— Вот оно что... В отставку? Да ты в своем уме? — Майор встал из-за стола и захлопнул окно перед носом у Маки. — Зачем? Ты кадровый офицер, на хорошем счету. Чего тебе не хватает?
— Надоело в концлагере работать.
— Да? Ну и куда решил податься? В детский сад? — с насмешкой уточнил майор.
— В бизнес. Я сейчас на похороны дяди ездил. Он мне немного денег оставил, на пару ларьков хватит...
— Посмотрим, что ты запоешь, когда прихлопнут твои кооперативы, как клопов. А ты? — круто развернулся майор к Маке. — Тоже?
— Да, тоже...
Майор покачал головой, пожевал губами:
— Ну, предатели, хуже абхазов!.. Куда вам из органов? Обалдели? Тут вы защищены: погонами, местом, оружием, властью. А что такое ларечник, будочник? Плюнуть и растереть, как с этим Элизбаром случилось...
— С каким? — спросил Пилия.
— Да с цеховиком, отцом твоего стукача Кукусика, о котором я Маке говорил... Вот, в сводке по ОБХСС от сегодня, прошу... «Взят под стражу Э.Д. Кукушвили, владелец подпольных цехов одежды и обуви. Недвижимость опечатана, арестованный доставлен в следственный изолятор... Арестованы также директор трикотажной фабрики Долидзе... главный технолог... зав.складом... состояли в преступном сообществе... путем сговора...» Ах, черт! Не успели! Ушел иудей, улизнул!
Пилия и Мака переглянулись — еще одна гора с плеч.
— Опять евреи виноваты, — заметил Пилия.
— Нет, это мы виноваты, что тянули... — майор в досаде хлопнул ладонью по столу. — А евреи, кстати, всегда правы. У нас им хорошо живется: цехов понаоткрывали, кооперативов... У нас евреев не громили, это правда. Но не потому, что мы такие хорошие, а потому, что считаем себя выше всех, и поэтому нет оснований разбирать, хитрый ли ты еврей, или глупый пьяница-русский, или прижимистый армянин, или пронырливый татарин, или сонный грек...
Пока майор чертыхался, Пилия указал на сейф:
— Гурам, мы знаем, что у тебя досье лежат на всех... И на нас есть. Давай меняться — я тебе оставляю свои доли за Амоева и дядю Михо, а ты даешь мне мою папку и честное слово, что не будешь меня травить, когда я уйду. А Мака пусть делает, что хочет.
— С чего мне тебя травить? Но зачем спешить?
— Если согласен — дай папки.
— Пожалуйста. — Майор покопался в сейфе и кинул на стол одну тонкую папку. — Только давай сделаем по-умному. Ты — отличный оперативник, знающий и опытный. Такие люди всегда нужны. Я оформлю тебе долгосрочную командировку — ну, на два года, куда-нибудь на Урал, в грузинскую воровскую группировку внедриться... или за ворами следить... А ты крути свой бизнес. Получится — в ресторан пригласишь. Не получится — через два года возвращаешься в отдел из «командировки». А?
— Можно подумать, — сказал Пилия, пряча папку за пазуху.
Теперь майор повернулся к Маке:
— И ты туда же? Чем жить? Чем больную мать и изнасилованную жену кормить будешь?
«Сейчас о жене и матери вспомнил, а раньше говорил, что жена — это домашнее животное, которое надо иногда выводить гулять и трахать», — подумал Мака, но ничего подобного говорить не стал, а только ответил:
— Ларьки на вокзале куплю.
— А деньги откуда? — подозрительно уставился на него майор. — У него дядя умер, а у тебя кто — тетя? Деньгами разжились за моей спиной?.. На, держать насильно не буду, — майор швырнул на стол другую папку. — Пожалуйста! Что случилось, что случилось? Кошка с мышкой обручилась!
— А дело Бати как? — спросил невпопад Мака, забирая свою папку.
— Ну, вот это уже вас не касается. Сдайте оружие и убирайтесь! — насупился майор.
— Подожди, не злись, Гурам, — Пилия не хотел конфликта. — Зачем? Каждый делает, что считает нужным. Бати — из того списка, который мы начали раскручивать. Закончим — и сдадим все: и удостоверения, и оружие. Мы на твои деньги не претендуем. Только отпусти эту девушку, которая в деле Бати.
— Как же, побежал отпускать, — усмехнулся майор. — Кто тогда пострадавшая будет? Может быть, ты скажешь на суде, что это тебя Бати отодрал?
— Полегче! — огрызнулся Пилия.
— Кушай на здоровье.
Минуты две все молчали.
— Этой бабе ничего не угрожает. Выскажется на суде — и все, — примирительно сказал майор.
— На каком суде? Ты ведь хотел с Бати деньги взять и отпустить? — удивился Пилия.
