«Эй! – изо всех сил орет он прошедшим мимо спутникам рава Гиллеля. – Стойте! Помогите!»
* * *
Справа и слева – дула винтовок. И там, за камнями – дула винтовок. И, похоже, спасения нет. Похоже, он, Шукейри, со своей любовью к эффектным трюкам загнал себя в хорошую историю. Какая насмешка со стороны Аллаха! Он на коне и двое по бокам на ослах. В точности как тогда, пятнадцать лет назад на свадьбе шейха Абу-Али, с которой все и началось. Шейх Абу-Али считался мудрейшим и хитрейшим из бедуинов. Он тоже прибыл на коне в сопровождении двух рабов на ослах. Восхищенные бедуины палили из карабинов в воздух, обнимались и прославляли Аллаха. Большой хан{Гостиница.}, расположенный в нескольких часах езды от Иерусалима, обычно служил пристанищем для мусульманских паломников, но в дни свадеб и других торжеств большая комната в нем использовалась как банкетный зал. На коврах, которыми был застелен каменный пол, гостей ждали подушечки для сидения и верблюжьи седла. Воздух наполнялся приторным запахом арака. Молодая жена на самом празднестве не присутствовала. Она находилась в отдельном шатре, ждала, когда муж посетит ее.
После ритуального омовения рук все принялись за трапезу. Свыше ста женщин разносили еду. Известно, что если бедуин ест одним пальцем, то он тем самым демонстрирует отвращение, если двумя пальцами, то – гордость, тремя – без эмоций, четырьмя – желание съесть еще и еще. На этой свадьбе все ели четырьмя пальцами. Гостям подавались десятки разнообразных салатов, круглые плоские питы, которые обмакивались в хумус или тхину, замешанные на оливковом масле. В вареные виноградные листья были завернуты кедровые орешки и ягоды смородины. Были фалафели – поджаренные шарики из нутовой муки. Были тарелки с соленьями, пикулями, маринованными огурцами, маслинами, холодными и горячими салатами из капусты, печенью ягненка, салатами из огурцов, зеленым, желтым и красным перцем, бесчисленными блюдами из каштанов, томатами, луком, всевозможными сырами, гранатовыми зернами вперемешку с миндалем. Были покрытые хрустящей корочкой пирожки из мяса ягненка или из дичи, рыбные шарики на небольших вертелах и еще куча закусок – рыбных, овощных, мясных.
Затем настала очередь главных блюд. Женщины, сгибаясь от тяжести, стали вносить огромные деревянные подносы, на которых громоздились жареные на вертелах куры, одетые в кускус, бараньи глаза и бараньи яйца посреди россыпей риса и отбивные из молодого барашка. Они пахли шафраном и укропом, кислой вишней и чесноком. На вкус они были подобны хрустящим орехам.
Потом пошли дыни, груши, виноград, сливы, бананы и всяческие тонкие, сладкие, липкие пирожные.
Затем всех обнесли двойным кофе с кардамоном, после чего пальцы были вылизаны дочиста, и, пока женщины убирали столы, под сводчатым потолком то там, то здесь загрохотала богатырская отрыжка. Гости передавали друг другу наргиле, и в облаках наполнившего комнату дыма зазвучали рассказы о великих сражениях и событиях прошедших дней.
И вот тут-то оно и случилось. Шукейри не видел, как этот человек переступил порог.
Просто в комнате неожиданно наступила тишина, и все замерли. А прославленный шейх Абу-Али поднялся со своей пышной подушки и сам – неслыханная честь! – направился к вошедшему в комнату невысокому человеку в меховой шапке из лисьих хвостов, в долгополом черном одеянии, которое, несмотря на кажущуюся несуразность, подчеркивало его стройность. Обычно при виде пейсов у Шукейри всякий раз рука сама тянулась их подергать. Но изящные завитки, обрамлявшие лицо этого человека, такого желания не вызывали. Еврей на арабской свадьбе?
По залу разнесся шепот: «Рав Гиллель! Рав Гиллель!» И все прояснилось. Рав Гиллель, которого прочили в лидеры ашкеназской общины, имел немало друзей среди арабских шейхов. Разговоры о его мудрости шли и в еврейской среде, и в мусульманской, и в христианской.
Шукейри с изумлением наблюдал, как шейхи, чьи имена, произнесенные кем-то из взрослых, заставляли прекращать игры и замирать с почтением голопузых бедуинских ребятишек, теперь сами замирали, как они тяжело поднимались с подушек и, поправляя на ходу длинные широкоплечие абы из пегой шерсти, шагали через всю комнату, чтобы заключить в объятия этого невысокого еврея. Шукейри слегка передернуло.
– Чем этот ваш Гиллель, – он прокашлялся, – отличается от остальных своих соплеменников, что ему оказывается такой почет? – спросил Шукейри у сидящего слева Джафара, владельца одного из самых больших стад в окрестностях Иерусалима.
