По дороге Фима молчал. Я, чтобы отвлечь, рассказывала о нашей с Мирославом жизни, о его матери Ольге Николаевне. Фима не отвечал и даже внутренне не слушал.
Потом он все-таки открыл рот:
— Скажи, Майя, а если б я не согласился, что бы ты сделала со мной?
Я остановилась в растерянности.
— А что я смогла бы сделать? Не с тобой даже, а вообще? Ты странный, Фимочка. Ты живешь прошлым. И вопросы задаешь из прошлого. Слава богу, между нами все решено, остался только последний шаг. И вот мы с тобой по-хорошему обоюдному согласию идем его делать. Разве не так?
— Да-да. Я просто поинтересовался. Ленька мне говорил, что ты и убить можешь, ты такая. Он говорил — страстная. А я не страстный. Я даже не ревнивый. Мы разные, вот в чем задача. Я размышлял, почему у нас не сложилось. Не потому, что я был пьющий. И с пьющими еще как живут. Ты, Майечка, из другого теста. Как маца. Пресная и твердая. А из тебя много чего сделать можно. При условиях, конечно. Никогда не знаешь. Моя жена делала из мацы мацедрай. И пирожки. Дети любили. А я черствый. И водой не размочишь. А размочишь — кушать не будешь. Противно потому что. И ничего из меня не сделаешь.
Я промолчала. Естественно, по дороге на выписку Фима подводил итоги своего киевского пути. Что тут можно сказать со стороны.
— Ты, Фимочка, говоришь пустое. Надо смотреть вперед.
— Да-да, Майечка, ты права. Пусть Мишенька будет счастлив. Вот в чем корень.
Так мы дошли до цели. Все сделали быстро, и в милиции, в паспортном столе. Там начальник отделения был знакомый Фимы еще со старых довоенных времен — Тарасенко Федор Григорьевич.
Сделал замечание в мою сторону:
— Что ж ты, Фимка, не удержал такую кралю?!
А Фима с улыбкой ответил:
— Она сама. Я ж ее на веревочку не посажу, сам понимаешь.
Замечание, конечно, бестактное. А смолчать, видно, не сумел ни один, ни второй.
Тут Фима, чтобы сгладить положение, спросил:
— Ты, Федя, Леньку Яшковца помнишь? Художник в кино Чапаева.
— А как же. Бедный. Допился.
— Что такое? — встрепенулся Фима.
— Так он же ж сгорел подчистую. Прямо в своей хибаре. Это ж соседний участок. Мне хлопцы рассказывали. Крутовского Сашку знаешь? Он и рассказал. На место выезжал. Поворошил утли, составил протокол и закрыл дело.
— Какое дело?
— Ясно. Пьяный пожар.
Фима дернул головой.
— И кости нашли? Ну, скелет?
— Там столько барахла — и железо, и камни, и рога — Ленька ж любил, фигурки резал. Никто особо не разбирался. Отдельного скелета вроде не было. Ты ж понимаешь, огонь не разбирает. В общем, признаный сгоревшим. Нихто за ним нэ журывся. Нэма и нэма. И ты нэ журыся. У тебя своя жизнь на начальной точке, можно сказать.
Фима смотрел на Тарасенко с пониманием, но без смысла.
Начальник заверил, что документы без задержки отправят по почте в Остер, через пару-тройку дней будут на месте, и можно прописываться.
Мы шли по улице прогулочным шагом. Я думала, как проявить свою реакцию насчет Яшковца.
Но Фима опередил:
— Видишь, Майечка. Ты ошиблась. Не уехал Леня. Сгорел. Хотя как рассудить. Может, именно уехал. Отбыл по месту постоянной прописки. И никто его уже с того места не стронет. Ни милиция, ни бабы, ни дружки приблудные. Никто.
И так спокойно констатировал, что меня мороз пробрал по нервам.
Фима в мою сторону даже не смотрел. Я сухо ответила, что у меня другие сведения. И я их уже излагала. А милиция смотрит на внешнюю сторону. Может и ошибиться.
Фима пробурчал:
— Помолчи, помолчи. Я так и знал. Так и знал.
У меня был план.
Когда дело с выпиской закончится, не оставлять Фиму до его отъезда. Проводить до речпорта. Я и предложила. Он отказался и сказал, что собирается к Лазарю.
Мне это не понравилось, особенно в свете нового сообщения про Яшковца. Но делать нечего. Я только предложила пойти с ним.
Фима согласился как ни в чем не бывало. Будто встряхнулся.
— Точно. Хватит дуться. Надо примиряться. Ты сколько Лазаря не видела?
— Я не подсчитываю.
— Тем более надо идти. По-семейному.
Выходило по всему, что времени до возвращения Лазаря с работы еще много. Фима захотел что-нибудь купить Мишеньке из игрушек. Зашли в магазин, и удачно — Фима купил интересную железную дорогу, сборную, с пятью красными вагончиками, которые должны, если правильно сложить рельсы, ездить по кругу. Фима попросил взять с собой к Лазарю и Мишеньку, для чего забрать его пораньше из садика.
