«Был момент — и вотуме его не стало. И я по-прежнему думаю о нас и плачу тихими слезами».
Я был настолько поглощен своими горькими мыслями, что не заметил, как оказался возле станции метро на Кохштрассе. И тут меня словно током ударило. Как я мог дойти пешком до этой станции, не пересекая чекпойнта?
Но чекпойнт «Чарли» давно исчез с карты города. Единственное, что напоминало об этом идеологическом плацдарме, так это знаменитый указатель на западной стороне:
«Вы покидаете американский сектор».
Вся атрибутика «холодной войны» — автоматические ворота, колючая проволока, снайперы, сама Стена — тоже давно сгинула. Уцелел только, как я успел заметить, маленький музей, посвященный чекпойнту «Чарли». А на месте уродливой Стены сияли огнями и гламурной роскошью новенькие офисные кварталы. Граница, разделившая два мира, изменившая весь ход моей жизни…
…стерта с лица земли.
И я только что прошел мимо, как будто ее здесь никогда и не было.
Время хоронит личные драмы. Как и драмы геополитические.
Я вернулся в отель в начале третьего ночи. Меня ожидало сообщение в почтовом ящике компьютера.
«Я сейчас иду в местный бар — „Веберек“ на Пренцлауэр-аллее. Буду там часов до трех… Йохан нес».
Я схватил такси и через десять минут был на месте. «Веберек» сильно смахивал на приют готов — черные стены, тусклое освещение, зажженные свечи с оплывающим воском. Йоханнес сидел за столиком в углу, читал мангу. Перед ним стоял стакан с пивом.
— Выходит, вы тоже страдаете бессонницей, — сказал он, когда я подошел.
— Постоянно. Купить тебе еще пива?
— Почему бы нет?
Я дал знак бармену, чтобы принес два пива.
— Ну, и что не дает вам заснуть? — спросил Йоханнес. — Джетлег? Муки совести?
— Что-то вроде того, да.
— Прочитали мамино письмо?
Я кивнул.
— И?
— Ты хочешь сказать, что не знаешь его содержания?
— Мама запечатала его в конверт дней за пять до своей смерти, просила, чтобы я никогда не вскрывал его, но попытался сделать так, чтобы вы приехали в Берлин и прочитали его здесь. Кажется, оба ее последних желания я выполнил.
— Думаю, да, — тихо произнес я.
— Вы всегда такой страдающий?
Я рассмеялся и сказал:
— Абсолютно.
— Мама часто говорила об этом. Чувство сожаления, оно во всех ваших книгах. Вы как будто все время пытаетесь убежать от себя. Она была вашим самым проницательным критиком, моя мама.
— Да, это так. И я любил ее, как никого и никогда…
Йоханнес жестом остановил меня.
— Не стоит продолжать. Потому что все это я уже слышал. Мама была вашей самой страстной фанаткой. Самым преданным читателем. Вы бы знали, как она взахлеб говорила о ваших книгах. «Знаешь, как блестяще Томас описывает джунгли Коста-Рики?», «Жаль, что он в этой книге так мало рассказывает о своей холодной красавице жене»… Вы как будто все время незримо присутствовали в нашем доме.
— Она знала, что моя жена холодна?
— Ну, так ведь это сквозило в книгах?
— Скоро она станет моей «экс». Мы разводимся.
— А мама только что умерла. Расчет по времени не удался.
Я закусил губу, в глазах закипели слезы.
— Я что-то не так сказал? — спросил он.
— Все нормально, — прошептал я.
— Нет, я же вижу. У вас слезы. Так почему же вы не скажете, что я дерьмо или что-то в этом роде?
— Потому что дерьмо здесь я.
— Нет. Вы — самый печальный человек на свете. Из того, что я слышал, у меня сложилось впечатление, что вы такой давно уже. Если, конечно, я не ошибаюсь.
— Нет, не ошибаешься.
— Значит, я прав. Вы печальный.
— Да, — сказал я.
Йоханнес задумался на мгновение.
— Мама тоже так про вас говорила. Ее это всегда беспокоило. «Он такой умный, такой талантливый, такой красивый. Он должен быть счастлив».
— Я и был счастлив. С ней.
— И тем не менее выбрали печаль.
Его слова хлестнули меня пощечиной. Но я не поморщился. Лишь пожал плечами и сказал:
— Да, таков был мой выбор.
