Этот допрос продолжался уже второй час, и конца ему не было видно. Все было ясно как божий день, но адвокату надо было довести Тину до полного изнеможения, чтобы заставить ее ляпнуть что-то необдуманное. Потом он мог бы заставить ее произнести это вслух на суде. Тина видела множество таких драм по телевизору и знала, как, впрочем, и Томпкинс, что будет, если она потеряет самообладание.
Мэри Кэш поступила в больницу с диагнозом менингиомы, доброкачественной опухоли, которую почти всегда можно удалить хирургически. Одно из возможных осложнений операции — повреждение обонятельного нерва, проходящего вблизи опухоли. При повреждении или случайном пересечении нерва человек может утратить чувство обоняния. Больные, когда им говорят об этом риске, соглашаются на него не задумываясь, справедливо полагая, что опасность опухоли в голове куда выше опасности потери обоняния. Потом, правда, выясняется, что в жизни мы, как правило, недооцениваем важность этого чувства. Для тех немногих, кто лишается обоняния, жизнь драматически теряет значительную часть своей прелести. Люди перестают чувствовать аромат цветов, свежеиспеченного хлеба и свежескошенной травы. Самое неприятное открытие — это осознание того, что при утрате обоняния ослабляется и чувство вкуса. Многие теряют аппетит, начинают меньше есть, худеют, и вообще у них пропадает интерес к жизни.
Вот в этом-то пункте Хапуга Томпкинс и оседлал своего конька. Он вчинил иск больнице Челси, доктору Тине Риджуэй, резиденту Мишель Робидо и всем врачам, сестрам и санитаркам, которые имели несчастье хотя бы один раз видеть Мэри Кэш. Если бы не сумасшедшая сумма, заявленная в возмещение вреда, то больница давно забыла бы об этом деле, но Томпкинс потребовал уплаты двадцати двух миллионов долларов. Миллион за то, что персонал внятно не предупредил больную о возможном риске, миллион за повреждение обонятельного нерва, десять миллионов за снижение ее заработка и десять миллионов за утрату «гедонистических удовольствий». Под «гедонистическими удовольствиями» адвокаты обычно разумеют любые радости жизни. Адвокаты истцов используют этот термин, если их клиенты теряют способность ходить, видеть, играть в гольф и заниматься сексом. Назвать можно все, что угодно. Одна женщина, у которой врач «Скорой помощи» не заметил застрявшую в горле косточку, подала на больницу в суд, обвиняя врачей в том, что из-за причиненной косточкой раны она не может теперь заниматься оральным сексом, доказав этим, что любое удовольствие может быть выставлено в суде как вещественное доказательство правоты истца.
Если руководство откажется выполнить эти требования, то Томпкинс пообещал довести дело до суда и, сыграв на симпатиях присяжных к Мэри Кэш, размазать больницу, как масло по ломтю хлеба. У него был и козырной туз: Мэри Кэш была шеф-поваром, лауреатом премии Джеймса Берда. Чувство обоняния необходимо ей для работы. Шеф-повар, не чувствующий запахов, — это все равно что слепой художник. Такие случаи выпадают страховой компании один раз в десять лет.
— Если я доведу это дело до конца, то люди, умирающие от кровотечения, будут объезжать Челси десятой дорогой, — пообещал он юрисконсульту больницы, подавая иск в суд графства Окленд. — И забудьте о бонусах руководству. Деньги пойдут на оплату штрафа. И помните, жюри этим не ограничится.
Треть суммы в двадцать два миллиона — это семь миллионов с какой-то мелочью — доля Томпкинса. Беспроигрышный вариант, все равно что ловить рыбу в бочке.
Томпкинс продолжал расхаживать по конференц-залу, с трудом сдерживая радость. Он остановился и провел пальцем по тисненым обоям ручной работы.
— А теперь, доктор Риджуэй, расскажите мне, как именно вы поставили крест на карьере Мэри Кэш. Просветите меня. Как вы смогли перерезать ей обонятельный нерв?
Когда Тина росла, врачи были самыми уважаемыми людьми в общине. Они были целителями, гражданскими лидерами, мудрецами — и в подавляющем большинстве они были мужчины. Они зарабатывали не так много, как сегодняшние специалисты, но для пациентов каждое их слово было едва ли не евангельским откровением. Тогдашние пациенты не могли найти в Гугле симптомы своих болезней и обращались к врачам только после того, как переставали помогать проверенные домашние средства. Если же болезнь не поддавалась лечению, то, значит, такова была Божья воля, судьба или просто невезение. Тина не помнила, чтобы отцу за сорок два года практики кто-то вчинил иск.
