— Я начал удалять опухоль, — продолжал Тай, глядя в глаза Суна Пака, — и вот тогда началось кровотечение. Оно было более массивным, чем я ожидал. — Голос Тая дрогнул. Хирурги смотрели на него во все глаза. Казалось, Тина Риджуэй сейчас вскочит с места.
Молчание нарушил Хутен. Он заговорил спокойным, размеренным тоном, в котором слышалась та
основательность, с какой закрывается хорошо сделанная дверь.
— Мы все крепки задним умом, доктор Вильсон. Расскажите нам, что вы могли бы выяснить, если бы тщательно собрали анамнез? — В аудитории повисла мертвая тишина. У Тая подкашивались колени. Ему нечего было сказать в свое оправдание.
— Мальчик был здоров, как и его мать. Мать не страдала ни хроническими, ни наследственными заболеваниями.
— А отец?
— Отец не жил с семьей. Мальчик его даже не знал. Я не думал…
— Вы. Никогда. Не должны. Думать, — резко перебил его Хутен. Слова его прозвучали как страшное заклинание. Он махнул рукой в сторону собравшихся хирургов: — Я хочу. Чтобы все это поняли. Мы — целители, но мы, при этом клиницисты и ученые, мы должны придерживаться испытанных методов клинического анализа. У нас есть такие методы. И вот что случается, когда мы начинаем думать. — Хутен повернулся к Таю. — Позвольте еще раз задать вам прежний вопрос, доктор Вильсон. Что бы вы выяснили, если бы перед операцией собрали подробный анамнез, не только мальчика и матери, но и биологического отца?
В этот момент Тай был готов возненавидеть Хутена, но не смог. Старый врач был во всем прав. Тай понимал, что совершил роковую ошибку и цену этой ошибки невозможно ничем оправдать. Мальчик умер раньше, чем должен был умереть.
— Итак, мы слушаем вас, доктор Вильсон.
— Я бы выяснил, что у мальчика была пятидесятипроцентная вероятность болезни Виллебранда, а значит, была опасность массивного, не поддающегося контролю кровотечения. Я бы выяснил…
В этот момент распахнулась задняя дверь аудитории. Тай умолк на полуслове, все хирурги оглянулись. В проеме возник мощный силуэт Джорджа Виллануэвы. Он прошел к первому ряду, потрепал по плечу Тину Риджуэй и посмотрел на Босса. — Я ничего не пропустил? Этот красавчик уже объяснил, как он убил ребенка?
Было видно, что Тай вздрогнул, но в ту же секунду снова мысленно перенесся в операционную, где в последний раз видел живым Квинна Макдэниела. Кровотечение не останавливалось. Анестезиолог давно перестал читать газету и время от времени тревожно смотрел на открытую рану. Музыка тоже умолкла.
— Тай, — прошептал анестезиолог, чтобы его не услышал мальчик, — мы уже трижды переливали кровь, но ее не хватает. Сердце начинает сдавать. — Тай метнул на анестезиолога отчаянный взгляд и жестом попросил углубить наркоз. Анестезиолог интубировал трахею Квинна и погрузил ребенка в наркотический сон. Тай изо всех сил пытался остановить кровотечение, но кровь просто не желала свертываться. «Что… происходит?»
— Торакотомия! — крикнул Тай собравшимся вокруг стола сестрам. Он решился на последнее средство — вскрыть грудную клетку и начать прямой массаж сердца, заставив его качать кровь до тех пор, пока она вся не вытечет из мальчика…
Тай неистово размахивал руками, рассказывая коллегам, что происходило в операционной. Он почти забыл, где находится, пока строгий голос не напомнил ему, что сейчас начало седьмого утра и он в комнате триста одиннадцать.
— Вы действительно думали, что это поможет, доктор Вильсон?
На мгновение Тай растерялся, но потом поднял голову и посмотрел в глаза Хутену — Нет, сэр, я так не думал.
После того как мальчик умер, оцепеневший Тай направился в раздевалку. Такие раздевалки обычно бывают при спортивных залах. Один из фельдшеров весело осведомился, как дела у мальчика. Тай поднял на парня пустой взгляд и ничего не ответил.
— О, простите. Ну… невозможно же спасти всех, — тихо сказал фельдшер Таю, усевшемуся на скамью и начавшему снимать обувь. Вся его одежда была пропитана кровью Квинна. Вся вплоть до нижнего белья. Кровь хлюпала в тапочках. Тай разделся и бросил все в бак с грязным бельем. Он долго стоял под душем, стараясь оттереть кровь и отчаяние. Выйдя из душа, переоделся в костюм, надел белую сорочку и повязал галстук. Мать Квинна Макдэниела не должна видеть на нем следов крови своего сына. Когда Тай вышел в комнату ожидания, было около четырех утра. На стуле одиноко сидела Эллисон Макдэниел.
