Катарина Причард - Девяностые годы

Когда все, что можно было перебить, перебили, Билл, наконец, свалился без чувств. К утру Мак-Суини удалось выставить за дверь последних гуляк и запереть бар. На следующий день Билл расквитался с ним за дюжину ящиков шампанского и все произведенные разрушения. Обошлось в несколько сот фунтов, говорил Билл, но зато есть что вспомнить. Впрочем, у Мак-Суини был еще один счет к Биллу, и тут он сквитался с ним на особый лад.

Лора не поехала домой в эту ночь. Мак-Суини уступил ей свою комнату, а себе постелил внизу на диване.

— То, что тут вчера было, не должно больше повториться, моя дорогая, — сказал он на утро Лоре, когда они позавтракали вместе. — Так не годится. У меня руки чесались придушить этого мерзавца, когда он тащил вас со стула и заставлял отплясывать с ним. Около вас должен быть мужчина, Лора, — да, да, — чтобы заботиться о вас и охранять. Я простой грубый трактирщик — сам знаю, что совсем не пара для такой дамы, как вы. Но я был бы вам хорошим мужем. И вы бы ни в чем не знали отказа — все было бы для вас, что только вашей душеньке угодно. Решайтесь-ка, Лора, выходите за меня замуж, ей-ей не пожалеете. Клянусь божьей матерью, я буду ухаживать за вами, как за самой настоящей королевой. И уж до конца дней своих вы не будете знать заботы о деньгах.

— Вы очень добры, мистер Мак-Суини, — пробормотала Лора, — но я никогда не выйду больше замуж.

— А вот как раз это-то вам и нужно сделать. Вы же сами видите, что получается… а ведь у вас дочка растет.

Лора покраснела. Ей было стыдно, совесть ее мучила; она не понимала, что случилось с ней во время этого безумного танца с Биллом Королем. Мак-Суини, по-видимому, заметил ее состояние и понял, что ее нельзя отправлять домой; сказать по правде, она так захмелела, что ему пришлось помочь ей подняться по лестнице. Она проспала всю ночь, не раздеваясь, и на утро чувствовала себя совсем разбитой. Противно вспомнить, что она принимала участие в этой оргии! Ее бросало в дрожь при мысли о том, что могло бы произойти, если бы Мак-Суини не выставил ребятам новой выпивки и они не отозвали Билла в бар.

Мак-Суини и раньше предостерегал Лору — советовал ей не пить, хотя ему было выгодно, конечно, что посетители покупают для нее вино. Поэтому он придумал такую уловку: велел официанткам наливать Лоре из бутылки, в которой для него всегда держали холодный чай, или подавать ей разбавленное водой имбирное пиво в бутылке из-под джина. Но Лоре теперь уже нравилось пить коньяк, нравилось веселое головокружение, которое вызывало у нее шампанское. Она сама, лучше чем Мак-Суини, знала, что уже пристрастилась к спиртному, и ей становилось страшно, когда она думала о том, к чему это может привести. Она видела себя жалкой нищенкой, вроде старухи Мэг Райен, которая таскается по кабакам, выпрашивая рюмочку, чтобы опохмелиться.

«О нет! — чуть не плача, говорила себе Лора. — Этого не может быть, до этого не дойдет!» И все же ей было страшно; она знала, что все может случиться, если и дальше так пойдет. Лора не могла освободиться от сознания своей беспомощности, своего одиночества, ей нужна была чья-то любовь и близость. В душной атмосфере гостиницы, окруженная изголодавшимися по женщине мужчинами, Лора внезапно ощутила в себе пробуждение никогда прежде не испытанного ею грубого плотского желания.

Она чувствовала, что могла бы позволить целовать себя, держать в объятиях. Но одна мысль об этом приводила ее в ужас. В душе она оставалась все той же хорошо воспитанной девушкой, которая считала всякие случайные связи безнравственными и вульгарными; все той же тщеславной и самодовольной маленькой женщиной, которая была женой Олфа Брайрли и гордилась своей добродетелью. Любовная связь вне брака казалась ей чем-то унизительным.

Лора стыдилась своих чувств, стыдилась того, что закипало в ней под похотливыми взглядами пьяных мужчин, при их случайных грубых прикосновениях. Она напускала на себя притворное равнодушие: спокойно и с достоинством отвечала на многозначительные намеки, которые делали ей некоторые видные горожане и кое-кто из заезжих знаменитостей. Но все это было лишь жалким притворством. Она не могла обмануть себя: любовные заигрывания мужчин были ей приятны, они волновали ее и как бы возрождали к жизни.

Долгое время после смерти Олфа Лора жила, замкнувшись в своем холодном одиночестве, укрывшись в нем от всех веселых, лукавых глаз, которые порой могут сказать так много без слов. Ей казалось, что потрясение, пережитое ею, едва не лишило ее рассудка, сделало тупой и безучастной ко всему. Она никак не могла примириться с мыслью, что Олф поступил с ней так жестоко, оставил ее одну. На какое-то время она утратила способность нормально мыслить и чувствовать. Она удивлялась, что она видит и слышит, может еще делать какие-то движения, сжимать и разжимать пальцы. Даже Эми, казалось, перестала для нее существовать. Понемногу она убедила себя в том, что не любит дочь; но она постарается быть ей хорошей матерью, выполнит свой долг, даст ребенку все, чего Олф мог бы пожелать для своей дочери.

