Остроносые мышиные лица озарены блаженными улыбками, к самому небу задраны тщательно подстриженные усы, и все мыши, сколько их ни есть, раздув щеки, усердно жуют бетель.
И наконец, самая пышная и внушительная часть процессии — пятнадцать мышей в одеждах из переливчатой парчи и чудесных шелковых штанах, в сверкающих лаком нонах и, конечно, тоже босиком. Они несут красный Триумфальный Паланкин, в котором — о чудо из чудес! — восседает сам Лауреат. Голову Нята-Лауреата венчает синяя шляпа магистра, украшенная, как и положено, двумя трепещущими на ветру крыльями стрекозы. Он облачен в пышные церемониальные одежды небесно-голубого цвета с широкими рукавами. Лауреат сидит, закинув ногу на ногу. В левой руке — роскошный веер, которым он плавно и неторопливо обмахивается, в правой — сигарета. Время от времени он подносит ее к губам и потом с важным видом сплевывает в сторону, выпучив глаза и задрав повыше голову.
А у дороги творится что-то невообразимое — ни пройти, ни проехать. Толпятся соседские мыши. Прибыли гости со Всех Четырех Сторон Света — посмотреть на знаменитого Мудреца Нята и выразить ему свое восхищение.
Рупор-ракушка, открывающий процессию, громыхает:
— Уважаемые! Не напирайте!.. Не напирайте!.. Депутации от Полей, разберитесь по рядам!..
— Бум-бум! Бум-бум — гудит Главный Барабан.
— Тра-та-та! Тра-та-та! — отвечает ему Просто Большой Барабан.
А Рупор-ракушка все гремит и гремит:
— Расступитесь!.. Расступитесь!.. Всемирно прославленный Нят-Лауреат возвращается под родительский кров!..
Вот уже близок Дом Лауреата, и процессия постепенно замедляет шаг. А народу становится все больше и больше. С каждой минутой подходят новые толпы любопытных. В ужасающей давке все стараются проталкаться поближе к дороге, чтобы хоть краешком глаза взглянуть на живого Лауреата.
А сам он, сидящий в своем Паланкине, серьезен и сосредоточен: он прикидывает и взвешивает, достаточно ли торжественно и пышно его приветствуют. И наконец, решает: достаточно! «Еще немного, — думает он, — и дойдем до Пагоды. Там мы остановимся, чтобы поклониться местным святыням. Туда же прибудут на носилках мои дорогие родители — навстречу своему Сыну Лауреату… Нет, я совершенно счастлив. Само небо благоприятствует мне — такая стоит ясная, солнечная погода! Это для того, чтобы каждая мышь могла налюбоваться моим Триумфом…»
И он, надув щеки, степенно подносит к губам сигарету, затягивается табачным дымом и медленно опускает руку на поручень Паланкина. Это делается, конечно, для Посторонних Глаз, чтобы все мыши (а особенно юные мышки) обратили внимание на красивые пальцы Лауреата — тонкие и гибкие, как молодые побеги бамбука, — истинные персты Мудреца, Литератора и Государственного Мужа.
Да, ничего не скажешь! Триумф удался на славу!
Но тут… Увы, зачем наша память хранит не только счастливые, но и горестные картины?! Отчего, скажите мне, в этом мире добрые начинания иногда венчает трагический конец?!.
Итак, шествие почти уже миновало Поле, простиравшееся перед Домом Лауреата, когда издалека донесся какой-то странный звук. Глухой и неясный вначале, звук этот, разрастаясь, напоминал злобный рокот барабана и под конец заревел ужасающей медью военной трубы:
— Мя-а-у!.. Мя-а-у!..
О небо! Фамильный Боевой Клич Его Высочества Драного Кота!..
Как?!. Почему?.. За что?..
Мыши, рядами стоявшие вдоль дороги, дрогнули и, пища от страха, бросились кто куда. Ведь кошачий голос подобен для них свисту занесенного над головой меча.
— Кот идет!..
— Кот?!.
— Кот! Кот!..
Процессия тотчас растаяла. Двое юношей, открывавших шествие, сбежали первыми, бросив свой Рупор-ракушку. За ними кинулись наутек рослые знаменосцы, отшвырнув свои Знамена. И тех, кто нес Биены и Лаунг, словно ветром сдуло — остались лишь брошенные ими на бегу лакированные доски и зонт, сверкавшие красками и позолотой в придорожной пыли.
Одни барабанщики, самозабвенно колотившие в свои Барабаны, не удосужились даже поднять головы и сперва ничего не заметили, так же как и их помощники, которые шли, качаясь под тяжестью Барабанов, зажмуря глаза и оглохнув от барабанного грома.
— Мя-а-у!.. Мя-а-у!.. Мя-а-у!..
В конце концов душераздирающий клич достиг ушей барабанщиков. И они тоже, побросав свои Барабаны и палочки, разбежались кто куда.
