Вдруг у кого-то сорвалось с языка:
— А ведь эта сценка в идейном смысле не того… Получается, что мы похожи на этих, как их…
Все понимающе улыбнулись. Наступило молчание, затем разговор перешел на другие темы.
Отделение огородников, в котором я состояла, тоже вырыло колодец, причем без помощи механизмов.
Нашей школе, можно сказать, повезло: в бассейне Хуайхэ два года стояла засуха и наводнение нам не угрожало. Однако выращивать овощи в сухой, спекшейся почве было очень нелегко. Согласно поговорке, земля в уезде Сисянь «в дождь вздувается, как нарыв, в ведро затвердевает, как медная плита». Правда, по огороду разок прошелся трактор, но он оставил повсюду лишь вывороченные комья размером больше человеческой головы и притом твердые, как кость. Прежде чем сажать овощи, необходимо было измельчить эти комья, что требовало не только усилий, но и терпения. Мы все же приготовили грядки и вырыли оросительную канаву. Однако не было главного — воды.
На расположенных неподалеку огородах другой школы нашего же Отделения был вырытый машинным способом колодец, — по слухам, метров десять глубиной. Глубина колодцев, вырытых руками, не превышает трех метров, и вода в них мутная. Прежде чем пить добытую из нашего колодца воду, мы вливали в ведро пузырек дезинфицирующей жидкости; вкус получался очень странный. В глубоком же колодце вода оставалась сладкой и прохладной, в жаркий полдень после работы ковш такой воды был что небесная роса. Мы старались не только утолить ею жажду, но и ополоснуться. Однако использовать эту воду для орошения нашего огорода оказалось делом крайне трудным. Без помпы вода не шла на наш участок. Когда же удалось заполучить помпу, выяснилось, что большая часть воды, протекая по вырытой нами канаве, уходит в землю. Не успели мы увлажнить несколько грядок, как наступила ночь и помпу у нас забрали. На этих грядках мы посеяли шпинат. Ростки появились лишь через месяц с лишним, после сильного дождя. Тогда мы решили сами вырыть колодец специально для орошения огорода. Выбрали место, начали работу.
Земля действительно была тверда, как металл. Я изо всех сил ударила лопатой — на земле осталась лишь белая полоска. Молодые ребята расхохотались, но и им копать было очень трудно. Кто-то сказал, что здесь больше подойдет кирка. Поскольку моим главным достоинством была быстрота ног, я мигом сбегала в штаб роты и вернулась обратно с двумя кирками, неся их на плечах. Так повторялось несколько раз. Самые здоровые из нас по очереди долбили кирками землю, остальные откидывали ее в сторону. После целого дня остервенелой работы мы вырыли довольно глубокую яму, но воды в ней не было. Старший среди нас был «мужским шовинистом». Он ворчал себе под нос, что женщин нельзя допускать к рытью колодца — воды не будет. Женщин в группе огородников было всего две: я, самая пожилая в группе, и Асян, возраст которой не достигал и половины моего. Асян, выросшую в семье китайцев-эмигрантов, подобные рассуждения и сердили и смешили. Она то перекидывалась шутками со мной, то подбегала к старшему, чтобы выразить возмущение его суеверием. На душе у нас все-таки было неспокойно: а вдруг воды так и не найдем — не возложат ли вину за это на нас? К счастью, когда мы приблизились к отметке в два метра, почва стала влажной, а вскоре появилась и вода.
Как ни тяжело было копать иссохшую землю, вычерпывать жидкую грязь оказалось ничуть не легче. Двое или трое из нас, разувшись, залезали в яму и подавали наверх ведра с жижей. Другие принимали ведра и опрокидывали их рядом с ямой. Скоро все вокруг оказалось залитым грязью, пришлось разуваться и всем остальным. Асян работала особенно старательно, ведра в ее руках так и летали. Мне поднимать ведра было невмоготу, но я не хотела отставать от других и сгребала в кучки далеко разлетавшиеся комья грязи. Обычно размокшая земля вызывает у нас неприязненное ощущение — кажется, что к ней примешаны всякие отбросы и фекалии. Но, когда ступишь в нее ногами, ощущаешь какое-то родственное чувство, она начинает казаться мягкой и приятной. Так, если близкий человек заболевает заразной болезнью, принимаешься ухаживать за ним — и отвращение к болезни пропадает. Я втихомолку посмеивалась над собой: вот и стали сказываться результаты перевоспитания.
