«Учись!», «Исследуй неизведанное!»… Прекрасно!.. Прекрасно!.. Юля, переминаясь с ноги на ногу, с закрытыми все еще глазами и чуть покачиваясь, говорила все тише и тише. Мы слушали. Кто-то попытался ее остановить, но она не дала себя прервать.
– Выбери стратегию расширения! Потому что иначе придётся поступаться даже тем, что уже есть, а навык развития окажется утрачен…
Она снова открыла глаза и затихла. Затем:
– И вот еще что: не пытайтесь мстить. Живите будущим, а не прошлым. А кто жаждет мстить, пусть готовит себе могилу.
Она слово в слово повторила эту китайскую мудрость, медленно обвела всех нас ласковым взглядом, улыбнулась и добавила:
– Будьте счастливы и прекрасны! Искренне Ваша, Юлия…
Слово «Ваша» она произнесла с большой буквы. Мы все это почувствовали. Тишина была такая, что слышно было, как плавится воск свечи. Наш кофе оставался нетронутым. У меня до сих пор звучит в ушах та интонация, с которой Юля проповедовала нам свои пролегомены.
– Какая мощная экспрессия генов, – прошептал мне на ухо Жора, – экспрессия с импрессией! А?!. И какой пленэр!..
Как тот бедуин у Экзюпери, чтобы сделать хоть крохотный глоток, собирал по капельке в предрассветной пустыне с растений росу, так и Юля, чтобы утолить жажду человечества в справедливости, так и Юля собирала по капельке росу знаний о совершенстве… Чтобы потом обрушиться водами Ниагарского водопада на ветхую плотину неверия и скептицизма.
– Мне кажется, – говорит Лена, – что твоя Юлия…
– Что?!.
– Да нет… Ничего.
Я тоже был восхищен и горд!
– И вот еще что, – сказала Юля, немного повременив, – у каждого гена есть своя Пирамида. Да-да. Подумайте и над этим…
Я сидел на подлокотнике кресла и слушал. Мне достаточно было видеть ее исполненное нежной прелести раскрасневшееся лицо, прекрасные горевшие огоньком абсолютной уверенности даже в свете свечи чуть прищуренные черные глаза, ее живые призывные полные губы, так победоносно аргументировавшие в пользу нашей Пирамиды!.. Очертания ее обольстительной груди, стесненной настойчивыми и неуступчивыми объятиями тонкой шерсти черного свитера, уводили мои мысли далеко от тех постулатов, которые только что провозгласила Юля, и я даже прикрыл глаза, чтобы получше рассмотреть те кущи, где мои мысли могли бы спрятаться и потом затеряться. Мне казалось, невозможно было найти более прекрасную грудь, более изящную шею…
И тут дали яркий свет, который просто убил пламя свечи. Но даже при таком ярком свете египетские пирамиды просто меркли перед величием того, о чем нам только что поведала Юлия – перед величием нашей Пирамиды. Излив нам все свое красноречие, Юля еще какое-то время стояла молча, чтобы мы могли наслаждаться не только ее словами, ни и безукоризненно исполненными линиями ее смелого тела.
Господи, а как ослепительна ее кожа!
Обладая безупречным вкусом и чувством прекрасного, Юля не могла не завершить свое новогоднее поздравление милой улыбкой.
Тишина стояла такая, что слышно было, как наш кофе теряет тепло. Что же касается меня, то я прекрасно исполнял роль первого ученика: слушал и молчал, давая волю лишь неуемному воображению.
Улыбнувшись, Юля окинула нас беглым взглядом, и произнесла только одно слово:
– Все!..
Никто не осмелился нарушить воцарившуюся тишину. И только через минуту грохнул вал аплодисментов.
А потом я подумал: Гильгамеш, Хаммурапи, Навуходоносор, Хеопс, Клеопатра, Македонский, Гомер, Аристотель, Конфуций, Сократ, Аристотель, Сенека, Платон, Конфуций, Цезарь, Данте, Шекспир, Рабле, Сервантес, Монтень, Маккиавели, Паскаль, Вольтер, Наполеон, Дидро, Маркс, Толстой, Достоевский… И Будда, и Иисус, и Августин, и Мухаммед, и даже, наверное, Савонарола с Торквемадой и Лойолой, и Кампанеллой, и Томасом Мором, и Жан Жаком, и Монтескье, которых, к моему стыду, я так до конца и не прочитал…
И многие, и еще многие… Многие…
– Ты дважды назвал только Конфуция, – сказала Лена.
– Он того стоит.
Юля собрала все мысли всех этих отцов жизни и преподнесла нам их как дар, как новогодний дар. К сожалению, я помню не все из того, что тогда говорила Юля, а диктофона под рукой не оказалось. Меня поразило только одно: как Юля могла держать в своей прелестной головке столько ярких и теплых слов? Мне казалось, невозможно найти более прекрасную голову! И еще: какая же у нее умопомрачительно белая нежная атласная кожа под этим тонким обездвиживающе тесным черным холодным свитером! Это – непостижимо! Вот креатив!..
