Все это должно было выясниться на суде, а пока что двое братьев Менциесов были на свободе, и их партия устроила в честь их пирушку, о которой в газетах не замедлили прокричать как о "неслыханной оргии ликующих красных революционеров".
X
М-ра Росса не очень беспокоило известие, привезенное Бэнни, о том, что Дан Ирвинг напал в Вашингтоне на след Вернона Роскэ. Разумеется, будут ходить разные сплетни по поводу договоров; всегда найдутся типы, желающие возбудить волнение и недовольство, но каждый здравомыслящий человек, конечно, поймет, что это все вопрос политики. Это было самой крупной удачей м-ра Росса за всю его жизнь. И его и Верна. Теперь они ее используют. Они немедленно начнут буровые работы и будут выкачивать нефть и ни на что другое не будут обращать внимания. В этой игре надо иметь толстую кожу, подобную коже носорога. И очень обидно, что Бэнни до сих пор не сумел еще ее нарастить. Обидно тоже, что такой хороший малый, как этот "профессор", не мог найти для себя ничего лучшего, как собирать для радикалов разные сплетни и подкапываться под Верна Роскэ.
Для разработки этого (самого большого) нефтяного поля во всей Америке организовалась целая грандиозная компания, м-р Росс был одним из пайщиков и занимал должность вице-председателя, с жалованьем в сто тысяч долларов в год за то, что он взял на себя высшее наблюдение за процессом разработки. Но он сказал Бэнни, что на этот раз не будет утомлять себя, как прежде: он успел за это время "натаскать" на это дело несколько молодых своих помощников, и на его обязанности будет только давать им те или иные указания. Это было совершенно из ряда вон выходящая удача, и надо было ее использовать самым тщательным образом, работая интенсивнее, чем когда-либо.
Верн прислал телеграмму. Договоры были подписаны. Бэнни устроил свои дела в университете, и у него оказалась целая неделя свободной. На такие льготы всегда мог рассчитывать серьезный студент старшего курса, особенно когда его отец мог при желании пожертвовать кругленькую сумму университету на учреждение кафедры по нефтяной химии. И они отправились в Сеннисайд.
Сеннисайд находился в отдаленной части Штатов и был известен своими обширными пастбищами, редким населением и отвратительными дорогами. Остановившись в простой деревенской гостинице, они изъездили всю местность частью в автомобиле и частью верхом. Туда же приехали и геологи м-ра Росса, и инженеры, и управляющие. Они все сообща обсуждали, где что надлежало устроить, в какой части начать буровые работы, где будут проведены дороги, где — обсадные трубы, где — нефтеперегонный завод, и даже распланировали целый город и наметили на плане главную улицу, кино, магазины. Заработали телеграфные проволоки, телефоны. На следующей неделе начинались работы, а к этому времени должны были быть готовы и забетонированы все дороги.
I
Всю эту осень и зиму перепела могли безбоязненно перекликаться за холмами Парадиза. Бэнни не ходил на охоту. Но случилось так, что его отцу понадобилось туда поехать, а так как шофер был в этот день в городе, а сам он чувствовал себя не совсем здоровым, то Бэнни предложил его отвезти.
Участок Росса-младшего в корне изменил свой характер. В новом домике Росса хозяйничала незнакомая Бэнни женщина, и маленькая хижина ранчо Раскома была перенесена на другое место, а там, где был разбит цветник, окруженный изгородью из дикого винограда, теперь красовалась вышка. Все те рабочие, которых знал Бэнни, давно уже ушли, и никто не заводил больше никаких интересных бесед и споров. Парадиз превратился теперь в место, в котором производилась упорная, трудная работа по добыванию нефти, и на разговоры не хватало времени. Среди рабочих было несколько сотен человек, совершенно незнакомых Бэнни, и эти люди создали в Парадизе совершенно новую атмосферу. Они покровительствовали продавцам запрещенных напитков и всем тем притонам, где по ночам устраивались азартные игры и выпивка. Настоящие, коренные рабочие Парадиза относились к ним с презрением; они чувствовали, что в них отсутствовала привычка к труду и любовь к тому делу, на какое они были приставлены. Отсюда вытекала масса разного рода хлопот и неприятностей: они зачастую падали со скользких вышек, получали увечья во время постановки обсадных труб, и компании пришлось пристроить к существовавшей в Парадизе больнице несколько новых палат. Но, разумеется, все это было выгоднее, чем платить опытным рабочим по ставкам рабочего союза!