Собственно, последовал тот ответ, которого он и ожидал.
– О, Аллах наделил этого иудея великой мудростью! – воскликнул Джафар, вскинув острые пальцы с таким благоговейном пылом, что рукава галабии съехали чуть ли не до локтей, обнажив покрытые черными зарослями руки.
– Гм... Среди них немало таких, которых Аллах щедро наделил разумом, – выдвинул Шукейри заранее заготовленное возражение, – но до сих пор нам всегда удавалось их перехитрить.
– В том-то и дело, – взглянув на Шукейри, как на неразумного младенца, пояснил Джафар, – что он не обычный еврейский умник, а мудрец. И ни одному арабу еще не удавалось его обхитрить. И не удастся.
«Это лишь Аллаху ведомо!» – подумал Шукейри, ощутив внезапный прилив азарта. Ясно было, что раввин ничем не напоминает привычных еврейских книгочеев, не умеющих на рынке отличить золотой светильник от грубо позолоченного. Непонятно, почему почет, оказываемый этому мудрецу, так задел Шукейри, но возжелал он рано или поздно одурачить Гиллеля, причем так одурачить, чтобы над тем смеялись малые дети по всей стране.
Для начала решил он немного глотнуть знаний – попросил оседлого Аззама Абу-Ахмада обучить его чтению и письму. Вскоре он смог самостоятельно читать привозимые из Египта газеты. Дальше – чтобы бороться с врагом, надо знать его – выучил иврит. Не то чтобы хорошо выучил – но с грехом пополам объясниться мог. Однажды переоделся сефардским евреем, подстерег рава Гиллеля, когда тот выходил из ешивы, и попросил благословить его. И всего-то сказал четыре слова, а что с акцентом, так ведь и у сефардов родной язык – арабский. А тот сверкнул как-то странно зрачками, возложил ему руки на голову и произнес: «Благословляю тебя сын мой, чтобы ты честно выполнял семь заповедей сыновей Ноя.{Заповеди, обязательные для неевреев.} А еще благословляю, чтобы ты никогда не лгал и никогда не корчил из себя еврея».
Понял Шукейри, что разоблачен, только не понял, каким образом. Решил – ну что ж, думаешь, сейчас краснеть со стыда начну? Не дождешься!
– Ну, – дерзко сказал уже по-арабски, – а еще что скажете, достопочтенный рабби?
– А еще скажу, – спокойно отвечал рав, – что ты всегда должен помнить, кому принадлежит эта земля, вне зависимости от того, сколько кого живет в ней сегодня. Ведь Б-г назвал ее «Эрец Исраэль»!
С того дня страстная мечта расплатиться за обиду и за позор поселилась в душе Махмуда Шукейри. Но как это сделать – не знал он. А тут вдруг новость – старый рав Ишаягу ушел на покой, и Гиллель стал руководить ашкеназской общиной Иерусалима. «Вот – решил Махмуд, – тут мы его и подловим». Стал он организовывать разные шайки, чтобы грабить и убивать иерусалимских евреев. Не забывал при этом разговоры запускать – дескать, при раве Ишаягу все тихо было, а как этот пришел... Поначалу все шло как по маслу. Только вскоре выяснилось – рав Гиллель и впрямь не лыком шит – «Страж», в котором до того времени было три калеки, он реорганизовал, призвал ешиботников вступать в него, даже на какое-то время обязал всех до одного еврейских юношей в Иерусалиме участвовать в патрулировании. Хвала Аллаху, из-за протестов авторитетных раввинов это быстро отменили. Но он не унимался – поставил во главе «Стража» двух инициативных Шмерлов, сам занялся закупками оружия, и результат не заставилсебя ждать: банды одна за другой уничтожались. На какой-то период Шукейри сам оказался генералом без армии и вынужден был проситься в чужие группировки, пару раз даже из враждебных кланов. Однако и они рано или поздно были ликвидированы. Дело в том, что рав Гиллель со Шмерлами выбрал единственно правильный метод – «накрывать» головорезов прямо в их гнездах. Вот тогда и пришла Махмуду Шукейри в голову идея создать «летучую» группу – такую, что не гнездится на одном месте больше одного дня. И все было замечательно. «Стражи» оказались просто не в состоянии справляться с их набегами. Как правило, они прибывали на место происшествия уже когда все было кончено, а брать зверя в его логове оказалось невозможным потому, что логова-то не было. Похоже, мечта начала воплощаться в жизнь. Но Шукейри мало было того, что Гиллель в течение двух лет терпел поражение за поражением, безуспешно охотясь за молодцами из «Джерарт аль-Харабия». Надо было его еще и опозорить. Поэтому, когда Харбони невесть откуда появился с предложением захватить и уничтожить группу репатриантов из Малороссии, Шукейри увидел в этой идее средство к осуществлению его замысла. Правда, с некоторыми поправками. Он решил сам в образе посыльного бедуина явиться к раву Гиллелю и потребовать выкуп.
