— Понимаешь, — сказал он, — как только просочится слух, что Лиззи найдена, ее начнут атаковать журналисты…
— Можно как-то избежать этого?
— Я поговорю со своим боссом. С учетом вероятности того, что она снова может исчезнуть, если в ее жизнь вторгнутся масс-медиа, он наверняка придумает какой-нибудь обходной маневр, чтобы пресса ничего не пронюхала.
— Вы уже проделывали такое раньше?
— Нет, но это не значит, что нельзя это проделать сейчас.
По дороге в аэропорт я рассказала отцу о разговоре с Лиари и поделилась своими страхами, не случится ли у Лиззи обострение, если вдруг однажды утром она выйдет из дома и встретит на пороге толпы репортеров.
— Детектив же сказал тебе, что все уладит, — ответил отец. — Значит, уладит.
— Но…
— Никаких но. Я знаю, что ты пытаешься сделать, но тебе этого никто не позволит. В этот раз уж точно.
— Но…
— Лиззи жива. Точка. Конец истории. Ты изначально не могла влиять на ход событий… так будет и дальше. Ты не можешь заставить других жить по твоим правилам, Ханна. Ты можешь только быть рядом, когда они в этом нуждаются. И если ты будешь нужна ей, она сама тебя найдет, как сделала это прошлой ночью. Поэтому ты летишь в Париж.
Когда мы прибыли в аэропорт, я зарегистрировала свой багаж до аэропорта Шарля де Голля. Служащий вручил мне два посадочных талона и сообщил, что в аэропорту Логана рейс «Эр Франс» отправляется через гейт-номер…
Я пропустила это мимо ушей. Мои мысли были заняты совсем другим.
Отец проводил меня до кордона безопасности. Я вдруг почувствовала себя тринадцатилетней девчонкой, которую отправляют на чужбину.
— Мне страшно, — сказала я.
Он обнял меня. И сказал:
— Сила моя в совершенном бессилии. А теперь иди, садись в свой самолет. И позвони мне завтра, как прилетишь.
Спустя двадцать минут я уже была в небе над Вермонтом. Короткая пересадка в Бостоне, и я снова в облаках.
Самолет был почти пустым. В моем распоряжении оказался целый ряд кресел. Я вытянулась и проспала весь перелет над Атлантикой.
И вдруг наступило утро. Самолет круто накренился. Стюардесса осторожно потрясла меня за плечо и попросила сесть. Мы шли на посадку.
Я зажмурилась, когда шасси коснулись земли. Глаза я открыла, только когда самолет полностью остановился. Я встала, достала свою сумку и пальто с багажной полки и следом за остальными пассажирами покинула салон.
Офицер полиции был примерно моего возраста, и ему явно не доставляло удовольствия сидеть в будке ранним декабрьским утром.
— Паспорт, — буркнул он.
Я протянула паспорт.
— Как долго пробудете? — спросил он по-английски с сильным акцентом.
Я ответила не задумываясь, воспользовавшись своими знаниями французского, который оттачивала в последние несколько месяцев.
— Jе ne sais pas. — Я не знаю.
Он уставился на меня, удивленный ответом по-французски. И продолжил на родном языке:
— Quoi, vous n’avez аисипе idee de combien de temps vous allez rester en France? (Вы что же, даже не знаете, сколько времени пробудете во Франции?)
— On verra, — ответила я. — Посмотрим.
Я видела, что он изучает мое лицо, раздумывая, стоит ли попросить предъявить обратный билет, дорожные чеки, кредитные карты или другие доказательства платежеспособности. А может, он решил, что я прикидываюсь дурочкой. Или увидел меня такой, какая я есть, — женщина средних лет, которая в столь ранний час выглядит заспанной и немного растерянной. Спроси он: «А зачем вы вообще сюда приехали?», я бы по-честному ответила: «Знаете, именно этот вопрос мучил меня все последние пятьдесят лет. У вас есть на него ответ?»
Но он не задал этого вопроса. Он просто сказал:
— Generalement, nous preferons les reponses precises. (Обычно мы предпочитаем точные ответы.)
Я ответила:
— N’est-ce pas notre cas a tous? (Разве это относится не ко всем?)
Он адресовал мне самое жалкое подобие улыбки, потом потянулся за печатью и шлепнул ее в мой паспорт.