Ручное рытье колодца, в отличие от механического бурения, не требует круглосуточной работы. Поэтому мы решили придерживаться распорядка, который действовал для полевых работ. Ранним утром натощак шли на огород, потом я и Асян возвращались на кухню и привозили на тачке завтрак — пампушки, жидкую рисовую кашу, маринованную капусту и кипяток. По ровной дороге или под уклон тачку толкала я, на извилистой тропинке и в гору за дело бралась Асян. Занятие это было нелегкое — по горькому опыту я знала, что стоит накренить тачку, как кипяток и каша расплескаются. Хотя вклад каждой из нас был неравноценным, работали мы дружно, не пререкаясь по мелочам. На обед возвращались домой, потом отдыхали и снова работали до темноты. На ужин мы частенько приходили последними.
Так прошло много — не помню точно сколько — дней. Глубина колодца превысила три метра. Воды становилось все больше, копать было все трудней — пришлось обратиться за помощью. Явились двое высоченных молодых парней. Обычно колодцы роют зимой, когда вода теплее, чем воздух, мы же работали в летнюю жару, когда по контрасту вода казалась ледяной. Мы с Асян боялись, что парни простудятся, но не хотели показаться навязчивыми и наблюдали за ними издали. Они болтали, смеялись и вовсе не казались зябнущими.
Вода сначала была им по колено, потом стала по пояс. Для целей орошения такой глубины было достаточно. Я предложила раздобыть водки, чтобы согреть парней и отпраздновать окончание работы. Идея пришлась всем по душе. Один из наших помощников — начальник «вспомогательной мастерской» — научил, как ее осуществить. Я побежала на кухню, наговорила там с три короба и получила-таки бутылку. Видимо, для острастки любителей выпить на ней был нарисован большой иероглиф «яд» с тремя восклицательными знаками, а под ним череп и скрещенные кости. Содержимого в ней было чуть на донышке. С этой страшной на вид бутылью я должна была пойти на «центральную усадьбу» в кооперативную лавку. Я неслась как на крыльях, чтобы успеть до ее закрытия. Талонов на приобретение спиртного у нас не было, но бутылка произвела впечатление, и мне удалось уговорить продавца. Он отпустил мне пол-литра водки и — вместо закуски — полкило «фруктового» сахара, больше похожего на ком грязи. С этим я помчалась на огород.
Все уже сидели вокруг готового колодца — и те, кто копал, и те, кто только помогал. Я разлила водку в протянутые чашки, оставив немного для кухни, и разделила похожий на глину сахар. Это и был наш банкет по случаю успешного завершения работ.
Не мне судить о том, насколько они были тяжелы. Я знаю лишь, что женщина на соседней постели после рабочего дня ворочалась и стонала во сне. Не в силах заснуть, я представляла себе, как она мучается, и мне было стыдно за себя. Я слышала также, как молодые ребята жаловались, что «тоже постарели», и думала: а будь мне лет двадцать, я тоже могла бы поработать…
Когда мы приобрели водочерпалку, колодец был уже заполнен водой. Его отверстие оказалось очень широким, так что пришлось ставить длинный ворот. Впрочем, вращать длинный ворот было удобнее — не кружилась голова. Молодые ребята, войдя в азарт, делали до ста оборотов. Навещавшие наш огород признавали, что корпеть над грядками трудно, но и вращать ворот не легче.
Я вместе со всеми уходила на работу рано и возвращалась поздно, но мне давали лишь нетрудные поручения. Я все время была вместе с коллегами, и постепенно во мне родилось «чувство коллектива», или «стадное чувство», я стала одной из «наших». Кратковременная совместная работа не дает такого ощущения — потрудились и разошлись восвояси. Сложнее обстоит дело с умственным трудом. Конечно, можно коллективно работать над статьей, но между собирающими материалы и пишущими окончательный текст часто нет полного взаимопонимания. За годы пребывания в школе кадров — а казалось, что оно будет продолжаться до конца наших дней, — это чувство приобщения к «нашим» все крепло и крепло.
О тех, кто направлялся на работу в школу кадров перевоспитывать нас, иной раз говорят, что «они не мокли под дождем и не сгорали на солнце». А кто эти «они»? И кто эти «мы»? «Мы» — это все, кто воспитывался трудом. Среди нас были и члены боровшихся фракций, и те, кого «они» ранее сажали в «коровник». Главное, что нами командовали «они». Но не каждого, кто был начальником, кто «не мок и не сгорал», мы относили к «ним». Типичный представитель «их» — тот, кто строил из себя важную шишку, непрестанно поучал и командовал. К «ним» принадлежали и бесстыдные подхалимы, и те, которые «даже матерную ругань считают национальным сокровищем»[171]. Конечно, различия между «нами» и «ними» не носили классового характера, но тем не менее в ходе общения с разными людьми я начинала понимать, что такое «классовые чувства».
