толку не будет, – сказал Скэйлз, протягивая руку. – Вот и весь мой совет. Кстати, «Этюд» по-прежнему твой издатель?
– Да. У них в продаже есть мои записи.
– Что ж, записи «Этюда» распространяет «Ноктюрн». Так что если ты напишешь еще немного музыки, то можешь оказаться в одной лодке с Годдаром! Разве это не лучший способ отыскать его?
– Но как я узнаю, что другой парень в лодке и есть Годдар? – спросил Домострой.
– Никак. В том-то и загвоздка, – сказал Скэйлз, засмеялся и закрыл дверь.
Слушая музыку Годдара и размышляя о своей собственной судьбе, Домострой вспоминал лучшие дни, когда он ездил с концертами или отправлялся в турне рекламировать свои последние работы. В то время, когда продавались его пластинки и его музыка пользовалась успехом, он часто выступал в самых разных уголках страны – на телевидении и радио, в музыкальных программах и ток-шоу. Домострой получал такое количество писем от поклонников, что «Этюд» пересылал ему лишь заслуживающие внимания, так что всех он никогда не читал. Одна из секретарш «Этюд Классик» сортировала почту, отсылая Домострою только послания от критиков, серьезных слушателей и студентов музыкальных школ. Стандартные ответы на письма из категории «прямиком в мусорный ящик», в основном наивные возгласы обожателей, секретарша давала сама.