«Юлия!..». Я не произнес это имя вслух. Я спросил себя, очарован ли я этим тихим, теплым, шелковым милым именем, этой славной россыпью нежно льющихся светлых букв? Ответа не требовалось. Вот кому, думал я, прекрасно удалось соединить в себе (редкое сочетание!) физическую красоту с даром ума! Иногда я ловил себя на том, что разговариваю сам с собой, вслух, громко и вдруг замечал удивленный Жорин взгляд.
– Ты с кем разговариваешь?
– Я рассказываю, – отвечал я.
– Ну-ну, – Жора только улыбался.
Умопомрачение от Юлии я испытываю и по сей день.
– Да уж! – говорит Лена.
– Да, вот так и был провозглашен наш Манифест!
– Тут на днях Никита Михалков, – говорит Лена, – сделал попытку удивить народ Манифестом Просвещенного Консерватизма. Ты читал?
Я кивнул, мол, да, видел.
– По-моему, – сказал я, – он забрался не в свою песочницу.
Когда я спросил об этом Жору, он улыбнулся.
– Его потуги на гениальность просто смешны. Он все делает для ее выпирающей демонстрации. Он ею просто пугает. Жалкая попытка казаться, а не быть. Он пугает, а мне не страшно. Ведь гениальность сродни беременности. Нет, НикИ'та не НикитА'.
Вечером я снова думал о Юлии. Ночью мне не спалось.
– Вы напились?
– А то!..
Прежде, чем дать жизнь и пустить в рост первого апостола новой жизни, нужно было подготовить для него место. Не выпускать же его в пустыню, на ледник или в тундру. Не бросать же его в бескрайнее море жизни – плыви! Задолго до этих событий мы приняли решение подготовить плацдарм для строительства. И несмотря на то, что срок был далек, приучали себя к мысли действовать на этот счет решительно. Десятки солидных фирм и организаций уже не один год корпели над разработкой проекта нашей Пирамиды. Были привлечены лучшие из лучших. Сам знаменитый испанец Рикардо Бофил работал с нами бок о бок несколько лет! Он и сегодня все еще консультирует нас…
– И сегодня?..
– Ага. Несколько лет неустанного труда. Проектировщики, конструкторы, программисты, строители, дизайнеры, экологи, медики… Бесконечные совещания, споры… Многое ведь впервые. Сотни компьютеров новейшего поколения. Известные зодчие, специалисты по фен-шуй, их удивленные лица, когда Жора вносил свои коррективы.
– Здесь вам придется сделать вот как…
Он настаивал, они, часто кивая головами и пожимая плечами, соглашались, перешептываясь на китайском. Большей частью Жора оказывался прав, но иногда они не уступали и тогда, улыбаясь, уступал Жора. Я с удовольствием наблюдал, как один грек убеждал Жору в том, что если уж лить статую Колосса Родосского, то лить ее из чистого золота (разумеется, только волосы), а лицо, руки, торс лепить из слоновой кости, пластинка к пластинке, как это делал, убеждал Жору грек, сам Фидий, создавая своего четырнадцатиметрового до сих пор непревзойденного Зевса, на что Жора, тыкая греку указательным пальцем в грудь, предложил вылить из чистого золота и его, грека, статую и точно так же, как Фидий, вылепить из пластин слоновой кости и его, грека, греческий профиль. Жора говорил все это с серьезнейшим выражением лица на чистом английском, время от времени переходя на французский и даже кое-какие детали уточняя по-гречески, что заставляло грека то и дело заглядывать Жоре в глаза: не шутишь ли ты, братец? Жора не шутил. Чтобы не обидеть грека и не указывать ему на порог, Жора стал декламировать ему Гомера по-гречески, что-то из «Одиссея», а затем цитировать страницы Овидия из его «Науки любить», думая, конечно, о чем-то своем. Он старался побить грека его же фидиями, гомерами и овидиями и в конце концов одержал над ним верх. Он знал, что ничем не рискует: будет не грек, так испанец или даже китаец. Так грек с Овидием на ушах и ушел.
– Зачем нам сорокаметровый Колосс, – сказал потом Жора, – если у нас нет своего Родоса.
Доходило до того, что Жора с Наной часами не разговаривали.
– С Наной?
– Островов мы прикупили уже предостаточно, и ничто не мешало какой-нибудь из них назвать Родосом. (Потом мы так и сделали). Я тоже ни минуты не принадлежал себе. Ежедневные мысли о будущем городе: каким он должен предстать перед взором первого посетителя, иногородца или чужестранца? Его вокзалы, дома, храмы, музеи, статуи?..
– Что, – спрашивал Жора, – должно стать отличительным признаком новой эры? Как пирамида Хеопса. Или как статуя Христа в Рио?