Вернулись к нам домой, чтобы в пять часов выйти за Мишенькой по направлению Лазаря и Хаси.
Мишенька сильно обрадовался нашему приходу и шел за руку с Фимой. Миша рассказывал, как дела в садике, и прочитал новый стишок.
Фима его похвалил и попросил несколько раз повторить на бис. Когда Миша рассказывал в третий раз, забыл последнюю строчку, и Фима ему подсказал.
Из кондитерского магазина на углу, совсем недалеко от дома Лазаря, высовывался хвост очереди. Фима спросил у крайней женщины, что продают, она ответила, что торт «Киевский». Тогда он только-только появился и сразу стал знаменитостью и страшным дефицитом. Я сказала Фиме, что надо во что бы то ни стало купить, чтобы порадовать Лазаря и Хасю.
Мы простояли минут сорок и купили два, по одному в руки.
Было уже около семи часов вечера. Тепло, как будто летом.
Вдруг Фима говорит:
— Не хочется в помещение. Лазарь с Хасей никуда не денутся. А придем попозже, так еще лучше. Точно застанем дома. Давайте посидим в скверике. Полюбуемся вокруг.
Честно признаться, мне вообще не хотелось к Лазарю со всеми его разговорами, которые я знаю наизусть с детства. Не имея в виду даже Хасю.
Присели на скамейку. Ну, каштаны, зеленая трава. Дети бегают, мамаши с колясками.
Мишенька сел и сидит.
Я ему посоветовала:
— Пойди недалеко к мальчикам своего возраста, познакомься, поиграй.
Он отказался. А Фима внезапно разорвал бечевку на торте, вынул складной ножик из кармана брюк и начал прямо на скамейке резать торт большими порциями.
— Мишка, давай торт съедим. Не стесняйся. Приступай.
И сам первый схватил кусок. Запихивает его в рот, практически без жевания. Мишенька на него смотрит и отщипывает крошечки пальчиками.
Надо сказать, что торт довольно ломкого состава. Там же орехи, цукаты и основа хрупкая — вроде безе, но не безе. Фима весь в крошках, лицо замазано в креме. На нас стали обращать неприятное внимание. А Фима хоть что. Следующий кусок даже не ест, а жрет, как свинья. Тут уже дело не в культуре поведения, а я не знаю в чем.
Мишеньке не по себе, он не привык. Я его приучила к аккуратности. Он положил кусок обратно в коробку и смотрит под ножки, на землю.
Я сделала замечание Фиме:
— Веди себя как человек. У тебя терпения нет, чтобы кушать. Люди смотрят. Ты вызываешь поведением отвращение. И ножом размахиваешь, как пьяный хулиган.
И тут я осознаю, что Фима меня не слышит. Запихивает и запихивает в себя торт. А торт не лезет. Рассыпается по рубашке, по пиджаку, по брюкам, по скамейке. На земле горка. Белая-белая. Похоже на цветок каштана.
Мишенька крепился-крепился — и заплакал.
Я его схватила, закрыла руками ему лицо и прижала к себе.
— В последний раз тебе ставлю условие, Фима. Будь человеком. Устроил цирк. Чего ты добиваешься?
Фима отвечает крайне неразборчиво, потому что рот забит тортом:
— Идите домой. Вторую коробку заберите. Эту я один доем и в Остер поеду.
И тут я понимаю, что он окончательно сумасшедший. Не знаю, как до меня дошло.
Чтобы его не нервировать, забрала второй торт и быстро-быстро с перебежками пошла с Мишей. Оглянулась один раз: Фима подчищает пустое днище, когтями скребет, как собака. А на него уже никто и не смотрит. Разбежались.
В каком состоянии мы с Мишенькой добрались домой, не помню. Он с опаской поглядывал на коробку с тортом и сжимал мою руку — сильно-сильно.
Было еще не поздно. Мирослав находился у мамы после работы.
Мишенька попросился к нам в кровать, чего раньше не случалось. Хныкал и жаловался, что ему страшно. А ведь большой мальчик.
Я лежала с ним рядом и понимала, что эту новую беду мне надо нести самостоятельно. Мирослава подключать нельзя. Он решит, что у Мишеньки плохая наследственность, и в конце концов тень ляжет на ни в чем не повинного мальчика.
Мирослав пришел совсем ночью. Увидел, что Мишенька на нашей кровати, и обрадовался. Я ни словом не проговорилась об ужасном проявлении Фимы. Сказала, что документы оформили и что Суркис уплыл в Остер.
Когда Мирослав ужинал, заметил на подоконнике коробку с тортом. Удивился, где удалось купить. Я сказала, что повезло случайно. Специально для его мамы. Достался только один.
Мирослав спросил:
— А как же Мишенька? Ему обязательно надо покушать торт. Давай разделим на две части. Одну, в коробке, — маме, одну — Мишеньке.