— D’accord, — сказал он. (Договорились.)
Забрав свой паспорт, я отошла от окошка и шагнула во Францию.
Есть писатели, которые никогда и никому ничего не показывают, пока работают над романом, а есть такие, кто доводит своих близких до крайнего исступления, зачитывая вслух каждый параграф, как только он появляется на странице. Хотя я и надеюсь, что не принадлежу к последней категории маниакально одержимых, мне все-таки не выдержать долгого погружения в одинокое творчество, не получая глотка свежего воздуха в виде откликов из внешнего мира. И в случае с «Испытанием правдой» это был Джеймс Макдональд Локхарт, который стоически читал первый и второй вариант этой книги, главу за главой, по мере того как они выходили из-под пера. Его умные советы и поддержка спасали меня, когда я страдал от сомнений и отчаяния, этих побочных продуктов моего ремесла. Я перед ним в неоплатном долгу.
Джеймс работает с Энтони Харвудом, моим литературным агентом и другом, на протяжении последних двенадцати лет. Он остается лучшим профессиональным союзником, о котором только может мечтать романист, не говоря уже о том, что это исключительно порядочный человек. И еще мне очень повезло с моим дотошным редактором, Сью Фристоун, которая, как я уже не раз отмечал, часто говорит мне в лицо гадости, а за спиной только нежности (хотя, конечно, будем откровенны, наоборот — куда приятнее). Более того, она владеет самым эффективным орудием в редакторской артиллерии: первоклассным детектором чуши. Мои романы претерпели грандиозные изменения в лучшую сторону при ее жестком и бескомпромиссном наставничестве.
Нойлин Доулинг из Дублина и Кристи Макинтош из Банфа остаются моими самыми преданными читателями, и я очень благодарен им за то, что они не поленились прочитать черновики романа. Последние три десятка лет Фред Хейнс, этот dude extraordinaire (классный чувак — англ. сленг), остается самой замечательной константой нашего быстро меняющегося мира. Ему досталось править второй вариант этой книги, и он дал мне кучу ценных советов (что неудивительно).
И наконец, я бы хотел сказать очень большое спасибо той, кто вот уже двадцать два года проходит как соучастница моих бытовых преступлений, — это несравненная (поверьте!) Грейс Карли, — и нашим двум, таким же необыкновенным, детям, Максу и Амелии. Однажды, несколько месяцев назад, когда был закончен первый черновик рукописи, Макс постучал в дверь моего кабинета и спросил: «Что, еще не готово?»
Теперь готово.
Д. К.
Лондон, июнь 2005 года
Перевод М. А. Зенкевича. — Здесь и далее примеч. переводчика.
Томас Пейн (1737–1809) — англо-американский писатель, философ, публицист, прозванный «крестным отцом США».
Чоут Розмари Холл — элитная школа в Валлингфорде, штат Коннектикут.
Виллем де Кунинг (1904–1997) — художник и скульптор, один из лидеров абстрактного экспрессионизма; Джаспер Джонс (род. 1930) — американский художник, виднейший представитель поп-арта; Роберт Раушенберг (1925–2008) — американский художник, представитель абстрактного экспрессионизма; Джексон Поллок (1912–1956) — американский художник, идеолог и лидер абстрактного экспрессионизма.
Колледж Вассара — престижный частный гуманитарный колледж высшей ступени в городе Покипси, штат Нью-Йорк.
«Мирник» — саркастическое прозвище пацифистов, распространенное в 1960−1970-е гг.
Сидней Пуатье — американский темнокожий актер, сыгравший в фильме «Учителю с любовью» (1967).
«Лига плюща» — объединение восьми старейших привилегированных учебных заведений на северо-востоке США; «Семь сестер» — ассоциация семи старейших и наиболее престижных (в прошлом — женских) колледжей на востоке страны.
Семейная жизнь (фр.).
И. Ф. Стоун (1907–1989) — Исидор Файнстайн, выходец из семьи Российских евреев-иммигрантов, в конце 1930-х гг. сменил имя на И. Ф. Стоун и прославил его в левой журналистике. Снискал широкую популярность как активный критик американскою правительства.
Филли — популярное прозвище города Филадельфия.
«Саран-рап» — целлофановая пленка для хранения продуктов.