Тут уж и мыши, тащившие Паланкин, затрепетали. Нет, нести Триумфатора и дальше у них не хватало ни духу, ни сил, они бросили Паланкин и побежали, стуча зубами от страха.
Паланкин тяжко грохнулся оземь и опрокинулся набок. А сам Нят-Лауреат вылетел из него и с размаху шлепнулся в грязь.
В мгновение ока от торжественного шествия не осталось и следа.
Тут-то и появился Его Высочество Драный Кот, медленно и величаво приближавшийся с запада. Он шествовал не спеша, оглашая округу своим Фамильным Боевым Кличем. (Впрочем, вполне вероятно, что Его Высочество просто-напросто пел свою любимую песню. Подите-ка поймите у Кота, когда он испускает Боевой Клич, а когда просто мурлыкает куплеты. Это так же трудно, как отличить спокойную его речь от сквернословья.)
Но справедливости ради я должен признать: у Драного Кота в тот день вовсе не было дурных намерений. Напротив, он находился в отличном расположении духа. Изрядно выпив и захмелев, он растрогался вдруг красотою весеннего утра и, мурлыкая под нос какую-то легкомысленную мелодию, отправился полюбоваться на Триумфальное Шествие. Он надеялся, что это зрелище его позабавит.
Только и всего! Но кто же мог знать обо всем заранее? А мыши всегда помнят одно: Его Высочество ежемгновенно жаждет мышиной крови и мышиного мяса. Да и характер у важных господ непостижим и изменчив — пока разберешься, хорошее у них настроение или дурное — того и гляди… Лучше уж вовсе не попадаться им на глаза…
Когда Драный Кот приблизился к большой дороге, там не осталось и мышиной тени. Только валялись кругом Знамена, Барабаны и Зонты с Веерами, а посреди дороги громоздился перевернутый Паланкин. Его Высочество в изумлении пробормотал:
— Чудеса! И чего это они разбежались и побросали свое добро?
Но, скажем прямо, случившееся нисколько не омрачило радужного настроения Его Высочества. И он опять замурлыкал. Откуда ему было знать, что каждая его рулада, словно невидимый бич, подстегивала удиравших мышей и они припускали быстрее прежнего, лишь бы уйти подальше?
Драный Кот еще раз огляделся по сторонам и степенно зашагал прочь. Он направился прямиком к ближайшему Пруду. Его Высочество решил, что не менее приятно провести время за ловлей мальков и головастиков: пусть вражье семя сызмальства трепещет и привыкает к тому, что оно — Съестное.
Ну а нам пора вернуться к незавершенному Триумфу. Как бы то ни было, а жизнь продолжается. И вот что было дальше:
Когда солнце уже клонилось к закату, самые храбрые мыши — их было, увы, совсем немного — отважились высунуть носы из своих норок. Озираясь, прислушиваясь и принюхиваясь, они поползли к дороге, держа друг друга для храбрости за хвосты.
На дороге не было ни души…
Тогда и прочие мыши тоже повылезали из норок. Судили они, рядили и так и этак и решили, несмотря ни на что, возобновить Триумфальное Шествие. Я думаю, их решение можно только одобрить. В самом деле, стоит ли долго унывать, пусть и по очень грустному поводу?! Ведь мыши, хоть они и серые, тоже нуждаются в развлечениях…
«Порядок, — постановили они, — и церемониал остаются без изменений»
Все заняли прежние места и приступили к своим обязанностям. Впереди — Рупор-ракушка, за ним Знамена, потом Биены, Главный Барабан. Просто Большой Барабан и, конечно же, Паланкин…
Но как только полтора десятка носильщиков приподняли Паланкин, все увидели под ним… Нята-Лауреата! Лицо его было мрачнее тучи. О ужас! Где взять подобающие слова?! Он пролежал здесь все это страшное время. В довершенье несчастья, когда Паланкин опрокинулся набок, дверцы его прищемили Лауреатский Хвост. Боль была невыносима, но Нят не посмел и пикнуть. Ведь если бы он издал тогда хоть единый звук, он неминуемо угодил бы прямо в когти Драному Коту. Стиснув зубы, он стоически, как истинный философ, переносил телесные муки. И вот наконец-то он мог освободить свой Хвост…
Но что это?! О горе, я снова немею… Прекрасный длинный и гибкий Лауреатский Хвост был надломлен у самого основания. Рана нестерпимо болела и кровоточила. Нят не мог даже присесть. Стеная, улегся он на дно Паланкина, и носильщики со всех ног пустились к его Дому.
А что же это, с вашего позволения, за Триумф, если Лауреат не восседает, как положено, в Паланкине? Зрелище сразу утратило все свое величие и торжественность. Итак — будем уж до конца откровенны — не все вернулись досмотреть Триумфальное Шествие. Но и те, что вернулись, могли любоваться лишь кончиками Лауреатских ушей (Нят лежал пластом на дне Паланкина) да усладить свой слух горестными Лауреатскими стонами…