Тина описала адвокату истца все этапы операции. Она десятки раз объясняла это студентам, так что рассказ стал уже привычным. После укладки делают разрез кожи и обнажают череп. Потом в кости высверливают трепанационное отверстие — позади правого глаза Мэри Кэш. Через просверленное отверстие было выпилено отверстие большего диаметра для обеспечения доступа к головному мозгу. После этого аккуратно удалили верхний слой опухоли, а затем приступили к резекции тела опухоли. Менингиома обычно располагается в непосредственной близости от обонятельного нерва, и поэтому всегда есть риск его повреждения или пересечения.
Пока Тина рассказывала, Томпкинс сидел на стуле. Когда она закончила, адвокат снова встал.
— Очень интересно, доктор Риджуэй. Очень познавательно и интересно, я не шучу. Вы так хорошо описали операцию, что я почти доподлинно ее себе представил, как будто сам присутствовал в операционной.
Тина промолчала.
— Когда вы говорите: «в кости высверливают трепанационное отверстие», «приступили к резекции тела опухоли», — что вы имеете в виду? Кто конкретно высверливал отверстие и резецировал опухоль Мэри Кэш? Я полагаю, что это были вы. В конце концов, вы были ее лечащим врачом, вы признанный специалист — не могли же вы допустить, чтобы талантливого повара, лауреата премии, лечили спустя рукава.
Томпкинс сделал паузу и посмотрел на юриста больницы. Тот попытался изобразить взгляд «это меня тревожит», но он и на самом деле выглядел встревоженным. Томпкинс повернулся к Тине:
— Значит, операцию делали вы?
— Нет, — ответила Тина.
— Нет? — Томпкинс изобразил безмерное удивление. — Но кто же в таком случае оперировал эту молодую, талантливую, привлекательную повариху, восходящую звезду кулинарного искусства?
— Доктор Робидо.
— Доктор Робидо?
— Да. Мишель Робидо. Резидент отделения нейрохирургии.
— Вы хотите сказать, что доверили проходящему обучение врачу — по существу, студентке — оперировать на мозге беспомощной молодой женщины, которая доверилась лично вам?
— Это базовая больница, мистер Томпкинс.
— То есть вы хотите сказать, что Мэри Кэш стала для вас просто пушечным мясом. Объектом упражнений доктора Робидо. — Томпкинс почти выплюнул эту фамилию. — Моя клиентка оказалась морской свинкой, подопытным кроликом, если угодно. Что-то вроде опытов с сифилисом в Таскеги.
Томпкинс вошел в раж и вел себя так, словно выступал в зале суда. Его нисколько не смущало, что в зале, кроме него, было всего четыре человека — два юриста, Тина и стенографистка. Конечно, его интонации не будут отражены в протоколе опроса, но Томпкинс давал знать, что будет в реальном суде, если дело будет рассматривать жюри присяжных.
Тина снова метнула взгляд на юриста больницы. Теперь он наконец начал проявлять интерес к происходящему. Перестал писать сообщения. Но продолжал упорно молчать, делая пометки в блокноте. И она не могла понять, что хуже — безразличие или такая заинтересованность.
— Доктор Робидо — компетентный врач.
— Компетентный. — Томпкинс произнес это слово так, как будто оно вызывало у него нестерпимое чувство горечи в горле. — Компетентный. Не знаю, как вам, доктор Риджуэй, но мне хотелось бы, чтобы мой мозг оперировал выдающийся хирург. Компетентный, фи!
Тина начала терять терпение.
— Я хочу сказать, мистер Томпкинс, что она полностью…
— Я не задавал вам вопроса, доктор Риджуэй, — перебил Тину Томпкинс. Он обернулся к стенографистке: — Вычеркните эти слова доктора Риджуэй. — Он повернулся к Тине, похожий на ведущего шоу в своем тысячедолларовом костюме, с дорогой прической и отполированными зубами.
— Почему именно Робидо была выбрана для выполнения операции моей клиентке?
— Это было мое решение. Я полагала, что она вполне способна удалить менингиому…
— Ей не нужна была практика?
— Нет.
— Сколько таких операций она выполнила до того, как сделала ее моей клиентке?
— Надо уточнить…
— Думаю, что вы и так отлично это знаете. Так сколько, доктор Риджуэй?
— Ни одной.
— Ни одной! — воскликнул Томпкинс с таким видом, словно только что проглотил последний кусок лакомого блюда и вот-вот потребует счет. — Ни одной, — повторил он, качая головой. — Это по-настоящему забавно! — Сейчас Томпкинс был воплощением самодовольства.