Бэнни сидел в своей прежней комнате рядом с кабинетом отца и читал, когда к нему постучались, и вошла жена Джека Деггана, одного из заключенных в тюрьме рабочих, и, заливаясь слезами, стала рассказывать ему о том, что переживает ее муж и его товарищи. Она умоляла его поехать их навестить, чтобы убедиться в справедливости ее слов, и он был так слаб, что согласился. Это было, конечно, большой неосторожностью с его стороны, со стороны молодого "нефтяного принца", который старался нарастить на себе как можно более толстую кожу для того, чтобы помогать в делах своему старому отцу и наслаждаться жизнью в обществе всесветной любимицы публики. Бэнни знал, что он поступает дурно, а потому ничего не сказал отцу, куда он собрался ехать в этот дождливый послеобеденный час.
В тюрьму его впустили без всяких затруднений. Начальство так привыкло к тюремной обстановке, что не представляло себе, какое впечатление эта обстановка может произвести на юного идеалиста. Эта старая тюрьма была, очевидно, построена архитектором, желавшим довести заключенных как можно скорее до сумасшествия. Все эти "клетки", в которых сидели преступники, не имели, подобно всем вообще тюремным камерам, дверей с замками, но представляли собой вращающиеся башни, и когда вам нужно было в такую башню ввести заключенного или, наоборот, вывести его из нее, то ее приводили во вращательное движение и вращали до тех пор, пока отверстие, сделанное в одном ряду железных прутьев, совпадало с отверстием в другом ряду. Самое же вращение производилось при помощи ручного ворота и сопровождалось страшнейшим визгом и скрипом заржавленного железа. Таких "клеток" было три; они были поставлены одна на другую, и вращение одной вызывало такой же отчаянный скрип и лязг в двух других. В течение сорокалетнего существования этой тюрьмы десятки людей сошли с ума, вынужденные слушать эти ужасные звуки во все часы дня и ночи.
Случалось ли вам когда-нибудь видеть близких вам людей, с которыми вы были дружны, которых вы любили, засаженными в железные клетки — в такие, в какие сажали диких зверей? Это было зрелище, от которого у Бэнни мучительно больно защемило в груди и голова так закружилась, что он с трудом устоял на ногах. На него смотрели из-за железных решеток семь человек, почти таких же молодых, как и он сам. Смотрели на него с тем дружелюбным выражением, с каким смотрят на вас в зверинце добродушные лани, когда ждут, чтобы вы дали им кусочек сахара или хлеба. Да, все эти семь человек смотрели на Бэнни с такой приветливостью, их измученные печальные лица освещала такая светлая, благодарная улыбка. Благодарная? За что? За это посещение, за эти несколько минут, уделенных им этим богатым молодым человеком, не знавшим, куда девать свое время?
Все они были простыми рабочими и всю свою жизнь трудились, работая и в дождь и под палящими лучами солнца. Постоянное пребывание на воздухе сделало их крепкими, сильными, загорелыми, мускулистыми, и вот теперь все они были бледными, желтыми, без кровинки в лице, грязными, небритыми, с впалыми щеками и провалившимися глазами. Джек Дегган сильно кашлял, и у всех семерых был до крайности жалкий, больной вид. Если бы Бэнни мог сказать себе, что все эти люди сделали что-нибудь очень скверное, что это было наказанием за совершенное преступление, то он мог бы еще найти этому оправдание, даже если бы в глубине души он и спрашивал себя — какую, в сущности, пользу это все могло принести? Но они были здесь только потому, что осмелились позволить себе помечтать о лучших, более справедливых условиях жизни для своих товарищей и позволили себе поговорить об этом вслух, не обращая внимания на то, что такие разговоры могли привести в негодование их хозяев.
Бэнни послал им как-то несколько книг — им позволялось иметь книги, но такие, какие не показались бы чересчур радикальными полуграмотным сторожам. И вот теперь они спешили сказать ему, как обрадовала их его посылка, и просили еще книг.
А потом они стали спрашивать Бэнни, не знает ли он, когда будет разбираться в суде их дело? виделся ли он с Полем, что думал Поль и как обстоят дела союза? Им не давали газет, а потому они ничего не знали о том, что случилось на свете за все эти семь месяцев их тюремного заключения.
II
Из тюрьмы Бэнни вышел с чувством глубокого отчаяния в душе. Здоровье его отца было в этот день не очень важно, но Бэнни все-таки решил немедленно обо всем ему рассказать. Он испытывал непреодолимую потребность сбросить с себя хоть часть того бремени, которое на него налегло. Когда он в последний раз говорил с отцом об этом деле, отец сказал ему: "Надо немного подождать", говоря, что Вернон Роскэ сообразит, что можно будет тут сделать. Но больше ждать Бэнни теперь уже не мог. Его отец должен принудить Вернона действовать, иначе Бэнни примется за это дело сам.
