– Ты когда приедешь?
– Уже скоро. Все, можешь нас поздравить, Анастасия, подруга твоя, завтра в Москве будет.
– Поздравляю… – я испытала странное чувство, услышав эту новость. Облегчения – от того, что эта жуткая история наконец закончилась и, значит, он скоро приедет в Москву, и напряжения – потому что, получается, они снова вместе?
– А ты, ты с ней прилетишь? – я замерла.
– Нет, девочка, она летит одна. А я завтра в Африку опять еду.
– Как? Почему?
– Аленка, ты забыла, что там, вообще-то, контракт века? Мы должны были подписать в тот день, когда ты своим трагическим звонком разрушила планы… Шучу. Сейчас все обратно придется отстраивать. Там жесткая история, но я надеюсь… Пожелай мне удачи.
– Желаю тебе удачи и вообще… всего.
– Всего не надо. Все у меня уже было. Мне надо главного.
– Тогда желаю главного.
– Спасибо, девочка. Я рядом, поняла? Думай обо мне…
– Прилетай скорей!
– Ага. Пока!
Я погладила трубу… А если ты захочешь, я буду тебе помогать, подносить патроны, вербовать солдат, приманивать львов, буду разрабатывать стратегии слияния и поглощения. Какое хорошее слово – слияние…
Я тихо шла к машине, чтобы не расплескать, не раздать случайным знакомым это тихое чувство, донести до дома, до кровати и заснуть с этим. Перед сном я залезла в «принятые вызовы». Время, номер… И снова записала фамилию «Канторович» в «личное».
Личное… Необязательное, зашуганное слово, оттесненное на периферию общественного сознания. Да, мелкотемье, женские романы и сериалы. Мы занимаемся женской ерундой, пока мужчины кроят судьбу страны. Объявляют войны, выигрывают войны, бросают бомбы, отапливают космос, загрязняют атмосферу, разрабатывают нанотехнологии, сидят на нефтяной трубе. А и Б сидели на трубе… Мочат друг друга, как А и Б, сидевшие на одной трубе. А женщины, максимум, ну что с них взять, – несут скафандры в химчистку, заправляют постели, заправляют в планшеты космические карты, чтобы не валялись всюду по дому. Целуют в темечко, поправляя шлем, – ты только долго не задерживайся, прилетай скорей. А потом воют в такси со случайным водилой – опустела без тебя земля… Они еще удивляются, эти мужчины, – отчего мы вымираем-то? Надо обязать их прочитать хотя бы один женский роман. Тогда у писателей вырастут продажи, у женщин – дети, у мужчин… У них тоже что-нибудь вырастет.
Я делала обложку. Самый сложный финальный этап наведения глянца. Обложка – идеологическая вещь. Разрозненные случайные статьи – для рекламы, за бартер, по чьей-то просьбе плюс кое-что для читателей – надо объединить в единое целое. Роскошь лета. Роскошь цвета… Кульминация лета. Лето ультрафиолета… Нет, это прошлый сезон. Я завидовала другим журналам – они могли придумать тему номера, лениво обсасывать ее со всех сторон, снять Наоми Кэмпбелл на обложку и врезать по глазам «С нами Наоми!». Со мной никого такого не было. Я имела дело с разнокалиберным сбродом статей, который требовалось превратить в ударный передовой отряд, потому что обложка – это продажи. Я кроила из лоскутков, из обрезков здравого смысла. Революция цвета… Кульминация света. Кульминация бреда. Говорят, что в Москве мало людей, которые умеют придумывать хорошие обложки для глянца. Мало, ха! А кто сумеет сделать это для «Глянца», где обложка – единственное доказательство того, что перед вами журнал, а не ежемесячный рекламный альманах, которым он являлся, несмотря на все мои старания?!
– Как выходные провела? Отдохнула? – Островская присела рядом со мной.
– Ага, отдохнула. Я на даче у Волковой была.
– На даче у Волковой… – протянула Лия. Господи, да она ревнует.
– Я по делу ездила, документы отвозила.
– Все равно. Вареньем розовым она тебя угощала?
– Угу.
– Ты знаешь, мы раньше всегда у нее праздники отмечали – Рождество, 8 Марта…
– Ты говорила.
– Надо это возродить, надо Волковой сказать, от тебя теперь зависит…
Господи, что зависит-то?
– Хорошо, в следующий раз вместе к ней поедем. Кстати, знаешь, кого я встретила на Рублевке? Краснову!
– Да ты что? И как она?
– У Полозовой работает, представляешь? В газете этой, «Светские скандалы».
– Да, – Островская даже не удивилась…
– Ты знала?
– Нет, нет! И как она себя вела с тобой? Она ведь стерва. Кусала?
– Девочки, кто мне объяснит, что такое стерва? – Лиза Василенко подскочила к нам, заметив, что мы не работаем. Ей тоже хотелось полакомиться послеобеденной десертной сплетней.