Она посмотрела в глаза врача и все поняла. Лицо ее сморщилось и обмякло. Взгляд матери ударил Тая в самое сердце. Захотелось повернуться и бежать прочь. Другие хирурги обычно посылали резидентов сообщать родственникам, что их близких, любимых и единственных больше нет. Это было намного легче. Можно было стряхнуть с плеч невыносимую тяжесть и заняться следующим случаем, не оглядываясь назад. Но Тай давно — после того, что случилось с его братом, а потом с сестрой, — поклялся, что всегда, как бы ни было тяжело, что бы ни случилось, будет выходить к родственникам сам.
Он помнил, какое лицо было у матери — в трех тысячах миль отсюда и тридцать лет назад, — когда ей сказали, что умер его брат Тед. Опухоль мозга была выявлена всего за несколько месяцев до этого, и Тед дрался со смертью изо всех сил. Он был молод и здоров — и вдруг его не стало. О смерти сына матери сообщил не хирург, а больничный социальный работник. Из-за этого страшную новость было почему-то тяжелее и осознать, и принять. Весть о смерти Квинна, как в свое время Теда Вильсона, оказала иссушающее, почти физиологическое действие на их матерей. Черты их лиц мгновенно стали неузнаваемыми и зыбкими, как пошатнувшаяся вера в справедливость мироздания. Щеки и уголки рта опустились, словно под тяжестью страшной вести. Кровь схлынула с лиц, обе женщины стали как будто меньше ростом.
В тот момент Тай был с матерью один. Ему было восемь лет. Отец и две сестры пошли в ближайший магазин — купить что-нибудь поесть. Вид материнского горя потряс Тая больше, чем известие о смерти брата, которую он сначала даже не осознал.
— Мне трудно это говорить, мэм, но ваш сын не перенес операцию, — произнес социальный работник тридцать лет назад. Тай не сразу понял, что означали эти слова. Брата снова отвезли в палату с прохладной кроватью и привинченным к стене телевизором? Тай очень на это надеялся. Он никогда не говорил об этом родителям, но очень рассчитывал, что Тед останется в больнице навсегда. Каждый раз Тед спрашивал, есть ли у Тая билет, а Тай вручал брату фантик — воображаемый билет на диснеевские мультики, после чего Тед включал телевизор, а Тай забирался на кровать, которой Тед с помощью кнопок придавал форму кресла. Глядя на мать, Тай чувствовал, что произошло что-то плохое, очень плохое, хотя и не понимал, что именно. Он не представлял себе жизни без старшего брата. Сама мысль о смерти Теда была невозможна для Тая, который обожал брата до такой степени, что подражал его птичьей походке и слегка косящему взгляду.
Трагедия подточила отношения родителей. Отец стал надолго исчезать по вечерам. Когда он приходил, то бывал обычно немногословен и молча как потерянный бродил по их маленькому дому. Мать с головой погрузилась в работу. Она была риэлтором и большую часть выходных дней моталась с клиентами по южной Калифорнии. Она занималась в основном новичками, людьми, впервые покупавшими недвижимость. Это значило, что комиссионные были небольшими, жилье — дешевым, а сделки неприбыльными. Тай догадывался, что мать держится за эту работу потому, что ей нравится общаться с полными светлых надежд на будущее молодыми парами. Брак родителей распался вскоре после смерти Теда — через год или два. Узы рухнули, не выдержав тяжести горя.
Когда Тай был подростком, родители на короткое время встретились. В отделении скорой помощи, где их свела следующая семейная трагедия. Обоим было уже под пятьдесят, но выглядели они старше своих лет. Несмотря на то что оба состояли в новых браках, родители обнялись и долго стояли, тесно прижавшись друг к другу. Теперь их связывали странные и страшные узы — общее горе утраты уже двоих детей. Тай с матерью приехал в больницу, когда сестра Кристина была уже в операционной. Все случилось незадолго до этого в продуктовом магазине, где Кристина стояла в очереди за кока-колой и жвачкой. Друзья ждали на улице и нетерпеливо махали ей руками, когда в магазин торопливо вошел какой-то человек.
— Прошла всего секунда. Мы увидели вспышки и услышали громкие хлопки, — рассказывали потом оставшиеся на улице друзья. Стрелка так и не нашли. Он оставил на месте преступления двоих убитых и Кристину — живую, но с пулей в голове. Прогноз был неблагоприятный.
К ним вышел молодой нейрохирург и сухо сообщил, что Кристина осталась жива, но до конца дней будет находиться в вегетативном состоянии. Врач говорил буднично, по-деловому, как слесарь в автосервисе, равнодушно предлагающий клиенту поменять резину. В тот миг в родителях угасла последняя искра жизни. Они продолжали дышать, их сердца продолжали биться, но души их в тот момент умерли.
