Нэш допил свое пиво и взглянул на часы.
– На твоем месте я бы сдался, – заключил он. – Пусть кто-нибудь другой этим занимается. Годдар все сказал, спев эти строки из джойсовского «Улисса»:
Открою Вам,
Что рад бы сам
Я невидимкой стать. [5]
А почему бы и нет? Если такой великий человек, как Годдар, хочет быть невидимкой, ну что ж, имеет право. И сомневаюсь, что кто-то до сих пор возится в этом дерьме.
– Моя подруга, – напомнил Домострой. – Что мне сказать ей?
– Предложи ей взамен побегать за мной. Я в здравом уме, выгляжу как рок-звезда и, что самое главное, ни от кого не прячусь!
В нью-йоркской публичной библиотеке Домострой сосредоточенно изучал одну статью за другой, но не находил ничего для себя нового, ни единой зацепки. Из года в год у пластинок Годдара был самый высокий рейтинг, с каждой неделей его музыка становилась все популярнее, заполонив, казалось, все телевизионные и радиоканалы, однако никто так и не исхитрился узнать, кто же он такой, и его тайна оставалась неразгаданной. Один теоретик музыки из Сан-Франциско утверждал, что Годдар был его студентом в Беркли, разделял кредо Декарта «Larvatusprodeo– хожу неузнанным» и писал эссе, по духу очень близкие его же знаменитой песне «Душа страждет». Теоретик заявлял, что, когда он попытался связаться со своим бывшим студентом, выяснилось, что нынче тот вне досягаемости и никто из его друзей не имеет о нем никаких достоверных сведений. Диск-жокей с Манхэттена с такой же уверенностью сообщал, что Годдар некогда был крестьянином и проживал с женой и тремя детьми на отдаленной ферме в северной части штата Нью-Йорк. А известный английский рок-гитарист был убежден, что они с Годдаром, прежде чем добились успеха, долгое время околачивались в неком лондонском джаз-клубе. Также и экстрасенсы, работающие по найму в таблоидах и музыкальных журналах, изображали Годдара то патологически застенчивым провинциальным юношей, забившимся в свою берлогу, где он вместе со своими музыкальными редакторами сочиняет и записывает музыку, то – наркоманом из промышленного центра, временами нуждающимся в госпитализации; третий утверждал, будто Годдар, прежде чем скрыться от посторонних глаз, был известен миру под другим именем как посредственный исполнитель в стиле «кантри», и лишь в результате заговора ЦРУ и с помощью наемных профессиональных композиторов, а также влиятельных друзей из большого бизнеса и любовницы, ранее являвшейся известным голливудским агентом, ему удается так долго избегать разоблачения.
Скрепя сердце Домострой принял решение взглянуть на «Удар Годдара», популярную вест-сайдскую дискотеку, названную в честь Годдара и уделявшую особое внимание его музыке, «Удар Годдара» отличался от большинства дискотек тем, что вместо крутящих пластинки диск-жокеев здесь выступали живые исполнители, нередко весьма изощренные рок-н-рольные и поп-группы, для которых появление в «Ударе Годдара» было равносильно паломничеству в Мекку.
Домострой не выносил дискотек и держался от них подальше даже во времена своей популярности, когда его туда приглашали. Объяснял он это просто: намешанная компьютером, усиленная роботом и воспринимаемая танцующими человекоподобными автоматами, дискомузыка не является искусством.
Когда Домострой вошел в «Удар Годдара», одна из сменяющихся в этот вечер групп с шумом стаскивала со сцены аппаратуру, в то время как другая устанавливала свою. Прежде чем Домострой пробился сквозь потную толпу к бару, начала выступать новая команда и повсюду закачались обнимающиеся парочки.
Когда он наконец оказался у стойки и заказал «Куба Либре», бармен, латиноамериканец со свирепыми усами, зыркнул на него и спросил:
– Что это такое?
– «Куба Либре»! – повторил Домострой погромче.
– Куба что?
– «Куба Либре», – с трудом сдерживаясь, по слогам произнес Домострой. – Вы ведь бармен, не так ли? Это ром с кокой и долькой лайма!
– Я знаю, что такое «Куба Либре». Я кубинец! – рявкнул бармен. – Но «либре» означает «свободный», а мне, между прочим, известно, что на Кубе свободой и не пахнет, так что вместо того, чтобы называть этот коктейль «Куба Либре» – что является ложью, – я советую вам, сеньор, называть его «Большой Ложью»! Вы меня поняли?
– Я вас понял, – бесстрастно подтвердил Домострой. – Дайте мне двойную «Большую Ложь». С двумя дольками лайма, пожалуйста.