Мы с Лией переглянулись.
– В зеркало посмотри, там будет точное значение, – сказала Островская.
– Вы… вы хотите сказать, что я, что ли?! – запыхтела, запыхтела, сейчас закипит наш самовар.
– Лиза, не обижайся. Можем вместе подойти к зеркалу, будут три стервы. Девицы, дайте мне обложку доделать! Номер дурацкий, ни одного выноса не могу придумать. Полная бессмыслица получается…
– Давай, давай, ты у нас чемпион по осмыслению бессмыслиц, – Островская увела Василенко пить чай.
– Алена, Алена! Поздравь меня, я дома, дома! – Настин голос так звенел от восторга, что у меня задребезжали стаканы на столе.
– Слава богу! Все кончилось хорошо?
– Не то слово! Дела такого больше нет – Волков против Ведерниковой. Я свободна, неподсудна и ненаказуема!
«То есть безнаказанна», – подумала я. И устыдилась. Тут же исправилась, сказав:
– Я рада, Настя!
И правда, я почувствовала, как отпускает напряжение, слетает груз с моих плеч. Как ни крути, мы вместе его тащили до сегодняшнего дня.
– Алена, я тебе так благодарна! Ты как сестра мне теперь, правда.
Ну, до такой степени я не готова породниться… Хотя, если верить тому, что мужчина, соединившись с женщиной, обменивается с ней молекулами, то я, соединившись с Канторовичем, с Настей точно обменялась. Так, не надо об этом.
– Ален, давай, не откладывая, сделаем интервью. У нас формат программы изменился, мы сюжеты добавили. Завтра приедут мои, подснимут тебя на работе. Ты будешь молодая и модная!
– Возьмите журнал, пройдитесь, встаньте здесь, как будто обсуждаете с арт-директором обложку, – командовал оператор. – Сядьте, и такое задумчивое лицо… Как будто вы что-то редактируете.
Это нетрудно. На столе лежали страницы с собачками Самсоновой, снятыми в россыпях стразов, и я уже неделю думала, какой заголовок придумать к статье про сумки для собачьей перевозки Etro.
Девицы вдохновенно стучали по клавишам, вытягивали шеи, прямили спины, прятали животы. Я позировала со знанием дела, теперь у меня есть опыт кино– и фотосъемки. Я знаю, как высоко нужно держать голову. Телекамеру я тоже приручила.
– Свет не выставляй так резко. Давай я сяду вполоборота к окну, будет лучше, – сказала я оператору.
– Я знаю, знаю. Сам хотел предложить.
В разгар съемки зашла Волкова:
– Что здесь происходит?
– Алену снимают для программы «After-party», Настя Ведерникова камеру прислала, – доложилась Лия. – Вот здесь еще надо волос убрать, – сказала она визажистке, которая обмахивала меня кисточками. Островская вела себя как преданная фрейлина. Это уже лишнее.
– А… Ведерникова? Это хорошо. Только вы, Алена, про журнал в интервью не забудьте сказать. И потом ко мне зайдите.
Когда операторы упрятали в кофры толстые жгуты проводов, софиты погасли и редакционные стены и лица вновь стали серыми, я пришла к Ане.
– Алена, я согласна вас продвигать в качестве лица журнала. Но и вы в таком случае должны быть адекватной! Я рассчитываю на отдачу, – она лихо пристроила в пепельнице окурок, поверх горы старых.
– Что вы имеете в виду?
Что еще? Луну ей достать с неба?
– Надо работать больше! Вы в последнее время заняты собой. Пиар, конечно, это хорошо, но вы излишне увлечены. На работе вас практически не бывает – вы то в Лондоне, то в Каннах. А журналом кто будет заниматься?
Я не поняла, к кому она ревнует – к телекамере или к Ведерниковой?
– Послушайте, давайте проясним тогда, на каких условиях я работаю, – сказала я.
В конце концов, мне это уже надоело!
– Вы хотите про условия? Сейчас Марину Павловну позовем.
– Дело не в этом. Не в деньгах.
– А в чем?
Она набрала внутренний номер:
– Марин, зайди ко мне.
– Я кто – издатель или главный редактор? Сейчас у меня, по сути, две должности.
– Вот именно, вы сидите на двух стульях, Алена, а это шаткое положение.
Вошла Марина.
– Что, опять смету увеличиваем?
– Нет, Алену воспитываем. Я хотела обсудить с тобой перспективы Алены как издателя. Можем прямо сейчас и про деньги поговорить.
– Поговорить всегда можем…
– Вы сколько у нас работаете? – Аня повернулась ко мне.
– Скоро год будет.
– Вот видите, а я вам деньги уже прибавляла! – заметила Волкова, закурив.
Мне стало неловко, как будто я чего-то требую.
– Кстати, у нас двенадцать зарплат, но одиннадцать номеров в году. Все-таки сдвоенный номер летом будем делать? – спросила Волкова у Затуловской.