Бармен погнал нас спустя несколько минут, сказав, что сегодня закрывается в три. Когда мы вышли на улицу, Йоханнес предложил мне посмотреть место, где будет его будущий книжный магазин. Мы двинулись на юг, прошли еще один квартал. И остановились у витрины — бывшей парикмахерской, а ныне с вывеской «Сдается в аренду». В помещении было два больших окна, и, насколько я смог разглядеть сквозь грязное стекло, внутри было достаточно просторно для хорошего книжного магазина.
— Напомни мне, сколько они хотят за аренду? — спросил я.
— Тысячу.
— Мне кажется, цена вполне разумная для такого района.
— Да, это очень выгодная сделка. И у меня есть друзья — плотник и маляр, — они могут сделать ремонт по хорошей цене. Конечно, самых больших затрат потребует начинка. Потому что, как я уже говорил, я хочу сделать этот магазин лучшим не только в Берлине, но и во всей Германии.
— И тебе необходимо пятнадцать тысяч, чтобы запустить все это предприятие?
— Если только мне удастся уговорить банк.
— Я дам тебе денег, — сказал я.
Йоханнес недоверчиво покосился на меня.
— Вы что, серьезно? — спросил он.
— Абсолютно.
— Несмотря на то, что я могу прогореть?
— Не прогоришь.
— Почему вы так уверены?
— Потому что у тебя мозги работают.
— Многие в этом городе считают, что эта идея безнадежна именно потому, что она принадлежит мне.
— Я не из их числа.
— Мне не нужна ваша благотворительность.
— Тогда мы не станет называть эти пятнадцать тысяч подарком. Назовем их инвестицией.
— Которую я должен буду возместить с процентами.
— Это было бы замечательно… но не обязательно.
— Это обязательно и не обсуждается.
— Что ж, меня устраивает, — сказал я.
— А у вас действительно есть такие деньги?
— У меня есть кое-какие сбережения.
— Но вас вряд ли можно назвать богатым парнем.
— Позволь мне самому решить вопрос с деньгами.
— Вы это делаете из чувства вины, не так ли?
— Отчасти.
— А еще почему?
— Она бы этого хотела.
Молчание. Йоханнес опустил голову. В его глазах стояли слезы. Он незаметно смахнул их.
— Я скучаю по маме, — наконец произнес он.
— И я точно знаю, как сильно она тебя любила.
Впервые с момента нашей встречи Йоханнес посмотрел мне прямо в глава:
— Знаете, что она сказала мне в ту ночь, когда умирала? «Я всегда была уверена, что жизнь несправедлива, особенно в те годы, когда тебя не было со мной. Потом ты вернулся ко мне, и жизнь больше никогда не казалась мне несправедливой». И это говорила женщина, которая умирала на тридцать лет раньше положенного срока, от рака, которым ее наградили.
— Ты был всей ее жизнью, Йоханнес.
— И вы тоже.
Я вернулся в Мэн следующим вечером, забрав свою машину в аэропорту Бостона и двинувшись на север по темнеющей автостраде. Пока меня не было, выпал свежий снег, но парень, который чистил подъездную дорогу, постарался и расчистил даже тропинку, ведущую к моей двери. Переступив порог, я вдруг подумал о том, что за эти три дня почти не сомкнул глаз. Следом еще одна мысль пронеслась в голове: И все-таки это тяжело — возвращаться в пустой дом.
Я выгрузил в стиральную машину грязное белье из багажной сумки. С четверть часа стоял под горячим душем, пытаясь смыть с себя следы десятичасового перелета и трех часов за рулем. Потом налил себе немного виски и проверил почту. Среди писем было одно от дочери:
«Ты в стране, отец? Вечно я не в курсе. Я могла бы приехать из колледжа завтра, если у тебя есть настроение поужинать со мной».
Я тут же написал ответ:
«Давай сделаем проще. Я сам приеду в Брансвик. Как называется тот итальянский ресторанчик, который тебе так нравится?»
Мы договорились встретиться в семь вечера.
Пришло письмо от Йоханнеса:
«Сегодня говорил с агентом по недвижимости — на следующей неделе буду подписывать договор аренды помещения. Встречался с юристом. Он составит контракт между вами и компанией, которую я создаю как единственный акционер. В нем будет прописано все, что касается ваших инвестиций. Я бы хотел, чтобы вы, как только получите проект, согласовали его со своим юристом, желательно владеющим немецким языком. Как я уже сказал вчера, я приму от вас деньги только в качестве инвестиции… и при условии, что вы приедете в Берлин на открытие книжного магазина».
«Я обязательно приеду на открытие, — написал я в ответ. — И, если у тебя возникнет желание позвонить мне — просто чтобы поболтать, — вот мой скайп».