— Одно другому не мешает. План тоже выполнять надо. — Майор опять встал, открыл окно, потянулся. — Ну и дураки вы! Уходите, когда самое интересное начинается! Скоро вся власть будет у нас! Гнилой Союз скапутился. Если мы все возьмем в свои руки, то и преступность исчезнет — с самими собой мы всегда сможем договориться! А на кого еще опираться, как не на нас, на милицию? Не будет мафий и прочей глупости, будет один тотальный контроль над всем. Сами и мафия, сами и полиция, как во всем мире! Это и будет настоящая перестройка! Мы берем власть в свои руки! Пусть политики болтают, а мы будем действовать! И тогда вы, ларечники-лоточники, держитесь! Всю кровь вашу высосем по капле!.. Где, кстати, Гита? Давно не звонила, — вдруг вспомнил майор.
— Не знаю. Голубого боржомчика захотелось?
— Не помешало бы... Ладно. Не будем ссориться. Закончите список — и свободны! Да, вот еще что. Отвезите сегодня Сатану в наркологический на экспертизу — надо справки собирать. Если с Бати деньги взять и выпустить, то кого-то же надо за смерть гинеколога посадить!.. Вот Сатану и посадим. — Майор с хрустом почесал в затылке. — Бати выпустить можно — за недостаточностью улик и доказательств, если изнасилование убрать...
— Вот видишь! — обрадовался Мака. — Меньше пятидесяти тысяч баксов не бери.
— Да уж куда меньше... Идите сейчас в подвал, берите Сатану и везите в диспансер, вот направление, — майор щелкнул печатью по серой бумаге. — Чтоб хоть этого зверюгу посадить. А то взяли манеру: эту анашистку выпусти, того наводчика отпусти. Не милиция, а богадельня, караван-сарай какой-то... Где тот список, что Кукусик дал?.. Посмотрите, кто там еще живой... А мне некогда. Слышали про самоубийство? Животом на кинжал бросился, самурай партийный... Если такие люди на ножи бросаются, то чего нам-то от перестройки ждать? Скорей бы куда-нибудь в глданскую милицию!
Пилия поднялся, направление в карман:
— Еще приказы, шеф?
— Никаких. С вами, крысами, все ясно. Ничего, назад запроситесь, да поздно будет. А мы новых наберем, побойчее вас будут, — обозленно закончил майор.
— Бог в помощь! — отозвался Пилия, а когда они вышли из кабинета, прошептал Маке: — Сейчас есть шанс выпустить Сатану. Другого может не подвернуться.
Мака деревянно кивнул, печально заметив:
— Видишь, Нану не отдал.
— Отдаст, куда денется? Он же с Бати деньги возьмет? Возьмет. Дело закроет? Закроет. Ну и все. Она, в принципе, ему не нужна. И ничего ей не грозит.
— Спасибо, брат.
— Не за что. Как люди говорят: хорошая жена попадется — будешь счастливым, плохая — умным станешь. А что, красивая?
— Очень.
Гоглик был в отличном настроении. Праздники — это даже лучше, чем «болеть»! «Болеть» можно всегда, а праздники бывают только в праздники. И как раз на праздниках ни в коем случае нельзя болеть. Наоборот — надо быть в хорошей форме. А «болеть» — это потом, когда пройдет чудное время и опять придется дремать на уроках и препираться с фашистами-учителями, которые родились в мятых костюмах, а умрут с указками в руках.
Сегодня, правда, не общий праздник, а день рождения мамы. Но все равно — хорошо. И никто не полощет мозги, даже в школу разрешили не идти. Ну, а пока мама на базаре, а бабушка гремит посудой, можно дождаться Нату, набить втихую сладостями карманы и улизнуть с ней на чердак, а там заняться чем-нибудь интересным. Да не все ли равно, что делать?.. Лишь бы быть с ней! Около нее! Рядом и близко!
Гоглик поднялся на чердак раньше Наты — посмотреть, все ли в порядке. Устроился возле люка и стал ждать. Долго было тихо. Сердце у Гоглика сжалось — неужели не придет? И вместе нее, живой, будет беззвучно зевать пустота, а в ушах — маячить тишина? Не может быть! Она же обещала!
Горестно сидеть около открытого люка. Тянет сквозняком, холодно блестит лестничная площадка. Где-то плачет ребенок, тявкает собака. Все это навевает тоску. Но вот он услышал ее шаги и обрадовался живительным звукам — нет, не обманула, пришла!
— От бабушки еле отделалась, — объяснила Ната, появляясь в люке. — Хотела меня в гости куда-то к своим старухам потащить. А мне скучно их тягомотные разговоры слушать.
— Что они понимают в жизни, — помогая ей вылезти, радостно-льстиво поддакнул Гоглик.
Помогал он так усердно, что Ната сочла нужным отстраниться и сказать, что она не старуха и сама может подниматься по ступенькам.
— Конечно, — смутился Гоглик. — Вот конфеты, орехи, шоколад. Лимонад не забыла?
— Нет, тут, — кивнула она на рюкзачок.
Попробовав всего понемногу, дети устроились на рубероиде и открыли рукопись.