Сидящая рядом девушка рассмеялась, и Домострой, готовый к отпору, резко повернулся. Она тоже оказалась латиноамериканкой, с выразительными карими глазами, угольно-черными волосами и ослепительно белыми зубами.
Она продолжала смеяться, и под ее пристальным взглядом он почувствовал себя неуютно, но тем не менее не мог отвести глаз от ее высокой груди и крепкой фигурки.
– Папа, не кипятись! – сказала она. – В следующий раз заказывай «Текилу Санрайс».
– Я тебе не папа, – огрызнулся Домострой.
– Мог бы быть, – сказала она и развернулась на высоком стуле, дабы продолжить разговор.
– Мог бы. И не только папой. – Домострой пытался вычислить, то ли это скучающая кокетка, против чего возражений он не имел, то ли обычная шлюха, которая была ему не по карману.
– Прическа могла быть и получше, – сообщила она, продолжая изучать его.
– Вот как?
– Эта слишком коротка, – убежденно провозгласила она. – Совершенно не годится для твоего лица.
– И что же мне теперь делать? – с ухмылкой осведомился он.
– Просто месяц-другой отращивать волосы. А затем постричься правильно.
– У кого?
Она одарила его игривым взглядом.
– У меня, например.
– Почему у тебя?
– Я – косметолог. С полной лицензией на стрижку волос. – Она тут же полезла в сумку, висящую у нее на плече, вытащила из нее визитную карточку и протянула Домострою.
На карточке он прочитал:
«Анжелина Хименес, косметолог. Ранее в отеле Каза-дель-Кампо, Ла Романа. Доминиканская республика».
Адрес значился в центре Манхэттена.
– Все зовут меня просто Ангел, – сказала она.
Домострой представился, извинившись за отсутствие у него собственной карточки.
– Их я тоже стригу, – горделиво ткнув пальцем в музыкантов на сцене, пояснила она. – Я стригу большинство нью-йоркских музыкантов «новой волны». – Она помолчала, словно ожидая от него возгласов изумления, но, не дождавшись, продолжила: – Всякий раз, когда ты видишь по-настоящему крутую прическу на обложке нового панк-, фанк-, рок– или поп-альбома, можешь быть уверен – это моя работа. Я каждого стригу по-своему – и со всеми лично знакома!
– Я поражен, – воскликнул он, чувствуя, что подворачивается удобный случай. И пододвинул свой стул поближе.
– Не рассказывай мне, что тоже делаешь прически, – сказала она.
– Нет. Но я делаю… делал альбомы.
– Не заливай. Какие альбомы?
– С моей собственной музыкой.
Она окинула его долгим взглядом.
– Может, я тебя знаю? – спросила она, и в ее голосе послышались уважительные нотки. – В смысле, знаю твои пластинки?
– Сомневаюсь. Когда я писал музыку, ты еще не родилась.
– Не такой уж ты старый, – возразила она. Затем добавила на полном серьезе: – Могу поспорить, что тебе до сих пор удалось сохранить почти все свои зубы.
– Почти все, – подтвердил он.
– «Твои зубы чисты, но твой разум закрыт», – продекламировала она. – Это из Джона Леннона. А что у тебя за музыка?
– Ничего такого, что я мог бы сыграть в этом месте, – неопределенно махнул рукой Домострой.
– Ты когда-нибудь играл в холле?
– В прихожей?
– В Карнеги-холл. Там играли почти все настоящие звезды.
– Да, несколько раз я играл в Карнеги-холл, – сказал Домострой.
– А в Гарден? – продолжала она допытываться.
– Нет. Только не там. Мэдисон Сквер Гарден слишком велик для моей музыки.
– А в магазине есть твои записи? – спросила она.
– Раньше были. Но теперь многие из них стали раритетами.
Он снова заказал коктейли.
– Что ты делаешь сейчас? – спросила она.
Он улыбнулся.
– Пью из этого стакана. Отращиваю волосы.
– Не сейчас! В жизни, я имею в виду. Ты же понял.
– Я музыкант…– он запнулся, – но давно ничего не сочиняю.
– Что ж, обещай позвонить мне, прежде чем выпустишь новый альбом. Я тебя подстригу и подкрашу для фотографии на обложку. Поверь мне, хорошая картинка многое значит!
Они сделали по глотку.
– Скажи мне, Ангел, ты когда-нибудь стригла Годдара?
– Хотелось бы, – сверкнула она белоснежными зубами.
– Быть может, ты стригла его, не зная, кто он?
– Может, и стригла. Откуда мне знать, верно? – размышляла она.
– Он мог бы быть даже одним из тех парней, – показал Домострой на выступающую группу.
– Исключено, – возразила она. – Все эти ребята прекрасно знают голоса друг друга по записям. Они вот так, – она щелкнула пальцами, – раскусят Годдара!