Она отправила Эми в монастырскую школу в Кулгарди, когда решила играть по вечерам в «Звезде Запада».

— Не могу же я каждый вечер оставлять ее у тебя, — говорила она Салли. — Там, по крайней мере, она не будет, как здесь, носиться после школы по улицам с соседскими мальчишками.

Первое время, играя по вечерам у Мак-Суини, Лора была очень молчалива и держалась замкнуто. Мак-Суини же был всегда чрезвычайно добр к миссис Брайрли, чрезвычайно внимателен. Посетители относились с уважением к ее горю, к трауру, который она не снимала в течение многих месяцев. Лора теперь уже сама не могла припомнить, как это началось — как она сдружилась с официантками, в особенности с Кларой, которая привлекла ее к себе своим чудным голосом, глубоким, сочным контральто, таким сильным и вместе с тем задушевным. Лора аккомпанировала Кларе, когда та, уступая настойчивым просьбам мужчин, соглашалась им спеть. Клара считала коньяк лучшим лекарством от всех скорбей, и Лора все чаще и чаще стала попивать его вместе с Кларой.

Мало-помалу Лора свыклась с обстановкой гостиницы Мак-Суини, с царившими там грубоватыми, но дружелюбными отношениями, и они в конце концов пришлись ей по душе. Она стала с большим интересом и более снисходительно относиться к рудокопам и старателям, которые собирались в зале, чтобы послушать ее игру и пение. Беседовала с ними, даже если они были под хмельком, и охотно слушала их рассказы о всяких удачах и неудачах. А иной раз позволяла им угощать себя вином, потому что ей хотелось забыться, перестать думать об Олфе.

Его смерть придавила ее; Лора думала о ней со все возраставшей горечью. Такая смерть была предательством, изменой их любви, и этого она не могла простить Олфу. Ему, значит, было все равно, что станется с ней, раз он сам, по доброй воле, оставил ее навсегда. Злоба против Олфа закипала в ее сердце. Тупая, мстительная и страстная злоба. Эти пирушки с грубыми, чужими ей людьми как бы загрязняли в ее глазах память Олфа. И она находила какое-то бессознательное удовлетворение в этом предательстве, словно этим сочлась с ним за свою обиду.

Как ей жить теперь? Ведь она уже никогда не будет прежней Лорой — счастливой, беззаботной, нежно привязанной к своему мужу, свято верящей в его ум и способности! Никто и ничто не могло бы поколебать ее веры в Олфа, но он сам, своей рукой сделал это—он не только погубил и свою и ее жизнь, он разрушил все ее иллюзии. Словно он и не любил ее по-настоящему, словно они были чужими друг другу. Но она любила его и никогда не полюбит другого, твердила себе Лора.

Быть может, Лора безотчетно старалась доказать Олфу, что она может просуществовать и без него: устоит на ногах, будет работать и прокормит себя. У нее была смутная вера в то, что он об этом как-то узнает. Когда она смотрела на его портрет, ей хотелось крикнуть ему: «Ты видишь — я могу! Я могу сама зарабатывать себе на хлеб!» Но в сущности она оставалась все тем же слабым, беспомощным созданием, каким считал ее Олф.

Ее печаль была проникнута горечью, и чувство унижения не покидало ее. Но сердце Лоры никогда не переставало томиться по Олфу. Она бы отдала все, чтобы снова услышать его голос, ощутить отраду его присутствия. Но она была лишена теперь той теплой душевной близости, которой дарил ее Олф, и это делало ее одинокой и несчастной. Порой ей казалось, что она будет благодарна любому, кто обнимет ее, пригреет, даст ей почувствовать около себя чье-то живое тепло. Ей было так холодно и пусто, с тех пор как она утратила тот счастливый светлый мир, в котором жила с Олфом!

Когда по вечерам Лора приходила в гостиницу, Мак-Суини хлопотал и суетился вокруг нее, как старая наседка вокруг своего единственного цыпленка. Вначале Лора не придавала значения этим знакам внимания, хотя ей и льстило, конечно, что Мак-Суини вертится в коридоре около двери, когда она играет, или, присев в зале на стул, слушает со слезами на глазах, как она поет «Последнюю розу лета» или еще какую-нибудь сентиментальную песенку. Все признаки указывали на то, что Мак-Суини влюблен, но Лора этого не замечала, а Мак-Суини не делал попыток открыть ей свои чувства и держался с ней на дружеской ноге, хотя и не без оттенка покровительства, — приказывал заложить для нее тележку, если она задерживалась в гостинице допоздна, и сторожил, как верный пес, когда вокруг миссис Брайрли начинал увиваться какой-нибудь чересчур пылкий обожатель.